У этого иеромонаха из столичной церкви Косьмы и Дамиана в Столешниковом переулке очень не типичная для православного священника судьба. Родился и вырос на острове Сардиния в семье итальянского министра. Закончил филологический факультет швейцарского университета. А потом принял православие, был рукоположен и стал служить в московском православном храме. О том, как его вела эта удивительная судьба и не завела ли слишком далеко, определив местом жительства Россию, «МК» рассказал сам отец Иоанн (Гуайта).

— Отец Иоанн, давайте начнем с самого начала: с вашей семьи, родителей. Кто они?

— Мои родители, слава богу, живы и здоровы, хотя достигли весьма преклонного возраста. Они живут на острове Сардиния в Италии, где родился и я. Мама — математик, отец — врач, но несколько лет он занимался политикой и даже был министром. Семья глубоко верующая: родители, как подавляющее большинство жителей Италии, католики. А еще у меня есть две старшие сестры и младший брат.

— Вы были религиозным ребенком?

— В детстве да. Но потом был подростковый кризис, впрочем, очень важный для становления человека, когда все меняется и в нем самом, и вокруг, а сам он ищет ответы на главные вопросы жизни. Вдобавок я всегда много читал. Две свои первые книжки прочел до поступления в школу: «Пиноккио» и историю церкви. В 1-м или 2-м классе мне подарили книгу «Россия царей»: помню репродукцию «Иван Грозный убивает своего сына», которая произвела на меня огромное впечатление. В подростковом возрасте читал много пессимистической литературы: итальянского писателя Пиранделло, Сартра, Камю, Кафку и, конечно, Достоевского. После школы получил классическое образование в лицее: латынь, древнегреческий, философия, история, история искусств... Но, закончив лицей, как часто бывает у детей известных людей, решил, что хочу кем-то стать сам, а не быть «сыном министра». И в 18 лет я уехал в Швейцарию. Там начал работать — продавал на улицах цветы. На этой своей первой работе и выучил французский язык. Через пару лет понял, что надо учиться дальше, и поступил в швейцарский университет в Лозанне, где преподавали по-французски. И учился, хотя овладел этим языком лишь благодаря практике и никогда не брал ни одного урока. В университете решил взять какой-то язык посложнее — китайский или арабский. Но когда узнал, что есть русский, вспомнил Достоевского, русскую культуру, и моей первой специализацией стали русский язык и литература. Потом к ним добавились история, история изобразительных искусств, философия и др.

— Когда и как вы впервые попали в Россию?

— В 1984 году я поступил в университет, а через год получил двухмесячную стажировку в Ленинграде. Я приехал в СССР всего через неделю после избрания Горбачева генсеком КПСС, когда и речи не было о перестройке, демократизации, гласности. Так что помню старый строй не по рассказам и лично видел лозунги «Слава КПСС». В 1986–1987 годах вновь приехал в СССР, уже на годичную стажировку в Институте русского языка им. Пушкина в Москве. Защитился я в Женеве, но потом остался в России — пока писал во ВГИКе диплом по творчеству Андрея Тарковского, нашел в Москве работу переводчика в издательстве, выпускавшем русскую литературу на всех языках мира. Там я проработал около двух лет, а с 1989-го остался здесь жить постоянно. Так что я в России уже 30 лет.

— Это целая жизнь!

— Больше, чем жизнь, если учесть колоссальные перемены, которые здесь произошли. И я не только все видел своими глазами, но сопереживал происходящему вместе с моими русскими друзьями. Вначале эйфорию по поводу гласности и перестройки Горбачева. Затем разочарование. Затем интерес к Ельцину, казавшемуся более последовательным реформатором. И новое разочарование.

— А как вы нашли в России свой духовный путь?

— Мои первые знакомства с православными священнослужителями завязались еще в Ленинграде в 1985 году. А в 1987 году через моих друзей я познакомился с отцом Александром Менем. Произошло это в Москве на квартире у приятеля из «почтового ящика» при крещении его дочки и оставило неизгладимое впечатление. Потом я бывал у отца Александра, хорошо помню его выступления на заводах, во Дворцах культуры. Он читал очень интересные лекции по истории религии, русской философии и говорил без предварительной подготовки, экспромтом. Но очень часто его приглашали просто говорить о Боге. И всегда были переполненные залы. Кстати, в этом году исполняется 25 лет со дня его гибели, а ему самому исполнилось бы 80.

— Почему, избрав для себя духовный путь, вы стали православным священником? В Москве и Петербурге есть и католические храмы.

— Выбор православия определил последние 30 лет моей взрослой жизни, ведь я прожил в России значительно больше, чем в общей сложности вне ее! Православием же как церковью, его историей, традициями я заинтересовался, когда беседовал с отцом Александром Менем. Вначале православие интересовало меня как часть русской культуры. А потом стало частью моей жизни, и я учился в Духовной академии Русской православной церкви в Санкт-Петербурге. Ну а в какой-то момент мне стало очевидно, что если хочу служить Богу и людям, живя в России, должен это делать в православной церкви. Догматические расхождения между католиками и православными, конечно, есть. Но они, на мой взгляд, малозначительны. Так что я бы использовал выражение католическая и православная традиции. С моей точки зрения, они скорее могут друг друга обогатить — во всяком случае, для меня это так. Во мне нет конфликта между ними: в каком-то смысле они во мне сосуществуют.

— А родители не возражали против вашего перехода в православие?

— Они отнеслись к моему выбору с большим уважением.

— Вы владеете русским языком в совершенстве — это не комплимент, а констатация факта. Но в Духовной академии вам пришлось изучать церковно-славянский — язык очень трудный даже для русских. Как вы справились с ним?

— Я — филолог, а потому для меня церковно-славянский язык не стал такой проблемой, как, скажем так, для обывателя. Но для людей без филологического образования он, безусловно, становится барьером. Поэтому крайне важно, чтобы священник объяснял по-русски в том числе и какие-то части литургических текстов. Иначе для значительной части верующих многое остается непонятным.

— Есть ли у вас какие-нибудь любимые места в Евангелии?

— Да, прежде всего это Новая заповедь, которую нам оставил Иисус Христос: «Да любите друг друга, как я возлюбил вас». В Евангелии от Иоанна она приводится дважды. Один раз Христос говорит: «Сия есть заповедь моя». В другой раз: «Новую заповедь даю вам». Он называет эту заповедь своей и новой, потому что христиан должна характеризовать взаимная любовь, в то время как практически все остальное было и в Ветхом завете. Поэтому, кстати, христианство предполагает и некую общину — общину людей, которые обещают друг другу взаимную любовь и действительно хотят любить друг друга так, как нас любил Христос, отдавший за нас свою жизнь на кресте. Эту общину мы называем церковь. Кроме того, очень люблю все заповеди блаженства: «блаженны нищие духом» и другие, которые в разных редакциях приводят евангелисты Матфей и Лука.

— Я никогда не понимала, что значит «нищие духом». Что имеется в виду?

— Есть много разных интерпретаций, например, так называли людей простых, необразованных. В данном случае имеются в виду люди смиренные, которые не превозносят себя, живут простой жизнью, а также те, кого не очень уважают по человеческим меркам, считают слишком простыми, неэрудированными, что ли. Но это лишь одна из интерпретаций: это место Евангелия и правда не из самых простых.

— Вы никогда не жалели о своем выборе? Не думали: эх, и чего меня понесло в эту Россию?! Ведь наша страна — ох какая своеобразная!

— Никогда не жалел! Я очень люблю Россию, русскую культуру! Правда, чем дольше здесь живу, тем больше понимаю, что я итальянец. Да и некоторые проблемы для нерусского, особенно западного, человека в России есть.

— Например?

— Западный человек всегда четко знает не только свои обязанности, но и свои права, на которые никто никогда не покусится. Скажем, я не должен благодарить работодателя за то, что он мне платит зарплату — это его обязанность. Или дарить ему бутылку коньяка или конфеты, если это женщина, если он меня отпускает в отпуск — это мои права. В России же в силу исторических причин отношение людей к любой власти совершенно иное. Иногда это трогательно, т.к. здесь больше смирения, чем у западных людей. Но иногда бывает не совсем здоровое отношение. А когда четко не знаешь, каковы твои обязанности и права, возникает проблема. Впрочем, живи я, скажем, в Германии, там тоже были бы проблемы. Просто другие.

— Почему вы выбрали этот храм? Или это было решение епархиальных властей?

— В соответствии с церковной практикой священников, в особенности монахов, в тот или иной храм назначает епископ — в Москве это Святейший патриарх. И это его решение. А начинал я в церкви Всех Скорбящих Радость на Большой Ордынке.

— Как вам московское житье? Я в этом городе родилась и очень его люблю, но умом понимаю: жить здесь подчас невозможно.

— Вначале, как часто бывает, я любил Петербург и не любил Москву. Но живу в Москве уже давным-давно, и сейчас это мой город, где мне уютно и комфортно. Очень люблю не только Москву, но, как ни странно, даже москвичей...

— Нас и правда трудно любить: слишком мы жесткие, часто агрессивные...

— Жизнь в мегаполисе любой страны по определению не бывает нормальной. А источник агрессивности — скопление огромных масс людей, особенно в час пик где-нибудь в метро: невыспавшихся, когда они едут на работу утром, или уставших, когда вечером едут с работы. Тогда, как объяснит любой психолог, и включаются механизмы защиты, которые и делают нас агрессивными. Впрочем, для меня как для монаха метро является важным испытанием совести. Могу я, несмотря на некоторые проявления агрессивности, разглядеть в этих людях образ Божий, присутствующий в каждом из нас, — значит, я на правильном пути. А если тоже начинаю защищаться и становлюсь агрессивным, значит, плохой я монах.

— И как бывает чаще?

— И так и сяк.

— Что любите помимо работы?

— Очень люблю классическую музыку, театр. Но выбираюсь на спектакли или в кино, к сожалению, редко: очень мало свободного времени. А больше всего я люблю своих друзей: мне хорошо, когда я с ними, и грустно, когда их нет.

— У вас в Москве больше русских друзей или итальянцев?

— Конечно, русских — за столько-то лет. Кроме того, я долго занимался Армянской церковью, и у меня много армянских друзей.

— Можете назвать свои любимые русские фильмы, книги?

— Любимый кинорежиссер — Андрей Тарковский, творчеством которого я долго занимался. Очень хорошо знаю все его семь фильмов, ведь я о них писал. Кстати, к недавнему Дню Победы наш храм организовал ретроспективу фильмов о войне, в том числе было показано «Иваново детство» Тарковского. А вот в отношении писателей я человек консервативный: очень люблю классику — Пушкина и Достоевского на первом месте, Ахматову, Лермонтова, Тютчева. Много интересного в вашей литературе было и в советское время — Булгаков, Шукшин. А из современных, пожалуй, Улицкую — она пишет очень увлекательно и красиво. Если говорить о театре, то люблю Чехова.

— Вы прожили в России целую жизнь, но все-таки смотрите на нас чуточку со стороны. Какими вам видятся русские?

— Непростой вопрос, но в целом русские — европейцы. Точнее, восточноевропейцы. Мне кажется, наши представления о Европе не всегда адекватны. К примеру, во времена СССР почему-то считалось, что культурные границы между западом и востоком Европы совпадают с политическими — с Берлинской стеной. Между тем это ерунда, ведь все немцы, независимо от того, по какую сторону Берлинской стены они жили, — западные европейцы. Да и многие другие народы Восточной Европы являются западными по культуре: чехи, венгры, румыны. Как известно, славянские языки делятся на три группы: западнославянские, восточнославянские и южнославянские. Все народы с восточнославянскими языками до сих пор между собой очень близки: де-факто русские, белорусы и украинцы — это один народ. В свою очередь, западнославянские народы являются западными по культуре, ментальности, мироощущению, даже по тому, как они общаются с Богом. А вот южнославянские языки и народы делятся на две группы. Словенцы и хорваты — западные люди, а сербы и болгары — восточные. Так что точнее всего разницу между Восточной и Западной Европой отражает вероисповедание: православие, кириллица и греческий алфавит — это Восточная Европа.

— Выходит, и Греция — Восточная Европа?

— По менталитету, я бы сказал, что да. Пусть Греция и породила западную культуру, но главную роль сыграло православие, православная Византия. Разница в том, что восточноевропейцы, и русские в частности, встречают Бога в своем сердце, а не в уме: часто приходят на службу, ничего не зная, но что-то ощущая. Вот и в «Повести временных лет» говорится, что князь Владимир выбрал для Руси православие из-за того, что его посланники, побывавшие на церковной службе в Византии, были потрясены настолько, что «не понимали, на земле они находятся или на небе». Для западного человека такой подход может показаться сентиментальным, но я считаю, что это не совсем так. Наша душевная жизнь столь же важна, как телесная и умственная, и это хорошо, что человек на богослужении в православном храме переживает какие-то эмоции. Другое дело, что на этом нельзя останавливаться, ибо христианство — это не только эмоции, а прежде всего общение с Богом, меняющее всю нашу жизнь и помогающее по-другому жить и относиться ко всем людям, будь то в метро, на заводе или дома: к своим детям, жене или теще. Скажу так: для западного человека первичен разум. И если восточноевропеец или православный сначала переживает что-то в своем сердце, а потом это доходит до его разума, то у западного человека все ровно наоборот.

— Русское православие как ни одна другая ветвь христианства теснейше переплетено с язычеством. Наверное, вы сталкивались с этими проявлениями?

— Отчасти могу согласиться: верующие люди, даже церковные, иногда бывают суеверны, хотя это противоречит заповеди. Но, с другой стороны, Евангелие воплощается в определенной культуре, среде и принимает их окраску. Это неизбежно и даже неплохо. Но как священник я, естественно, пытаюсь объяснить, что бывают вещи, несовместимые с Евангелием.

— Есть ли у вас какая-нибудь мечта?

— Если честно, то в данный момент все мои мечты уже осуществились.

— Вы счастливый человек!

— Безусловно! На день моего рукоположения мама подарила мне сочинение «Кем я хочу стать», написанное мной в 1-м классе. Я написал тогда, что обязательно стану священником. И поставил под сочинением дату: 25 марта 1970 года. А рукоположен я был 28 марта 2010 года — ровно через 40 лет и три дня. Так что любая мечта осуществляется! В своей личной жизни я действительно считаю себя счастливым человеком: у меня есть Бог, есть друзья, и мне трудно мечтать для себя еще о чем-то. Но в более глобальном плане мечта у меня есть. Русскую православную церковь я помню еще в советское время, и очень многое с тех пор изменилось. К примеру, за последние 25 лет строилось по 1 тыс. храмов в год или по три храма в день. Однако Святейший патриарх Алексий в конце жизни говорил, что пора переходить от количества к качеству: храмы построили, монастыри открыли, теперь надо заниматься людьми, например должной подготовкой священнослужителей. Время для этого довольно благоприятное: я смотрю на церковную, да и на общественную действительность с оптимизмом. Но есть еще и некоторые проблемы — как оставшиеся с советских времен, так и новые. Так, если в СССР было опасно быть верующим, по крайней мере церковным человеком, то потом это стало модным. А сейчас часто получается наоборот. Кроме того, сейчас, как мне кажется, мы переживаем определенный нравственный кризис духовенства. Иногда мы, священнослужители, бываем не совсем на уровне своего призвания: среди нас бывают люди, которые живут слишком хорошо, а если священник живет материально значительно лучше, чем его прихожане, то это ненормально! Я мечтаю о том, чтобы нравственно Русская православная церковь могла стать как можно лучше. А то сейчас есть ощущение, что многие люди все больше разочаровываются в церкви и мы их теряем. А этого очень не хотелось бы. Вот такая у меня мечта.

Марина Лемуткина