Катакомбный священномученик Владимир Амбарцумов родился 20 сентября 1892 г. в Саратове. Его отец, армянин по национальности, Амбарцум Крикорович (или Егорович, как звали его в России), происходил из города Шемахи Бакинской губернии и был почётным гражданином этого города, одним из сподвижников основателя обучения глухонемых в России Федора Андреевича Рау. В этом же городе жили и другие представители старинного армянского рода Амбарцумовых (Амбарцумян). Первая жена Амбарцума Крикоровича умерла при родах, оставив мужу трёх малолетних детей. После её смерти он переехал в немецкую колонию Сарепту под Царицыном в поисках воспитательницы для осиротевших младенцев. В местной кирхе ему порекомендовали благочестивую девицу из лютеранской семьи Каролину Андреевну Кноблох; она согласилась взять на себя заботы о детях Амбарцума Крикоровича и со временем стала его женой. Во втором браке у него родилось ещё трое детей, младшим из которых был Владимир. Детей мама воспитывала в лютеранской вере.

Семья Амбарцумовых. Сидят: Амбарцум Крикорович, Каролина Андреевна Кноблох, Амбарцум, Лидия и Аршак. Стоят: Наташа и Володя. Фото кон. 1890-х г.

Дочь священномученика Владимира, Лидия Владимировна Амбарцумова, пишет: «Для старшего поколения родственников отца Владимира были характерны духовные искания и активная общественно-религиозная жизнь… В роду Кноблох были миссионеры, страдавшие от иноверцев. Сама Каролина Андреевна была глубоковерующей и вышла замуж из-за сострадания к овдовевшему Амбарцуму Крикоровичу и его трём осиротевшим детям… Родная сестра Каролины Андреевны, Ольга, принимала активное участие в жизни Сарептской лютеранской общины, за что в середине 30-х годов высылалась в Вятку… Активная религиозная жизнь была характерна и для рода Амбарцумовых. Брат Амбарцума Крикоровича, Саркиз, был видным религиозным деятелем в Армении».

В Саратове, по семейному преданию, Амбарцум Крикорович содержал частную школу для глухонемых. Будучи человеком милостивым, нестяжательным (детей бедняков он учил безвозмездно) и, по-видимому, непрактичным, он не смог справиться с финансовыми трудностями и разорился. Из Саратова семья Амбарцумовых в конце 1890-х переехала в Москву и поселилась на Шаболовке. Владимир поступил учиться в Московское Петропавловское училище при Петропавловской лютеранской церкви, находившееся в Петроверигском переулке.

Владимир был резвым и смелым мальчиком. Однажды во время ледохода он на спор перебежал по льдинам Волгу около Саратова. Другой раз на пари пролежал под проходящим поездом. Он «с ранних лет… очень любил природу, много бродил по лесам, хорошо знал пение птиц; имея прекрасный слух, умел вторить любой птице. Он их любил особенно и всегда мечтал иметь целое окно птиц. В лесу он всегда слышал пение птиц и сразу определял, какая поёт, и удивлялся, что мы этого не слышим. Охотником папа никогда не был. В юности у него была собака фокстерьер Дорон, спасённая им от мучивших его мальчишек. Дорон был очень умным псом и очень любил папу. Папа научил его всяким фокусам, в частности лазанью по деревьям за кошками… Папа был очень музыкальным, умел играть на скрипке, фисгармонии и хорошо пел. Видимо, его музыкальность способствовала изучению иностранных языков. Он знал греческий, латынь, английский и немецкий».

В училище Владимир увлёкся физикой, особенно электричеством. Дочери он показывал круглую дыру под окном в доме на Шаболовке, которую некогда пробил, соорудив электрическую «пушку». Своей «сестре Наташе он часто подсовывал какие-нибудь электроды, и её било током, он довёл её до того, что при виде какого-нибудь блестящего предмета она с криком убегала».

После окончания училища в 1911 г. он поступил в Московский Императорский университет, где проучился полтора года. В марте 1913 г. по настоянию матери он переехал в Германию, чтобы продолжить образование в Берлинском университете, считавшимся лучшим в мире по техническим наукам. В Берлине он жил у родственников Каролины Андреевны, а средства на учёбу зарабатывал частными уроками.

Здесь Владимир познакомился с христианским студенческим движением, целью которого была проповедь слова Божия среди молодёжи, а основной формой деятельности — изучение Евангелия в небольших кружках. Владимир Амбарцумович стал активным членом движения и, возможно, уже тогда перешёл из лютеранства в баптизм. Позднее он говорил: «Баптизм — это первый класс, но нельзя всю жизнь ходить первачком».

Отъезд его из Берлина, как пишет дочь, «…был знаменательным. Проснувшись утром, он неожиданно почувствовал, что надо срочно возвращаться в Россию. Поезд из Берлина в Россию шёл, огибая город, и имел несколько остановок. Когда отец принял решение ехать на родину, поезд уже отходил от первой станции. Папа успел окончить свои дела и на последней станции сел в этот последний или предпоследний поезд из Германии в Россию накануне первой мировой войны».

Образование он продолжил на физико-математическом факультете Московского университета. В те годы в университете также существовал христианский студенческий кружок, и Владимир принял активное участие в его деятельности. В России в христианское студенческое движение входила и православная интеллигенция. В кружке он познакомился с Валентиной Георгиевной Алексеевой, на которой женился в 1916 г. «Родители решили всю свою жизнь посвятить проповеди слова Божия», — пишет Л.В. Амбарцумова.

Христианский студенческий кружок

Владимир Амбарцумович был талантливым физиком, и его ждала блестящая карьера, однако после окончания университета в 1917 г. он оставил научную деятельность, стал зарабатывать на жизнь частными уроками и продолжал трудиться в христианском студенческом кружке.

В 1917 г. у Амбарцумовых родился сын Евгений, в 1919 г. — Виктор. В конце 1919 г. из-за голода в Москве семья переехала в Самару, где Владимир Амбарцумович сблизился с Владимиром Филимоновичем Марценковским (†1970), по благословению Св. Патриарха Тихона проводившим активную проповедническую деятельность среди учащейся молодёжи. Здесь Владимир Амбарцумович организовал около десяти христианских кружков, в каждый из которых входило от десяти до пятнадцати человек. Собрания кружков вначале устраивались на частных квартирах, а затем был приобретен дом, в одной половине которого поселилась семья Амбарцумовых, а в другой проводились занятия и собрания кружков. За активную деятельность по организации молодёжного христианского движения проповедник в 1920 г. был арестован и перевезен в Москву. Это был его первый арест. Через пять недель его освободили из заключения с подпиской о невыезде из столицы. Жена навещала его в Москве, а после смерти в 1921 г. сына Виктора переехала к нему со старшим сыном.

Восстановив связь с московским студенчеством, Владимир Амбарцумов организовал новый христианский кружок. В Кречетниковском переулке[1] нашли брошенный дом и силами студентов привели его в порядок. Здесь поселились Амбарцумовы и наиболее активные члены кружка и проводились занятия с молодёжью по изучению Евангелия. В начале 1920-х христианское студенческое движение получило развитие во многих городах России. Его объединяющим центром стал Центральный комитет христианских студенческих кружков, председателем которого был избран Владимир Амбарцумович. Комитет вёл организационную работу, устраивал съезды представителей кружков (последний легальный съезд проводился в 1924 г.).

В 1922 г. в семье Амбарцумовых родилась дочь Лидия, а 24 мая следующего года умерла от пищевого отравления Валентина Георгиевна. Перед смертью, прощаясь с мужем, она говорила: «Володенька, я умираю. Но ты не очень скорби обо мне. Я только прошу тебя: будь для детей не только отцом, но и матерью. Поручаю тебе их, и Женечку, и Лидочку, и Никиту[2]. Времена будут трудные. Много скорби будет. Гонения будут. Но Бог даст сил вам, и всё выдержите…».

«Папа очень любил маму, — пишет Л.В. Амбарцумова, — и часто повторял, что не знает, где кончается он и где начинается она. Очень переживая смерть супруги, папа, как мне рассказывали его друзья, внешне держался спокойно».

Похороны Валентины Георгиевны пришлись на Троицкую родительскую субботу и проходили необычайно торжественно: «Все были в белых платьях и пели песнопения. На могиле много говорили о маме, говорил и папа». Через много лет, уже будучи священником, о.Владимир исповедовал человека, который рассказал ему, что толчком, послужившим его приходу к вере, было необычное зрелище: похороны, а все одеты как на торжество, все радостные и все поют… «Это были похороны моей жены!» — сказал о.Владимир.

Незадолго до смерти Валентина Георгиевна беседовала со своей подругой о заупокойных молитвах. Обе они были баптистками и отрицали значение этих молитв. На сороковой день после кончины Валентины Георгиевны эта подруга увидела её во сне и стала рассказывать усопшей о её муже и детях, но та сказала: «Это не то, а вы молитесь за меня? Молитесь, молитесь, это нужно».

«После смерти мамы нас сперва хотели разобрать и взять к себе разные друзья и родственники, но, чтобы сохранить семью, нас стала воспитывать и отдала нам всю свою жизнь её очень близкая подруга, Мария Алексеевна Жучкова... Мария Алексеевна всегда была православной. Это был великий человек, пожертвовавший для нас своей личной жизнью и счастьем иметь своих детей, чтобы мы не остались сиротами. От нас никогда не скрывали, что мама умерла, и мы всегда, как я себя помню, ездили 24 мая на её могилу на Ваганьковское кладбище…

О папе было предсказано, что он будет священником (священство ему предсказала блаженная Мария Ивановна (†1931) из Дивеева, где первый раз он был ещё до перехода в Православие), поэтому Мария Алексеевна, зная, что второженец не может быть священником, отказалась выйти за него замуж. Ещё она боялась быть нам мачехой, если будут свои дети… Об этом разговор у них был только один раз. Больше отец к этому вопросу никогда не возвращался…

После смерти жены Владимир Амбарцумович целиком посвятил себя работе в кружке и жил в основном на его средства (время от времени он находил работу, не требовавшую от него большой отдачи: в 1922-1923 гг. состоял на службе в Рентгеновском институте, а в 1923-1924 гг. — в Союзе коммунальников). До 1924 г. христианские студенческие кружки пользовались всеми правами легальных общественных организаций, проводили публичные лекции на религиозные темы, в том числе и в Политехническом музее. В 1924 г. деятельность христианского студенческого движения была запрещена советской властью, и многие его руководители были готовы подчиниться запрещению, но Владимир Амбарцумович рассудил иначе. Он считал, что в такое сложное и бурное время, какими были послереволюционные годы, христианское просвещение в России необходимо, и продолжил деятельность нелегально. Занятия проводились на частных квартирах; собирались членские взносы, организовывались съезды представителей кружков (последний состоялся летом 1928 г. в Подмосковье).

Вслед за запрещением на движение обрушились репрессии, и проповедник чудом избежал ареста. Однажды он ночевал в доме писателя Николая Евграфовича Пестова[3], куда с ордером на обыск и арест пришли сотрудники ОГПУ. Чекист, проводивший обыск, не знал, что перед ним председатель студенческого движения; он продержал его всю ночь и рано утром отпустил, арестовав только хозяина квартиры. Владимир Амбарцумович пошёл по Москве от одних друзей к другим, но у всех в этот ранний час горел свет — шли обыски. Проходив по городу до открытия парикмахерских, он сбрил бороду и усы, постриг волосы, затем сменил обычные очки на пенсне.

После этого случая он полностью перешёл на нелегальное положение — уволился с гражданской службы и не имел постоянного места жительства. «Мы в то время жили в Манихино, — вспоминает дочь, — в каком-то барском доме. «Маме» сообщили, что папа ждёт её на поляне. Она пришла туда и видит, что там сидит какой-то совсем чужой человек, с большим трудом она узнала в нём папу… Ночевал в это время он у друзей, иногда снимал на короткое время какую-нибудь комнату. Нередко бывало, что, войдя в какой-нибудь дом, при выходе он одевал другую одежду, чтобы быть менее узнаваемым… А мы в это время молились об отце: "Господи, дай, чтобы папа опять был с бородой”».

В середине 1920-х среди близких знакомых Владимира Амбарцумовича появилось много православных; тогда же он познакомился с о.Валентином Свенцицким, оказавшим большое влияние на его духовную жизнь. В 1925 г. в Никольской церкви на Ильинке о.Валентин крестил детей, а в начале следующего года и их отец принял Православие.

«В Манихино «мама» нас водила в церковь, но никогда не причащала, что очень смущало священника (мы же были некрещёные). Папа, видя скорбь «мамы», решил нас крестить до своего присоединения к Православию».

Став прихожанином Никольского храма на Ильинке, Владимир Амбарцумович сразу включился в жизнь прихода, начал прислуживать и читать в церкви, принял участие в организации и осуществлении паломничеств в Дивеево и Саров. В эти годы он жил на средства, получаемые от частных уроков по немецкому языку и общеобразовательным предметам. В конце 1927 г. он, как ставленник протоиерея Епископу Виктору (Островидову) Ижевскому, ставшему вскоре одним из столпов Истинно-Православной Церкви (ИПЦ). 4 декабря в кафедральном Преображенском соборе Вл.Виктором он был рукоположен во диакона, а 11 декабря — во иерея и определён на служение к Георгиевской церкви Глазова. Через две недели о.Владимир был перемещён на службу в Московскую епархию и назначен настоятелем московского Князе-Владимирского храма в Старосадском переулке. Вторым священником в храме был о.Сергий Барделиус, впоследствии иеромонах Феодор, который погиб в заключении в 1930-х.

С этого времени началось непродолжительное открытое служение Церкви священномученика Владимира. По свидетельству прихожан Владимирского храма, он служил вдохновенно, особенно в праздники. Проповедовал он «живо и доходчиво»; особенно большое влияние оказывал на молодёжь и подростков.

В эти годы о.Владимир был близок с катакомбным исповедником о.Сергием Мечевым, расстрелянным в 1941 г.. Летом 1928 по просьбе священника Василия Надеждина, с которым у него также сложились близкие отношения, он временно служил в храме во имя Святителя Николая у Соломенной Сторожки. Отец Василий после продолжительной болезни уехал лечиться на кумыс, доверив о.Владимиру своих духовных чад. Тот в короткое время расположил к себе прихожан Никольского храма своей деликатностью и полным отсутствием желания «завоевать» их сердца, принадлежавшие другому пастырю.

Декларации митр. Сергия (Страгородского) о.Владимир категорически не принял, оставшись верным Истинно-Православной Церкви (ИПЦ).

В 1929 г. Князе-Владимирский храм был закрыт большевиками. Оставшись без места служения, о.Владимир с сыном пытался проехать к о.Георгию в Кара-Тюбе, но из-за голода и болезни сына был вынужден вернуться в Москву.

В октябре о.Василия Надеждина арестовали и сослали в Кемский концлагерь, и 19 февраля 1930 г. он скончался в Кеми, перед кончиной написав письмо своим духовным детям и о.Владимиру, прося его возглавить осиротевший приход. Отец Владимир откликнулся на эту просьбу и стал настоятелем храма Святителя Николая у Соломенной Сторожки; вместе с ним служил о.Михаил Шик, расстрелянный в Бутове 27 сентября 1937 г.

Община Никольского храма, созданная в 1920-е о.Василием, была известной в Москве. Храм посещало много молодёжи. Прихожане, в основном, жители посёлка при Сельскохозяйственной академии, занимались преимущественно научной деятельностью. Когда после революции запретили преподавание Закона Божия в школах, группа профессоров академии обратилась к о.Василию с просьбой организовать религиозно-нравственное воспитание их детей. Батюшка часто проповедовал, не жалея сил для того, чтобы уберечь свою паству от соблазнов безбожного времени. Он устраивал беседы об основах православного вероучения. Создал прекрасный молодёжный хор.

Отец Владимир сумел сохранить и укрепить общину Никольского храма. Его службы и проповеди собирали полный храм. Прихожанам запомнились беседы на темы апостольских посланий и Евангелия. Со свойственной ему ревностью священномученик Владимир заботился о благолепии храма, уделял много внимания церковному хору. Обладая прекрасным музыкальным слухом и красивым голосом, он хорошо знал и любил богослужебное пение[4] и часто обсуждал с регентом предстоящие службы, выбирая соответствующие песнопения.

Он считал, что в храме ничто не должно отвлекать внимание от молитвы. Как-то он сказал регенту правого хора Ольге Павловне Шпор: «Выхожу на амвон, смотрю на ваш хор — цветник, а не церковный клирос: платочки и шапочки всех видов, цветов и узоров». После этого девушки-певчие стали надевать чёрные платки, и хор внешне воспринимался как единое целое.

Священномученик Владимир «был высокого роста с чёрными длинными волосами, всегда с бородой, и в молодости тоже». Он обладал твёрдым, не терпящим компромиссов характером и в то же время был очень миролюбив и не переносил ссор. С каждым человеком, за очень редким исключением, он разговаривал как с самым важным и дорогим. Он запечатлелся в памяти духовных детей как очень цельная личность; окружающих всегда поражал сосредоточенный взгляд его тёмно-карих глаз; трудно было представить у него хаотическое блуждание мыслей, как это бывает у большинства людей. Он мог сосредоточенно молиться среди шума и суеты; его близкие, у которых он нередко жил, вспоминают, как он подолгу молился, стоя в углу комнаты, в которой жизнь шла своим чередом: кто-то разговаривал, ел, спал и т.д.

Весной 1931 г. сергианский благочинный потребовал от духовенства следовать формуле поминовения властей, введенной митр. Сергием (Страгородским), и определить своё отношение к его отступнической Декларации 1927 г. В случае несогласия требовалось уволиться, и о.Владимиру ничего другого не оставалось как уйти. В сентябре 1931 г. он поступает на службу в Научно-исследовательский институт птицеводства заведующим группой измерительных процессов, тайно продолжая служить в ИПЦ.

Находясь на гражданской службе, он нелегально продолжал активную духовно-религиозную работу: руководил своими духовными детьми, тайно совершал службы в домах наиболее близких из них, где были устроены катакомбные храмы ИПЦ, исповедовал, занимался с молодёжью. Не имея возможности часто встречаться с духовными детьми, он прикреплял духовно неопытных чад к более зрелым.

Сам испытав тяготы лишений, о.Владимир разыскивал семьи репрессированных и организовывал им постоянную материальную помощь. В то время он имел неплохой заработок, значительную часть которого отдавал неимущим. Ограничивая потребности своих собственных детей, он оставляя самый минимум и не допуская никакого излишества. «Помню, у меня были туфли, — пишет дочь о.Владимира, — а кто-то подарил мне синие резиновые тапочки, папа их у меня отобрал и отдал нуждающейся семье». Своих духовных детей, имеющих достаток, он благословлял помогать семьям лишенцев, требуя, чтобы помощь поступала регулярно в договорённом объёме и в чётко определённый срок.

Среди семей, которым помогали о.Владимир и его духовные дети, были как семья о.Василия Надеждина, так и семьи других священников. Дочь вспоминает, как в начале 30-х они с отцом ходили по Сергиеву Посаду и искали семью о.Владимира Медведюка, «с которым папа, видимо, был достаточно хорошо знаком, так как они одно время служили в соседних храмах».

5 апреля 1932 г. о.Владимир был арестован органами ОГПУ как «активный участник Всесоюзной контрреволюционно-монархической организации "Истинно Православная Церковь” (ИПЦ)». В протоколе допроса имеются такие его слова: «Формулу, введенную сергианским Синодом, о поминовении властей я считал для себя неприемлемой (как новшество) и поэтому её не употреблял. Это, в частности, было одним из мотивов моего ухода от священнической деятельности. Как верующий человек я, естественно, не могу разделять политики соввласти по религиозному вопросу… Фамилии своих знакомых предпочитаю не называть, дабы не навлечь на них неприятностей… Ведя организованную работу среди молодёжи, я ставил перед собой задачу удовлетворения их личных запросов, в духе христианского понимания жизни. Это были частью из числа прихожан церкви Соломенной Сторожки, частью — не прихожане. Организованной эту работу понимать следует в том смысле, что отношения эти были результатом личного доверия, дружбы. Постепенно эти люди от меня отошли — в силу моей загруженности и намерения оставить эту деятельность. По социальному признаку это были, главным образом, советские служащие, преимущественно женщины. Повторяю, что назвать персонально этих людей я отказываюсь по моральным и религиозным причинам…»

В обвинительном заключении, составленном в июне 1932 г., о.Владимиру инкриминировалась «контрреволюционная работа среди молодёжи». Фактически же арест, что признают даже нынешние увёртливые историки, был связан с непризнанием декларации митр. Сергия (Страгородского) и принадлежностью к катакомбной Истинно-Православной Церкви (ИПЦ). По этому делу было арестовано более ста человек духовенства и мирян ИПЦ, не поминающих митр. Сергия (Страгородского), в том числе и большая группа прихожан Соломенной Сторожки.

Особым Совещанием при Коллегии ОГПУ СССР 7 июля 1932 г. о.Владимир был приговорён к высылке в Северный край сроком на три года, но затем было постановлено приговор считать условным и обвиняемого «из-под стражи освободить», о чём ходатайствовало руководство Академии наук, где он в то время работал.

После освобождения о.Владимир продолжал работать научным сотрудником в ряде научно-исследовательских организаций, занимался разработкой и конструированием различных приборов и установок, имел авторские свидетельства на изобретения. «Помню, он что-то паяет, а потом ходит дует куда-то в трубку. Так он сделал мне маленькую железную чернильницу «невыливайку», так как в школе не было чернил и мы носили их из дома в пузырьках или стеклянных чернильницах и, кувыркая их, вечно обливались чернилами...»

До зимы 1934-1935 гг. о.Владимир не имел возможности жить со своими детьми. Они с Марией Алексеевной жили в Подмосковье, снимая комнаты то в одном, то в другом месте, а о.Владимир скитался из квартиры в квартиру по своим московским друзьям. Иногда, войдя в чей-нибудь дом, он видел, что там и так много народа, и уходил, ища пристанища на ночь в другом месте. Соскучившись по семье, он ехал её навещать, говоря: «Я поехал в Лидино», — так по имени дочери он называл места, где жили дети. «Когда папа священствовал, — вспоминает Лидия Владимировна, — то мы были лишенцами, не получали карточек и не могли поступать в институт. Папа привозил продукты из Москвы, то, что нам собирали на приходе — собирали, урывая от себя». Когда дети подросли, он старался приезжать регулярно, хотя бы раз в неделю, занимаясь их воспитанием и образованием. «Помню, мы с Женей «делили папу» по часам, и иногда когда Женино время кончалось и он не отходил от папы, говоря: "О чём тебе с Лидой говорить, только о куклах”, а я плакала».

Отец Владимир читал с детьми Слово Божие, с каждым отдельно. Кроме того, он учил дочь обиходному пению, а с больным сыном, не имевшим возможности посещать школу, занимался физикой и математикой. Полученных в это время знаний Евгению было достаточно, чтобы, когда он стал студентом-филологом, подрабатывать себе на жизнь репетиторством по физике и математике.

В 1934 г. о.Владимир устроился на работу в Институт климатологии в посёлке Кучино. Здесь он снял две комнаты, в которых поселился вместе с детьми и Марией Алексеевной. Затем им представилась возможность переехать в Никольское — ближе к Москве.

«Эти годы были для меня самыми счастливыми, — пишет Л.В.Амбарцумова, — папа жил всегда с нами. Наконец пришла возможность привести нашу фисгармонию[5], и папа с наслаждением играет на ней и поёт духовные и церковные песнопения, "песни Сиона” — песни и гимны студенческого кружка:

Папа, сам будучи с рождения не православным, очень всегда просил «маму» держать православный быт в доме. Все церковные праздники у нас отмечались, конечно, хождением в церковь, а также праздничным столом, на который «мама» была мастерицей, несмотря на скудость продуктов… В церковь мы ходили в "Салтыковке”[6]. Папа обычно стоял в алтаре. В неделю Святых отцов перед Рождеством папа всегда читал Апостол и очень подчеркивал слова «ВЕРОЮ…» (Евр. 11:36-39). И теперь в этот день я всегда почти со слезами вспоминаю своего отца, так как это чтение подходит к его жизни: Друзии же руганием и ранами искушение прияша, еще же и узами и темницею… И сии вси поспешествовани бывше ВЕРОЮ…

В августе 1937 г. начались новые массовые аресты последователей ИПЦ. «Каждое мгновение мы ждали ареста папы. Вечерами и ночью мы прислушивались к каждому автомобильному сигналу». В ночь с 8 на 9 сентября сотрудники НКВД явились в дом на окраине села Николо-Архангельское, неподалеку от Москвы, где в то время в двух маленьких проходных комнатках жила семья Амбарцумовых. Отец Владимир с сыном спали в сарае и, услышав стук, стали переговариваться, спрятано ли облачение. Пришедшие прошли на голоса в сарай, нашли облачение и предъявили ордер на арест. Начался обыск. Следователь искал священные сосуды и антиминс. Он с радостью хватал каждую шёлковую тряпочку и всё спрашивал: "Где это?” (он забыл слово "антиминс”)... Антиминс был спрятан внутри старой фарфоровой керосиновой лампы, которая стояла на шкафу. Священные сосуды — в вещах на чердаке. Следователи стали подниматься на чердак, но, видимо, устали и вернулись с половины лестницы. Забрали много всяких бумаг, писем, книг, молитвенники, комплект облачений, наперсный серебряный крест. Хотели забрать медальон с частицей мощей святителя Николая, отложили его с другими вещами на стол, но Евгений потихоньку забрал его и спрятал[7]… Мы собрали папе какие-то вещи и положили их в наволочку. Папа вышел из дома, мы его провожали. Когда проходили садом, я сорвала яблоко и подала папе. "Не надо”, — сказал следователь. "У вас есть дети? — оборвала его мама. — Так дайте же детям проститься с отцом”. Батюшка попросил прощения у хозяйки дома за беспокойство. Она сказала, что давно поняла, что он священник. Это была простая верующая женщина. Дети проводили отца до железнодорожной линии, дальше их не пустили. С платформы он помахал рукой и сел вместе с сопровождающими в поезд.