Пролог

Ноябрьским днём 1905г. г. Севастополь вздрогнул от взрывов. Бомбёжке подверглись черноморские порты. Шквал огня, разрушения, кровь, ужас мирных жителей… Нет, это не неприятель напал на русский город. Приказ о бомбардировке отдал русский офицер, недавно с повышением в чине уволенный в отставку за революционную, антиправительственную деятельность. Пётр Шмидт. О том, как «борцы за свободу» убивали офицеров на восставших суднах, о жертвах бомбардировки города советская историография, разумеется, молчала, представляя восставших героями, павшими «в борьбе роковой».

Вскоре после подавления восстания Шмидт будет расстрелян. На панихиду по человеку, видевшему свет истины в трудах Добролюбова, Герцена и Маркса, соберутся его единомышленники, так же как и он, ненавидящие подлинные русские идеалы. Панихиду будет служить не кто-нибудь, но ближайший к санкт-петербургскому митрополиту иерарх, ректор санкт-петербургской духовной академии. Этот иерарх, будучи членом небезызвестного религиозно-философского общества, давшего жизнь немалому числу еретических идей, ставших колыбелью обновленчества, слыл либералом и прогрессивным человеком. Именно в его доме нашлось пристанище для отпущенных в ту пору на свободу цареубийц-народовольцев. Этим другом революции и недругом Самодержавия был архиепископ Финляндский Сергий. В миру Иоанн Николаевич Страгородский…

Глава 1.

Преподобный Серафим Саровский сказал однажды: «Господь открыл мне, что будет время, когда архиереи земли русской и прочие духовные лица уклонятся от сохранения православия во всей его чистоте, и за то гнев Бо­жий поразит их. Три дня стоял я, просил Господа помило­вать их, и просил лучше лишить меня, убогого Серафима, царствия небесного, нежели наказать их. Но Господь не преклонился на просьбу убогого Серафима и сказал, что не помилует их, ибо будут учить "учениям и заповедям че­ловеческим, сердца же их будут стоять далеко от Меня».

Этому пророчеству суждено было исполниться на русской земле в ХХ столетии. Но процессы, приведшие к этой трагедии, начались много раньше.

Сегодня, говоря о дореволюционной жизни, зачастую преобладает восторженный тон, идеализирующий то время. Сильная, богатая, праведная Церковь и верующий православный народ – такая отрадная картина является взору тех, кто ищет безусловный идеал в прошлом. Но так ли было на самом деле? Русский священник, окормлявший наших военнопленных, вспоминал, что после революции, когда причастие перестало быть обязательным, от него отказалась подавляющая часть его «паствы». Вскоре эта «паства», соблазнённая правом на бесчестье, погрязнет во всевозможных грехах русской смуты… Что же случилось с верующим православным народом?

Паства, как известно, обыкновенно соответствует пастырю. Иными словами, Церкви. Увы, великие святители, затворники, праведники не могли изменить общего негативного положения внутри неё. И внешний блеск и сила её так же не могли его изменить. Именно в погоне и заботе об этом блеске, о внешней стороне церковной жизни забылось главное, забылось единое на потребу – жизнь внутренняя. Жизнь духовная. И многие десятилетия скорбели о том святители, ясно видящие нарастающую пагубу.

«Через поколение, много через два, иссякнет наше православие...», - так писал в 80-е годы 19-го века епископ Феофан Затворник. Страшная и горькая картина открывается взгляду при чтении писем святителя Игнатия Брянчанинова. «В религиозном отношении, - пишет он в одном из них, - наше время - очень трудно: разно­образное отступничество от православной веры приняло обширный размер и Начало действовать с необыкновенною энергиею и свободою». «Знакомство с пр. И., - читаем в другом, - показало и тебе и мне положение Церкви. В высших пастырях ее осталось слабое, темное, сбивчивое, неправильное понимание <христианства> по букве, убивающей духовную жизнь в христианском общес­тве, уничтожающей христианство...» О пастырях святитель Игнатий отзывался крайне жёстко: «Волки, облеченные в овечью кожу, являются и познаются от дел и плодов своих. Тяжело видеть, кому вверены или кому попались в руки овцы Христовы, кому предос­тавлено их руководство и спасение». «Весьма благоразумно делаешь, - писал он некому брату, - что не сводишь близкого знакомства ни с одним духовным лицом: такое знакомство может очень легко послужить ко вреду и <…> весьма редко к пользе. Советуйся, с книгами Святителя Тихона, Димитрия Рос­товского и Георгия Затворника, a из древних — Златоуста; говори духовнику грехи Твои - и только. Люди нашего века, в рясе ли они, или во фраке, прежде всего внушают осторожность».

О положении церкви недвусмысленно свидетельствуют и размышления оптинского старца Амвросия, написанные им в качестве трактовки некоего сновидения: «Обширная пещера, слабо освещенная одною лампа­дою, может означать настоящее положение нашей церкви, в которой свет веры едва светится; а мрак неверия, дерзко-хульного вольнодумства и нового язычества <...> всюду распространяется, всюду проникает. Истину эту подтверж­дают слышанные слова: "мы переживаем страшное вре­мя" <...> Слова "мы доживаем седьмое лето" могут озна­чать время последнее, близкое ко времени антихриста, когда верные чада Единой Святой Церкви должны будут укрываться в пещерах <...> Настоящему времени особен­но приличны апостольские слова: дети, последняя година есть. И якоже слышасте, яко антихрист грядет, и ныне антихристи мнози быша: от сего разумеваем, яко последний час есть (1 Ин. 2,18)… <...> Если и в России, ради презрения заповедей Божиих и ради ослабления правил и постановлений Православной Церкви, и ради других причин, оскудевает благочестие, тогда уже неминуемо должно последовать конечное ис­полнение того, что сказано в Апокалипсисе Иоанна Богос­лова».

Немало горьких слов встречаем мы и у митрополита Филарета Московского. Новомученик Михаил Новосёлов приводит цитаты из его писем к епископу Иннокентию: «Ах, Преосвященнейший! Как время наше походит на последнее! "Соль обуявает", Камни святилища падают в грязь на улицу. С горем и страхом смотрю я в нынеш­нюю бытность мою в Синоде на изобилие людей, заслуживающих — лишения сана»; «Видно, грехи паши велицы пред Богом. Не от дома ли Божия начинается суд? Не пора ли от служащих в до­ме сем начаться покаянию? Между степеньми олтаря воскланяться священникам?»; «Что за время, Преосвященнейший? Не то ли, в кото­рое ведомо стало диаволу, яко время мало имать? Ибо по людям искушаемым видно, что он имеет ярость вели­кую»; «Вообще дни сии кажутся мне днями искушений, и я боюсь еще искушений впереди, потому что люди не хотят видеть искушений окружающих, и ходят между ими, как будто в безопасности».

Святитель Феофан Затворник предсказывал: «Кто вдохнет в себя, хоть мало, духа мира, тот стано­вится холодным к христианству и его требованиям. Рав­нодушие это переходит в неприязнь, когда долго в нем остаются, не опамятываясь, и особенно когда при этом зах­ватят откуда-либо частицу превратных учений. Дух мира с превратными учениями есть дух неприязненный Христу: он есть антихристов; расширение его есть расширение враждебных отношений к христианскому исповеданию и христианским порядкам жизни.

Кажется, вокруг нас деется что-то подобное. Пока хо­дит повсюду только глухое рыкание; но не дивно, что ско­ро начнется и прореченное Господом: возложат на вы ру­ки... и ижденут — преданы будете... и умертвят вас (Лк. 21, 12-16). Дух антихристовский всегда один: что было внача­ле, то будет и теперь, в другой, может быть, форме, но в том же значении».

Кто вдохнёт духа мира… Дух мира, обмирщение стало причиной духовного разложения русской Церкви и её паствы. Первый шаг на этом скользкому пути был сделан ещё в далёком 16-м веке, когда была поставлена точка в споре «нестяжателей» и «иосифлян», и русские монастыри всё больше заботы стали уделять обогащению материальному, сокровищам земным, которые раз за разом, словно в остережение и предупреждение разрушались, предавались огню и грабежу иноземными захватчиками. Сокровище, огню и тати неподвластное, отступало на второй план.

Фёдор Тютчев однажды назвал преступлением всю русскую историю, начиная с Петра… В духовном смысле так оно и было. Синодальный период нанёс тяжелейший удар Церкви, равно как и пресловутая европеизация пагубным образом сказалась на всём российском обществе. Прежде всего, на правящем слое. Вместо национальной элиты этот слой составила денациональная бюрократия. Возникал трагический разрыв между властью и народом, точно так же, как паства оказывалась оторванной от Церкви, ставшей составной частью бюрократического аппарата. Лучшие пастыри, не желая становиться генералами от Церкви, удалялись в монастыри, жили в затворе. Но и монастыри всё более поддавались мирскому духу.

Епископ Игнатий Брянчанинов в своих письмах, фактически, выносит приговор синодальному периоду русской церкви, подводя его итоги. Вот, лишь некоторые цитаты из них:

«Какое время! Для поддержания Церкви нужно быть во главе управления светскому лицу, потому что обуявшая соль способна только быть попираемою человеками. Впрочем, св. Афанасий Великий говорит, что одним из признаков приблизившегося пришествия антихриста бу­дет переход церковного управления из рук архипастырей в руки светских сановников. Признак очень верный! Это не может состояться иначе, как при утрате духовенством своего существенного духовного значения, своей энергии, порождаемой решительным отречением от мира. (…) …чиновничеством уничтожено в Церкви существенное значение Иерархии, уничтожена связь между пастырями и паствою, а миролюбие, нена­сытное стремление к суетным почестям, к накоплению ка­питалов уничтожило в пастырях христиан, оставило в них лишь презренных ненавистных полицейских».

«Не от кого ожидать восстановления христианству! Со­суды Святого Духа иссякли окончательно повсюду, даже в монастырях, этих сокровищницах благочестия и благода­ти, а дело Духа Божия может быть поддерживаемо и восстановляемо только Его орудиями».

«Многие монастыри из пристанищ для нравственнос­ти и благочестия обратились в пропасти безнравственнос­ти и нечестия... Мнение разгоряченное слепцов, которые все видят в цветущем виде, не должно иметь никакого веса».

«Ныне трудно найти монастырь благоустроенный! Во многих обителях воздвигаются различные здания значительных размеров, которые дают обители вид как будто процветания. Но это обман для поверхностного взгляда. Самое монашество быстро уничтожается. Душевный под­виг почти повсеместно отвергнут; самое понятие о нем по­теряно».

«Важная примета кончины монашест­ва — повсеместное оставление внутреннего делания и удовлетворение себя наружностию напоказ. Весьма часто актерскою наружностию маскируется страшная безнравст­венность. Истинным монахам нет житья в монастырях от монахов-актеров. За такое жительство, чуждое внутренне­го делания, сего единого средства к общению с Богом, человеки делаются непотребными для Бога, как Бог объявил допотопным прогрессистам. Однако Он даровал им 120 лет на покаяние».

«Очевидно, что отступление от веры православной всеобщее в народе. Кто открытый безбожник, кто деист, кто протестант, кто индифферентист, кто раскольник. Этой язве нет ни врачевания, ни исцеления».

«Отступление начало совершаться с некоторого време­ни очень быстро, свободно и открыто. Последствия долж­ны быть самые скорбные. Воля Божия да будет! Милость Божия да покроет нас!»

Тлетворный дух, разлагавший Церковь многие годы, дал себя знать уже в первые дни после февральской революции, когда Синод не замедлил приветствовать масонское временное правительство, и никто из иерархов не заявил во всеуслышание о духовном значении совершившейся трагедии. Проблемы мирские, внешние, такие, как новое устройство жизни церкви, вопросы административные снова оказались первее…

В романе А.И. Солженицына «Красное колесо» есть такая сцена:

«Густым дьяконским басом, как бы и не дающим себе всей силы, потекла мирная ектенья с привычными возгласами, ритмично отзываясь утешительными «Господи, помилуй», — о свышнем мире, и мире всего мира, и о Синоде, а дальше, как тысячи-тысячи привычных раз, никого бы не удивляя, должно было потечь «О благочестивейшем, Самодержавнейшем, Великом Государе нашем» и о супруге, о матери его, наследнике и всём царствующем доме, — отданные богослужению не ожидали тут какой спотычки, но кто-то успел подумать за этот день, оборотливый Святейший Синод дал поспешную команду (ну да не более же поспешную, чем отрекался сам царь)? — и вот уже гудел дьяконский бас:

— О велицей богохранимой державе Российстей и благочестивом и благоверном Временном правительстве ея.

(…) В этой «благочестивости», так нескладно приложенной к Временному правительству, где все и креститься забыли, была комическая услужливость. Отодвинутый, умельченный внешний мир протянул руку и сюда. (…)

...Няня шла в церковь — исцелиться от гнева этих дней. (…) Пошла прикладываться к иконам — под иконой Преображения ещё какая-то неряха подколола большой красный шёлковый бант. Тут же няня неколебно его сняла, понесла в мусорницу, потом подумала — отдала к свечному ящику. Укрепилась на своём месте, народ собрался, звонить кончили, раскрыли царские врата, закадил батюшка вокруг престола, служба началась — и чаяла няня теперь просветлеть после этих дней окаянных. И тут — пристигло её на ектенье. Она — как ахнула, только немо. Она — верить такому не могла. Там в городе пусть чертобучатся как хотят — но как же это тут подменили? что ж, нас и в храме хотят облиховать? да куда ж душе деться, не из храма же вон? Что это, и церковь отпала? Теперь и церковь будет ненастоящая?.. Да царь же — живой, как могут за него не молиться?.. Может дальше передвинули? Нет, дьякон читал: «О пособити и покорити под нозе их всякого врага и супостата». Так под кого ж покорить — под этих же супостатов?..»

Подменили. В этом слове заключен фактически весь смысл того, что будет происходить с русской церковью и Россией в скором будущем. Но пока о худшем думают лишь немногие. Иные же наоборот проявляют неумеренную активность, надеясь возвыситься при новой власти. Революция завладевает частью духовенства. Эта часть открыто ликует по поводу свержения монархии, воспевает «долгожданную» революцию, требует реформации церковной жизни. Особо ретивые, из будущих обновленцев, называют себя гражданами и призывают сбросить рясы, отрывающие священников от простого народа.

Уже в первые дни революции на Марсовом поле проходят панихиды и крестные ходы по «павшим борцам за свободу». О растерзанных в эти дни офицерах и городовых, разумеется, политиканы в рясах не вспоминают.

Синод возглавляет полусумасшедший еретик Владимир Львов. Члены Синода, сохранившие верность законной власти, вынуждены покинуть его. Среди них - Архиепископ Литовский Тихон (Беллавин), Московский Митрополит Макарий, Епископ Гермоген, который открыто назвал состав Синода еретическим. Более 20 консервативно настроенных архиереев будут лишены Львовым своих кафедр.

В львовском Синоде, в итоге, остаются те, кто приветствовал свержением монархии и всячески способствовал очищению самого Синода от монархических элементов. Среди них – архиепископ Сергий Финляндский…

Вскоре он сменит на Владимирской кафедре обвинённого в монархических убеждениях архиепископа Алексия (Дородницына). Четыре кандидатуры были выдвинуты на этот пост. Накануне решающего голосования большинство голосов отдавалось делегатами Чрезвычайного съезда духовенства и мирян Владимирской области одному из конкурентов архиепископа Сергия. Но уже следующим утром расклад сил неожиданно поменялся. Непостижимым образом за ночь Страгородский сумел перетянуть на свою сторону 120 избирателей и получить в итоге абсолютное большинство голосов.

Через несколько дней после этого в Москве открылся Поместной Собор Российской Православной Церкви. На нём консервативному крылу духовенства удалось отбить атаку обновленцев, делавших на Собор большую ставку, но так и не удалось преодолеть мирской дух, всё ещё довлеющий надо всем. Княгиня-исповедница Н.В Урусова, присутствовавшая на Соборе, вспоминала: «К сожалению, в собрании всех высших сил православного русского духовенства (в большинстве высших не в силе духа, а только в чинах иерархии, к великому горю и гибели России) царил все тот же страх: страх перед надвигающейся страшной катастрофой. За немногими исключениями, все боялись открыто исповедовать свое мнение по тем вопросам, где нужно было громить, предупреждать и открывать глаза в то время еще в большинстве верующему в Бога и любившему своего земного царя народу.

Собор этого НЕ сделал! (…)

На Соборе постановлено было не говорить о политике. Все вопросы, по которым подолгу говорили церковные ораторы, сводились только к образованию будущей Церкви, могущественной своими капиталами, для чего должны были быть куплены два громадных имения: одно виноградное в Крыму, для монополии церковного вина, а другое на Кавказе, с посевами пшеницы для монополии муки на просфоры и надобности Церкви, причем от продажи излишков предвиделись неисчерпаемые богатства. (…)

И вот объявляют: сейчас будет говорить профессор из Белоруссии (фамилию я его забыла). Вышел маленького роста, скромного вида невзрачный человек, и этот маленький человек сказал не много, но сильных и больших слов.

Я, конечно, не помню их буквально, хоть их было мало, ему не дали говорить, и кто не дал? Со сцены поднялось шиканье, и его заставили сойти с кафедры».