«Создается жительство по Боге, - пророчески писал Святитель Игнатий (Брянчанинов), - очень затруднительным по обширности, всеобщности Отступления. Умножившиеся отступники, называясь и представляясь по наружности "христианами" (!!), тем удобнее будут преследовать истинных христиан; умножившиеся отступники окружат безчисленными кознями истинных христиан, противопоставят безчисленные препятствия их благому намерению спасения и служения Богу, как замечает св. Тихон Задонский. Они будут действовать против рабов Божиих и насилием власти, и клеветою, и злохитрыми кознями, и разнообразными обольщениями, и гонениями лютыми... в последнее время истинный инок (конечно, это относится не только к инокам, но и ко всем истинным христианам) едва найдет какой-либо отдаленный и неизвестный приют, чтобы в нем с некоторою свободою служить Богу и не увлекаться насилием Отступления и отступников в служение сатане».

В борьбе с Катакомбной церковью ГПУ не гнушалась никакими методами. В частности, нередко в среду катакомбников засылались провокаторы духовного звания. Таким был, например, Мануил Лемешевский, о котором мы уже говорили ранее. В Петрограде недобрую известность стяжал о. Павел Лигор, присланный на место арестованного по делу ИПЦ настоятеля Свято-Троицкой церкви в Лесном о. Анатолия Согласнова. Одна из катакомбных прихожанок Свято-Троицкой церкви вспоминала: «Он был иеромонах из Сергиевой пустыни. Хотя он и поминал митрополита Иосифа, но все поняли, что церковь изменилась. Наяву было, что и певчих, и многих из "двадцатки” через него забрали. Был такой случай с одной знакомой. У нее мать была инокиня Серафима и к этому Павлу (Лигору) пошла на исповедь, думала, что он – истинный. А он спрашивает на исповеди:

– Как вы к власти относитесь?

– Ой, батюшка, терпеть не могу!

– Можно я к вам приду? Побеседуем…

Она дала адрес. Приходит домой к дочке, рассказывает. А та: "Мама, да что ты сделала?!” Сейчас же отправила ее в Москву. А на другой день (или даже в ту же ночь) за ней пришли. Представляете? Это во второй половине 1930-х годов.

Была такая матушка Анна. Отец Павел (Лигор) ее разыскал, а она напугалась, – все уже знали и боялись его. Он пришел к ней и как бы раскаивался в том, что сотворил, и плакал. Но она говорила: "Откуда я знаю, искренне ли это было или нет. Страх какой, я напугалась”. Все знали, что он предатель».

В ту пору священников прямо обязывали доносить на своих прихожан, и находилось немало таких, которые соглашались. Нередко прихожане быстро узнавали об этом, но немало было и случаев, когда лже-пастыри предавали овец на гибель.

Так было в Москве. Здесь, в церкви Никола Большой Крест после кончины о. Валентина Свенцицкого появился новый настоятель – о. Михаил. Ему удалось завоевать симпатии прихожан, хотя некоторые опытные люди и заподозрили неладное. Когда же в 32-м церковь закрыли, о. Михаила видели на улице в форме ГПУ. Священник-провокатор предал всех прихожан. Среди тех, кого чекист в рясе отправил на смерть, был и семнадцатилетний сын Наталии Владимировны Урусовой Андрюша, который с детских лет стал на путь подлинного исповедничества. В 12 лет в школе он отказался писать диктант с заголовком «Суд над Богом», сказав: «Как хотите, исключайте меня, но «Суда над Богом» я писать не буду». Такой ревностной верой отличались все дети Наталии Владимировны. И её внучка, не вступившая в пионеры даже находясь с бабушкой в ссылке в Казахстане.

На допросе Андрею Урусову было предъявлено в обвинение всё то, что он говорил на исповеди о. Михаилу. Когда юного страстотерпца спросили, как он относится к поминовении властей, то вначале он ответил, что относится безразлично. Но, вернувшись в камеру, заплакал, говоря, что обманул Бога. На следующем допросе Андрюша попросил у следователя протокол первого и, зачеркнув в нём слово «безразлично», исправил: «Отношусь отрицательно».

Андрей Урусов был сослан в Казахстан, а позже расстрелян. Аналогичная судьба постигла большую часть родных княгини. Характерна судьба её брата, последнего исполняющего обязанности обер-прокурора Святейшего Синода при жизни Государя. Его вызвали в ГПУ и спросили:

- Почему вы не ходите в церковь?

- Предпочитаю молиться дома.

- Мы-то знаем, почему вы не ходите, вы не признаёте нашего митрополита.

- Мне непонятно, какой может быть ваш митрополит, раз у вас гонение на веру и на церковь!

- Вы прекрасно понимаете, что мы говорим о митрополите Сергии.

- Ну, в таком случае, я его не признаю.

«Домой его уже не пустили, - вспоминала Наталия Владимировна, - отправили в новую ссылку, для новых страданий. После 1937г. о нём ничего не было слышно. Из Казахстана, где он находился, его отправили неизвестно куда на 10 лет без права переписки. Твёрдый в вере и непоколебимо мужественный был этот мой брат. Последний суд над ним был в 1937г. при открытых дверях. Люди, видевшие этого преждевременно состарившегося человека, красивого не только лицом, но внутренним духом и достоинством, с которым он говорил, рассказывали, что хотелось поклониться ему в землю. Он не защищался, а твёрдо шёл на мучение за Христа».

Обвиняемые по делу ИПЦ не имели снисхождения. В то время, как арестованные священники-сергиане отделывались короткими ссылками, катакомбные исповедники получали длинные сроки в лагерях и даже высшую меру. Так, по делу о «воронежском филиале ИПЦ» к расстрелу были приговорены 12 человек, среди них епископ Алексий Буй. Это, заметим, не страшный 37-й, а вполне мирный 31-й… Тогда же по делу о «московском филиале» к высшей мере приговаривается ещё дюжина человек, среди которых епископ Максим (Жижиленко).

Примечательна судьба епископа Максима. Профессор И.М. Андреевский вспоминал о нём: «Будучи всегда религиозным человеком, владыка, еще будучи мiрским, познакомился со святейшим патриархом Тихоном, которого глубоко чтил. Патриарх очень любил доктора Жижиленко и часто пользовался его советами. Их отношения со временем приняли характер самой интимной дружбы. По словам владыки Максима, св. патриарх доверял ему самые затаенные мысли и чувства... Незадолго до своей кончины, св. патриарх Тихон высказал мысль о том, что, по-видимому, единственным выходом для Русской Православной Церкви сохранить свою верность Христу — будет в ближайшем будущем уход в катакомбы. Поэтому св. патриарх благословил профессора доктора Жижиленко принять тайное монашество, а затем, в случае, если в ближайшем будущем высшая церковная иерархия изменит Христу и уступит советской власти духовную свободу Церкви, — стать тайным епископом!..

Рассказывал владыка Максим и о некоторых разногласиях с патриархом Тихоном. Главное из них заключалось в том, что святейший был оптимистически настроен, веря, что все ужасы советской жизни еще могут пройти и что Россия еще может возродиться через покаяние. Владыка же Максим склонен был к пессимистическому взгляду на совершающиеся события и полагал, что мы уже вступили в последние дни предапокалиптического периода».

После декларации митрополита Сергия Михаил Жижиленко принимал участие в составлении акта об отделении от Сергия серпуховского духовенства и мирян.

Благословение на отделение дано было архиепископом Димитрием (Любимовым), который в то же время тайно посвятил Жижиленко во священника в соборе Воскресения Христова. В сентябре того же года о. Михаил, продолжая работать врачом, принял монашеский постриг с именем Максим в память преп. Максима Исповедника. На следствии епископ Максим показал: «После смерти моей жены в 1910г. меня все время влекло уйти от мiрской жизни в монашество, но прежнее состояние монастырской жизни меня не устраивало. Меня влекло на Афон, в Грецию, но туда мне попасть не удавалось. После пережитого мною на фронте войны, где я стремился попасть в полк, чтобы этим самым возможно покончить свою жизнь, но мне этого также не удалось, у меня еще больше стало желание удалиться в другой духовный мiр. Работая врачом в Таганской тюрьме, я в 1927г. был сильно болен, и врачами почти что был приговорен к смерти. В марте месяце 1928г. я решил собороваться и дал обет, что, если я поправлюсь, то приму сан священника. После соборования я стал быстро поправляться и, оправившись от болезни, решил посвятиться…»

Вопрос о поставлении тайных епископов возник в ИПЦ сразу, как только руководителям иосифлян стало ясно, что открытое существование станет вскоре невозможным. Он приобрел особое значение для сохранения и увеличения руководителей катакомбного движения в связи с массовыми арестами духовенства и верующих. В то время в Серпухове архиереем значился епископ Арсений (Жадановский), постоянно пребывавший в ссылках. В марте-апреле 1928г. от него перестали приходить всякие вести, и разнесся повсюду устойчивый слух, что он умер или расстрелян. По прошению серпуховской депутации о. Максим был посвящён во епископа. В Серпухове в самое короткое время все 18 приходов перешли к владыке Максиму. В соседней Коломне произошло то же самое. Значительная часть приходов Звенигорода, Волоколамска, Переяславль-Залесского и других городов последовали примеру Серпухова.

С января 1929г. епископ Максим, известный в то время как «таганский старец», т.к. в 1920-х гг. работал врачом в Таганской тюрьме, проживал с Серпухове, возглавляя иосифлянское движение Московской и части Ярославской областей, а после ареста епископа Алексия (Буя) окормлял также и воронежских иосифлян. 24 апреля владыка Максим был арестован ОГПУ и приговорен к пяти годам лагеря. В конце ноября того же года, он был помещен в Соловецкий лагерь, где работал врачом и заведовал тифозным бараком. Вместе с епископами Виктором (Островидовым), Нектарием (Трезвинским) и Иларионом (Бельским), а также другими священнослужителями, он совершал тайные богослужения в лесу. И.М. Андреевский вспоминал: «Еще за неделю до прибытия доктора Жижиленко, нам сообщили наши друзья из канцелярии санитарной части, что новоприбывающий врач — человек не простой, а заключенный с особым "секретным " на него пакетом, находящийся на особом положении, под особым надзором... (…)

После обмена мнений по общим вопросам, мы все трое врачей сказали новоприбывшему, что нам известно его прошлое, причина его ареста и заключения в Соловки, и подошли к нему под благословение. Лицо врача-епископа стало сосредоточенным, седые брови еще более насупились, и он медленно и торжественно благословил нас. Голубые же глаза его стали еще добрее, ласковее и засветились радостным светом...

Умирали больные всегда на его руках. Казалось, что момент наступления смерти был ему всегда точно известен. Даже ночью он приходил внезапно в свое отделение к умирающим за несколько минут до смерти. Каждому умершему он закрывал глаза, складывал на груди руки крестом и несколько минут стоял молча, не шевелясь. Очевидно, он молился. Меньше чем через год, мы, все его коллеги, поняли, что он был не только замечательный врач, но и великий молитвенник...

Прибытие владыки Максима на Соловки произвело большие изменения в настроении заключенных из духовенства. В это время (…) среди заключенных епископов и священников наблюдался такой же раскол, какой произошел "на воле "… (…) Если среди заключенных, попавших в Соловки до издания Декларации митр. Сергия, первое время большинство было "сергианами", то среди новых заключенных, прибывших после Декларации, наоборот, преобладали т. н. "иосифляне"... С прибытием новых заключенных число последних все более и более увеличивалось...

Когда после жесточайших прещений, наложенных митр. Сергием на "непокорных", этих последних стали арестовывать и расстреливать, — тогда истинная и верная Христу Православная Русская Церковь стала уходить в катакомбы. Митр. Сергий и все "сергиане" категорически отрицали существование катакомбной Церкви. Соловецкие "сергиане", конечно, тоже не верили в ее существование. И вдруг, — живое свидетельство: первый катакомбный епископ Максим Серпуховской прибыл в Соловки... Он еще раз подтвердил, чтобы я никогда не брал благословения у упорных "сергиан". "Советская и катакомбная Церкви — несовместимы", — значительно, твердо и убежденно сказал владыка Максим, и, помолчав, тихо добавил: "Тайная, пустынная, катакомбная Церковь анафематствовала сергиан и иже с ними".

Несмотря на чрезвычайные строгости режима Соловецкого лагеря, рискуя быть запытанными и расстрелянными, владыки Виктор, Иларион, Нектарий и Максим не только часто сослужили в тайных катакомбных богослужениях в лесах острова, но и совершили тайные хиротонии нескольких епископов. Совершалось это в строжайшей тайне даже от самых близких, чтобы в случае ареста и пыток они не могли выдать ГПУ воистину тайных епископов. Только накануне моего отъезда из Соловков — я узнал от своего близкого друга, одного целибатного священника, что он уже не священник, а тайный епископ».

Профессор Андреевский сохранил свидетельство об одном таком соловецком богослужении: «Наступил Великий Четверток. Вечером, часов в восемь, в нашу камеру врачей, где, кроме меня, находились: епископ Максим (…) и врачи К. и П., пришли, якобы по делу о дезинфекции, епископ Виктор (викарий Вятский) и о. Николай П.

Шепотом, катакомбно, отслужили церковную службу, с чтением 12 Евангелий…

В пятницу утром был прочитан по ротам приказ: в течение трёх дней выход из рот после 8 часов вечера разрешался только в исключительных случаях по особым письменным пропускам коменданта лагеря.

В 7 часов вечера, когда мы, врачи, только что вернулись в свои камеры после 12-часового рабочего дня, — к нам пришёл о. Николай и сообщил следующее:

— Плащаница в ладонь величиной написана заключенным художником Р. Богослужение — чин погребения — состоится и начнется через час.

— Где?! — нетерпеливо спросили мы.

— В большом ящике (около 4 сажен длиной), для сушки рыбы; этот ящик находился в лесу, в полукилометре от роты N… Условный стук: 3 и 2 раза. Приходить лучше по одному.

Через полчаса владыка Максим и я вышли из нашей роты и направились по указанному «адресу». Дважды у нас патрули спросили пропуска. Мы, врачи, их имели.

Вот и лес. Вот ящик. Без окон. Дверь едва заметна. Сумерки.

Стучим 3 и 2 раза. Входим. Внутренность ящика превратилась в церковь. На полу, на стенах — еловые ветви. Теплятся свечи. Маленькие бумажные иконки. Маленькая, в ладонь величиной, плащаница утопает в зелени веток. Человек десять молящихся. Среди них владыка Виктор (Вятский), владыка Иларион (Смоленский) и владыка Нектарий (Трезвинский), о. Николай П., о. Митрофан И., профессор А.А.М. (известный русский философ), два студента, два незнакомых монаха… Позднее пришло ещё человек пять. Началось Богослужение. Шёпотом. Казалось, что тел у нас не было. Были только одни души. Ничто не развлекало и не мешало сосредоточенности молитвы…

Я не помню — как мы шли «домой», т.е. в свою роту санитарной части. Господь покрыл!…»

Академик Д.С. Лихачёв вспоминал: «Иосифлян было большинство. Вся верующая молодежь была с иосифлянами. И здесь дело не только в обычном радикализме молодежи, но и в том, что во главе иосифлян на Соловках стоял удивительно привлекательный владыка Виктор Вятский (Островидов). Он был очень образован, имел печатные богословские труды, но видом напоминал сельского попика. Встречал всех широкой улыбкой (иным я его и не помню), имел бороду жидкую, щеки румяные, глаза синие. Одет был поверх рясы в вязаную женскую кофту, которую ему прислал кто-то из его паствы. От него исходило какое-то сияние доброты и веселости. Всем стремился помочь и, главное, мог помочь, так как к нему все относились хорошо и его слову верили».

Епископ Виктор был одним из самых ярых противников и обличителей сергианства. Арестован он был в 1928г. по обвинению в том, что «занимался систематическим распространением антисоветских документов, им составляемых и отпечатываемых на пишущей машинке. Наиболее антисоветским из них по содержанию являлся документ — послание к верующим с призывом не бояться и не подчиняться советской власти как власти диавола, а претерпеть от неё мученичество, подобно тому, как терпели мученичество за веру в борьбе с государственной властью митрополит Филипп или Иван, так называемый „креститель"».

По воспоминаниям профессора И.М. Андреевского, «владыка Виктор был небольшого роста, всегда со всеми ласков и приветлив, с неизменной светлой радостной тонкой улыбкой и лучистыми светлыми глазами. „Каждого человека надо чем-нибудь утешить", — говорил он и умел утешать всех и каждого. Для каждого встречного у него было какое-нибудь приветливое слово, а часто даже и какой-нибудь подарочек. Когда после полугодового перерыва открывалась навигация, и на Соловки приходил первый пароход, тогда обычно владыка Виктор получал сразу много вещевых и продовольственных посылок с материка. Все эти посылки владыка раздавал, не оставляя себе почти ничего».

Проведя несколько лет в заключении, священномученик Виктор умрёт от болезни…

Сотни и сотни мучеников взирают на нас с фотографий, сохранившихся в следственных делах… Многие из них обрели последнее пристанище в безымянной братской могиле на Бутовском полигоне. Мало кто знает, что большинство расстрелянных там священномучеников были катакомбными исповедниками

Таковым был, например, о. Владимир Амбарцумов. Воспитанный в лютеранской вере о. Владимир пережил долгие духовные поиски. Учась в Берлинском университете, примкнул к баптистам, но позже нашёл дорогу к истине

Владимир Амбарцумович был талантливым физиком, и его ждала блестящая карьера, однако после окончания университета в 1917г. он оставил научную деятельность, стал зарабатывать на жизнь частными уроками и трудиться в христианском студенческом кружке. В начале 1920-х христианское студенческое движение получило развитие во многих городах России. Его объединяющим центром стал Центральный комитет христианских студенческих кружков, председателем которого был избран Владимир Амбарцумович.

В 1922г. скоропостижно скончалась жена Амбарцумова. Похороны Валентины Георгиевны пришлись на Троицкую родительскую субботу и проходили необычайно торжественно. Через много лет, уже будучи священником, о. Владимир исповедовал человека, который рассказал ему, что толчком, послужившим его приходу к вере, было необычное зрелище: похороны, а все одеты как на торжество, все радостные и все поют… «Это были похороны моей жены!» — сказал о. Владимир.

Одна из дочерей священника вспоминала: «После смерти мамы нас сперва хотели разобрать и взять к себе разные друзья и родственники, но, чтобы сохранить семью, нас стала воспитывать и отдала нам всю свою жизнь её очень близкая подруга, Мария Алексеевна Жучкова... Мария Алексеевна всегда была православной. Это был великий человек, пожертвовавший для нас своей личной жизнью и счастьем иметь своих детей, чтобы мы не остались сиротами. От нас никогда не скрывали, что мама умерла, и мы всегда, как я себя помню, ездили 24 мая на её могилу на Ваганьковское кладбище…

О папе было предсказано, что он будет священником (священство ему предсказала блаженная Мария Ивановна из Дивеева, где первый раз он был ещё до перехода в Православие), поэтому Мария Алексеевна, зная, что второженец не может быть священником, отказалась выйти за него замуж. Ещё она боялась быть нам мачехой, если будут свои дети… Об этом разговор у них был только один раз. Больше отец к этому вопросу никогда не возвращался…»

В конце 1927г. он был рукоположен епископом Виктором (Островидовым) и определён на служение к Георгиевской церкви г. Глазова. Через две недели о. Владимир был перемещён на службу в Московскую епархию и назначен настоятелем московского Князе-Владимирского храма в Старосадском переулке.

С этого времени началось непродолжительное открытое служение Церкви священномученика Владимира. По свидетельству прихожан Владимирского храма, он служил вдохновенно, особенно в праздники. Проповедовал он «живо и доходчиво»; особенно большое влияние оказывал на молодёжь и подростков. В эти годы о.Владимир был близок с о.Сергием Мечевым.

Декларации митр. Сергия он категорически не принял и, когда весной 1931г. сергианский благочинный потребовал от духовенства следовать формуле поминовения властей, введенной митр. Сергием, и определить своё отношение к его отступнической Декларации 1927г., в случае несогласия с которой требовалось уволиться, о. Владимиру ничего другого не оставалось как уйти. В сентябре 1931г. он поступает на службу в Научно-исследовательский институт птицеводства заведующим группой измерительных процессов, тайно продолжая служить в ИПЦ.

Находясь на гражданской службе, он нелегально продолжал активную духовно-религиозную работу: руководил своими духовными детьми, тайно совершал службы в домах наиболее близких из них, где были устроены катакомбные храмы ИПЦ, исповедовал, занимался с молодёжью. Не имея возможности часто встречаться с духовными детьми, он прикреплял духовно неопытных чад к более зрелым.

Сам испытав тяготы лишений, о.Владимир разыскивал семьи репрессированных и организовывал им постоянную материальную помощь. В то время он имел неплохой заработок, значительную часть которого отдавал неимущим, ограничивая потребности своих собственных детей, оставляя самый минимум и не допуская никакого излишества. «Помню, у меня были туфли, — вспоминала дочь о. Владимира, — а кто-то подарил мне синие резиновые тапочки, папа их у меня отобрал и отдал нуждающейся семье». Своих духовных детей, имеющих достаток, он благословлял помогать семьям лишенцев, требуя, чтобы помощь поступала регулярно в договорённом объёме и в чётко определённый срок.

5 апреля 1932г. о. Владимир был арестован. В протоколе допроса имеются такие его слова: «Формулу, введенную сергианским Синодом, о поминовении властей я считал для себя неприемлемой (как новшество) и поэтому её не употреблял. Это, в частности, было одним из мотивов моего ухода от священнической деятельности. Как верующий человек я, естественно, не могу разделять политики соввласти по религиозному вопросу… Фамилии своих знакомых предпочитаю не называть, дабы не навлечь на них неприятностей… Ведя организованную работу среди молодёжи, я ставил перед собой задачу удовлетворения их личных запросов, в духе христианского понимания жизни. Это были частью из числа прихожан церкви Соломенной Сторожки, частью — не прихожане. Организованной эту работу понимать следует в том смысле, что отношения эти были результатом личного доверия, дружбы. Постепенно эти люди от меня отошли — в силу моей загруженности и намерения оставить эту деятельность. По социальному признаку это были, главным образом, советские служащие, преимущественно женщины. Повторяю, что назвать персонально этих людей я отказываюсь по моральным и религиозным причинам…»

Особым Совещанием при Коллегии ОГПУ СССР о. Владимир был приговорён к высылке в Северный край сроком на три года, но затем было постановлено приговор считать условным и обвиняемого «из-под стражи освободить», о чём ходатайствовало руководство Академии наук, где он в то время работал.

После освобождения о.Владимир продолжал работать научным сотрудником в ряде научно-исследовательских организаций, занимался разработкой и конструированием различных приборов и установок, имел авторские свидетельства на изобретения.

В 1934г. о. Владимир устроился на работу в Институт климатологии в посёлке Кучино. Здесь он снял две комнаты, в которых поселился вместе с детьми и Марией Алексеевной. Затем им представилась возможность переехать в Никольское — ближе к Москве.

В августе 1937г. начались новые массовые аресты последователей ИПЦ. «Каждое мгновение мы ждали ареста папы, вспоминала дочь о. Владимира. - Вечерами и ночью мы прислушивались к каждому автомобильному сигналу». В ночь с 8 на 9 сентября сотрудники НКВД явились в дом на окраине села Николо-Архангельское, неподалеку от Москвы, где в то время в двух маленьких проходных комнатках жила семья Амбарцумовых. Когда о Владимира уводили, дочь сорвала в саду яблоко и протянула ему. "Не надо”, — сказал следователь. "У вас есть дети? — оборвала его Мария Алексеевна. — Так дайте же детям проститься с отцом”. Батюшка попросил прощения у хозяйки дома за беспокойство. Она сказала, что давно поняла, что он священник. Это была простая верующая женщина. Дети проводили отца до железнодорожной линии, дальше их не пустили. С платформы он помахал рукой и сел вместе с сопровождающими в поезд.

 «Память о твоём папе у меня глубоко в сердце: при жизни он был для меня одним из самых близких по духу и дорогих для души людей, а теперь он сияет мне из Вечности, как сияют многие из великих христиан трёх первых веков нашей эры… Тогда семьи подобных твоему папе считали себя счастливыми, имея близких покровителей в Царстве Небесном», — так писал о священномученике о. Владимире Амбарцумове писатель Н.Е.Пестов.

К 1937-1938 гг. относится второй этап разгрома ИПЦ. В этот период приняли мученическую кончину практически все исповедники, которых эта чаша миновала в начале 30-х.

Так, в Йошкар-Оле был снова арестован отбывавший там ссылку стариц епископ Сергий (Дружинин). В обвинительном заключении говорилось: «Дружинин Иван (он же Сергей) Прохорович, как непримиримый враг существующего строя Советской власти, на всем протяжении ее существования  вел активную контрреволюционную борьбу за свержение последней и установление монархического строя… Прибыв на место ссылки в город Йошкар-Ола, он активно возобновил свою к/р деятельность, группируя вокруг себя враждебно настроенных лиц к Советской власти преимущественно из духовенства, монашек, которые среди населения города Йошкар-Ола и окружающих деревень вели к/р пораженческую агитацию, распространяли слухи о скорой войне и гибели Советской власти».

Всего по делу епископа Сергия проходило 19 человек, из них осудили 18: самого Владыку, о. Харитона Пойдо, 15 бывших сестер Богородице-Сергиева монастыря и мiрянку М.С. Булыгину. Все арестованные сестры вели себя на допросах очень мужественно, и виновными в контрреволюционной деятельности себя не признали. Впрочем, в то время особых доказательств вины для расправы и не требовалось. Уже 11 сентября 1937г. Тройка Управления НКВД по Марийской АССР приговорила епископа Сергия, священника Харитона Пойдо, монахинь Антонину (Шахматову), Анастасию (Задворову) и Евдокию (Стародубцеву) к высшей мере наказания, а остальных обвиняемых к 10 годам лагерей.

Такая же участь постигла и митрополита Иосифа (Петровых). Когда-то, в далёком 1909г. он писал в дневнике: «Господи! Душа моя жаждет подвига. Укажи мне его, натолкни на него, укрепи в нем, вразуми, помоги. О, как хотел бы я участи избранных Твоих, не пожалевших для Тебя ничего, вплоть до души и жизни своей». Эта молитва святого мученика исполнилась…

Владыка Иосиф был арестован ещё в 1930г. На допросах он держался подчёркнуто независимо. Ещё два года назад на требование ГПУ представить письменный ответ на их вопросы Владыка написал: «Толковать с вами — самое бесполезное и безнадежное дело, мы никогда не столкуемся. Вы никогда не сделаете того, чего я хочу. Я никогда не сделаю того, что вам нужно. Вам нужно уничтожение Христа, мне — Его процветание… По-вашему, мы мракобесы, по-нашему, вы настоящие сыны тьмы и лжи… Вам доставляет удовольствие издеваться над религией и верующими, таскать по тюрьмам и ссылкам ее служителей. Нам кажется величайшей дикостью, позором из позоров ХХ века ваши насилия над свободой совести и религиозными убеждениями человечества». Теперь же он прямо заявлял чекистам: «Лакейский подход Сергия к Власти в его церковной политике — факт неопровержимый. И вся Советская печать гораздо злее и ядовитее нас высмеяла это лакейство и в стихах, и особенно в фельетонах, и юмористических иллюстрациях. Почему же нам это воспрещено? За хранение и распространение этой критики людей преследуют, как за хранение чего-то антисоветского. Правда, здесь прорываются иногда вопли, как будто бы и Власть задевающие. Но ведь это неизбежно, как одна крайность при другой, как невольная отрыжка тех подхалимств, до которых дошел наш недавний "господин-лакей” Сергий. В этих же воплях, в этой отрыжке — нет однако же активного противодействия Власти, а простое подчеркивание контрастов. В самом деле, если Сергию — по пословице — "плюнь в глаза, ему все будет Божья роса”, то мы говорим, что плевок есть плевок, и только. Сергий хочет быть лакеем Советской власти, — мы хотим быть честными, лояльными гражданами Советской Республики с правами человека, а не лакея, и только». «Ведь у нас столь красивые (но уже ли лживые?) декреты о свободе совести, об отделении церкви от государства, о свободе всякого вероисповедания, о невмешательстве в чисто церковные дела, о запрещении поддерживать одну религиозную организацию в ущерб другой. И если законы пишутся для того, чтобы их исполнять, то не там ли настоящая контрреволюция, где эти революционные законы не исполняются, и этим самым они только роняются, уподобляясь "филькиным грамотам”?»

С осени 1931г. митрополит Иосиф жил в ссылке под Чимкентом Казахской ССР. В доме, где проживал Владыка, был устроен небольшой алтарь, и он ежедневно служил литургию. Митрополит постоянно поддерживал отношения с другими ссыльными антисергианами и принимал посланцев из разных областей страны.

Именно там Владыка написал известное письмо к митр. Сергию, в котором детально разобрал каноническую необоснованность претензий Заместителя Патриаршего Местоблюстителя на управление всей Русской Церковью: «Достигнув возраста, являющегося, по слову Св. Псалмопевца, начальным пределом земной человеческой жизни, стоя, так сказать, в преддверии могилы, сознаю свой долг разъяснить своим собратьям архипастырям и верующему народу, почему я считаю узурпатором церковной власти и отказываюсь повиноваться административно-церковным распоряжениям вашим и учрежденного вами Синода. Между тем у меня нет непосредственной возможности довести свое исповедание до слуха Церкви, и потому я вынужден это сделать, обращая его к вам, дерзновенно утверждающему себя первым епископом страны... с молчаливого попустительства части собратий епископов, повинных теперь вместе с вами в разрушении канонического благополучия Православной Русской Церкви... Только отказавшись от своего домысла о тождественности полномочий Местоблюстителя и его Заместителя, обратившись под руководство Патриаршего указа от 7(20) ноября 1920г. и, призвавши к тому же единомысленных с вами архипастырей, возможете вы возвратить Русской Церкви Ее каноническое благополучие...».

Владыка Иосиф совершал тайные службы в некоторых нелегальных общинах иосифлян, существовавших в разных населенных пунктах Казахстана. Княгиня Урусова вспоминала: «Вырытая в земле церковь была в квартире Архимандрита Арсения. В передней был люк, покрытый ковром. Снималась крышка и под ней лестница в небольшой подвал. Не зная, нельзя было предположить, что под ковром вход в церковь. В подвале в одном углу было отверстие в земле, заваленное камнями. Камни отнимались и, совсем согнувшись, нужно было проползти три шага и там вход в крошечный храм. Много образов и горели лампады. Митрополит Иосиф очень высокого роста, и всё же два раза тайно приезжал и приникал в эту церковку. Создавалось совсем особое настроение, но не скрою, что страх быть обнаруженными во время богослужения, особенно в ночное время, трудно было побороть. Когда большая цепная собака поднимала лай во дворе, хотя и глухо, но всё же слышно под землёй, то все ожидали окрика или стука ГПУ. Весь 1936г. и до сентября 1937г. всё обходилось благополучно. Андрюша пел с одной монахиней. 26-го Августа приехал митроп. Иосиф и удостоил нас посещением по случаю дня моего Ангела. Какой это чудесный, смиренный, непоколебимый молитвенник. Это отражалось в его облике и в глазах, как в зеркале. Очень высокого росту, с большой белой бородой и необыкновенно добрым лицом, он не мог не притягивать к себе, и хотелось бы никогда с ним не разставаться».

По рассказам племянницы Нины Алексеевны Китаевой, Владыка Иосиф жил на окраине Чимкента, на Полторацкой улице, около арыка, за которым простиралась нераспаханная степь. В небольшом казахском глинобитном доме он занимал комнату с верхним светом, обставленную очень скромно: в ней стоял грубо сколоченный стол, топчан, на котором спал митрополит, и пара стульев. Вставал Владыка в шесть утра и каждое утро один служил за аналоем, на который ставил небольшой резной складень. Кончив службу, он шел на базар за покупками, завтракал, немного отдыхал и садился читать. Книги ему присылали или давали местные ссыльные. Часто из России приходили с оказией посылки или деньги, поэтому митрополит жил, не нуждаясь. Ссыльные Владыку посещали редко, и беседовал он с ними, прогуливаясь в степи. Письма, как правило, присылались и отправлялись с доверенными людьми, наезжавшими в Чимкент. Хозяйство митрополита вела монахиня Мария (Коронатова), бывшая учительница в Устюжне, последовавшая за ним в ссылку и, очевидно, разделившая его судьбу, ибо в родной город она никогда не вернулась и близким ничего о себе после ареста Владыки не сообщила.

В 1937г. в Казахстане прошли массовые аресты иосифлян. Среди арестованных был и митрополит Иосиф. Вместе с ним чекисты арестовали отбывавшего ссылку там же митрополита Казанского Кирилла (Смирнова).

Первоначально св. митр. Кирилл занимал среди других непоминающих довольно мягкую позицию по отношению к митрополиту Сергию. Однако в ссылке он сблизился с иосифлянами и в письме к иеромонаху Леониду от 8 марта 1937г. писал об «обновленческой природе Сергианства», а также подчеркивал: «С митрополитом Иосифом я нахожусь в братском общении, благодарно оценивая то, что с его именно благословения был высказан от Петроградской епархии первый протест против затеи м. Сергия и дано было всем предостережение в грядущей опасности».

19 ноября 1937г. митрополит Иосиф (Петровых), митрополит Кирилл (Смирнов) и епископ Евгений Кобранов, один из подписантов Ярославской декларации, были расстреляны под Чикментом. Точное место захоронения мучеников неизвестно.

Из ссылки Владыка Иосиф завещал своим духовным чадам, оставшимся без привычных церковных служб и таинств, осиротевшим без своих пастырей: «Не ложно слово Господа, обещавшего пребывать с нами до скончания века и сохранять Церковь Свою неодолеваемою вратами ада, то есть и на краю погибели. Да, сейчас мы на краю погибели, и многие, быть может, погибнут; Церковь Христова умалится, быть может, опять до 12-и, как в начале своего основания. Ведь не могут не исполниться и такие слова Господа: «Сын Человеческий пришед обрящет ли веру на земли?» Все делается по предведению Господню, люди тут не могут ни прибавить, ни убавить ни на одну йоту. Не желающие погибнуть — более застрахованы от гибели, и можно сказать: ад будет только для тех, которые сами желают его. Так эта истина да пребудет прежде всего утешением и подбодрением для унывающих от событий мира сего. Лишение храмов Божиих и подобных прежнему пышных Богослужений с обилием молящихся, блестящими сонмами священнослужителей, ангельски подобным пением хоров и т. п. — конечно, печально и жалости достойно, но от нас не отнято внутреннее служение Богу в тихости и умиленности, и сосредоточенности в себе духа. Подобно тому, как известные челюскинцы, лишенные носившего их корабля, не погибли, а сумели создать себе сносную жизнь и на обломках обманчивой плавучей льдины, пока не были вознесены от грозившей поглотить их пучины на крыльях самолетов, так и мы, после жалостного крушения наших духовных кораблей, не должны предаваться панике и терять самообладание и надежду на спасение, а должны спокойно начать приспособляться к новой обстановке и изощряться на все способы, хотя и в менее пышных формах, продолжать свой молитвенный труд служения Господу и наслаждения Им «во псалмах и пениях и песнях духовных», как молились первое время Апостолы и все верующие христиане.

Разве были тогда наши величественные храмы, колокола и пышные службы? И разве отсутствие всего такого мешало возгораться такою любовию к Господу, какой не достигали все последующие века?

А пустынники и пустынницы, добровольно проводившие вдали от храмов Божиих десятки лет, разве не более заслуживают нашей святой зависти, чем живущие среди храмов и пышных Богослужений и при всем том не достигшие такой близости к Богу и наслаждения Им? 

Вы, лишенные недавних радостей молитвы в храмах Божиих, помните — вы не освобождены от обязанности молитвенно устроять свою жизнь и не лишены возможности этого, помимо возможности иметь около себя постоянных служителей Христовых и пользоваться их духовной поддержкою и окормлением. Вы и без них должны проводить жизнь так, как бы сами были своими жрецами, закалая свою жизнь в жертву Господу терпением всех скорбей и лишений, непрестанною к Нему молитвою души, памятованием о Нем с любовию и благодарностью за все Его милости и скорби, и радости, и жаждать Его спасения, когда Он пошлет Ангелов Своих восхитить Ваши души от земных горестей и опасностей и на крылах вознести вас к Себе, где не будет «ни болезни, ни печали, ни воздыхания». А до того и для того обзаводитесь все печатными и письменными Богослужебными и молитвенными книгами и «пойте Богу нашему», пойте разумно, как умеете и сколько успеете в молитвах своих молитвенных домов, углов в особо посвященное Ему время, свободное от других забот и трудов.

Богослужебные наши книги — неисчерпаемый источник утешений духовных, и кто же не имеет возможности пользоваться ими? Одна Псалтирь чего стоит: она пронизывает собою, как канва, все другие наши молитвенные книги и песнопения.

Не ослабевайте же, не падайте духом, и благодать Божия с вами.