К началу 1920-х годов судебно-следственная система как по всей стране, так и в Татарской АССР, оказалась в глубоком кризисе. Отсутствие чётких законов, дефицит квалифицированных кадров, недостаток правовой литературы отягощались условиями масштабного голода, парализовавшего всю республику. В обстановке правового хаоса и продолжавшейся Гражданской войны работники следственных органов уделяли основное внимание имущественным и должностным преступлениям, дезертирству, отказу от выполнения продразвёрстки и другим наиболее «значимым» правонарушениям.
Дела, связанные с появлением и распространением слухов, рассматривались довольно неохотно. Сама трактовка этого деяния во многом зависела от уровня квалификации следователя. Чаще всего те же действия трактовались в более широком смысле: «контрреволюционная агитация», «провокационная деятельность» и прочее. При этом для борьбы со слухами потребовалось расширить само понятие «контрреволюционное преступление». В это понятие нарком юстиции Н. В. Крыленко предложил включать не только действия, направленные на свержение, но и на подрыв или ослабление советской власти1.
К сожалению, достаточно чётко выделить «дела о слухах» из общей массы уголовных дел представляет собой довольно сложную задачу. При этом «родная» статья для распространителей слухов, специально предусмотренная Уголовным кодексом РСФСР 1922 года (№ 73), в ТАССР практически не применялась, к тому же она предусматривала смягчение наказания до трёх месяцев принудительных работ в случае «недоказанности контрреволюционности действий»2.
Вот дело крестьянина села Вахты 60-летнего Михаила Иванова, который в разговоре с односельчанином Тихоном Романовым заявил, что Москва уже взята белыми (это было в 1920 году), и что скоро всех коммунистов «сметут как саранчу». Романов, как бывший коммунист, написал заявление в Чистопольскую ЧК, где обвинил Иванова в распространении слухов, и скоро последний был привлечён к ответственности. Но до суда дело не дошло — оказалось, никто из односельчан не слышал сказанных Ивановым слов, поэтому за недостаточностью улик в ноябре 1920-го дело было закрыто3.
Поэтому уголовные дела возбуждались лишь тогда, когда накапливался достаточно серьёзный обвинительный материал.
В результате распространение слухов нередко становилось своеобразным «довеском» к более серьёзным обвинениям.
Свою трагическую роль сыграл голод, когда тюрьмы оказались как никогда переполненными. Люди сознательно шли на преступления, чтобы выжить, поскольку тюремные условия гарантировали нормированное питание.
При этом такая мера пресечения, как лишение свободы, стала применяться значительно реже.
Количество лиц, находящихся под предварительным следствием в тюрьмах, сократилось с 53,9 процента в декабре 1921 года до 39,3 процента в марте 1922 года4. Таким образом, за «казённый счёт» правительство стремилось содержать, в основном, уже осуждённых преступников, достойных
сурового наказания.
Показателен пример жителя села Шеморбаш Шеморбашской волости Мамадышского кантона Андрея Листратова. В апреле 1921 года на сходе в деревне Большой Арташ он говорил, что всюду объявлена свободная торговля, при этом Троцкий сбежал, а Ленин арестован, но коммунисты это скрывают от народа5. В результате его привлекли к ответственности «за агитацию против коммунистической партии». Назначенный срок — год лишения свободы — выездная сессия ревтрибунала в городе Мамадыш решила считать условным, учитывая 4-месячное пребывание подсудимого под стражей6.
В августе 1921 года к ответственности был привлечён 60-летний житель деревни Фёдоровки Никита Жигалин. Вся его вина заключалась в том, что в разговоре с односельчанином по фамилии Чумаков он выразился, что «Советская власть скоро кончится, [надо] перебить всех коммунистов.., заводы и мельницы [надо вернуть] во владение бывших владельцев»7. Выездная сессия Чистопольского ревтрибунала в городе Мензелинске рассмотрела его дело и приговорила к году «общественно-принудительных работ», но, учитывая преклонный возраст обвиняемого, решила наказание считать условным8.
Нередко осуждённые могли рассчитывать на смягчение своей участи по причине «бедняцкого происхождения». В таких случаях при вынесении приговоров учитывались амнистии, которые объявлял ВЦИК РСФСР или ТАССР по поводу различных революционных праздников. Это приводило порой к удивительным результатам.
В феврале 1921 года было возбуждено дело против жителя села Убей Убеевской волости Буинского кантона Николая Назарова, обвинённого в контрреволюционных действиях. Было установлено, что ещё в 1918 году под влиянием слухов о грядущем поражении большевиков от войск чехословацкого корпуса, а также распространяя эти слухи, Назаров вместе с некоторыми односельчанами принимал участие в избиениях и убийствах красноармейцев и активистов, бегущих из Симбирска. Бежав в Сибирь к Колчаку, он по окончании Гражданской войны вернулся обратно, устроившись на работу в один из отделов образования Симбирской губернии. На следствии, отрицая обвинения в терроре, Назаров тем не менее признал свою антисоветскую деятельность. В конце июня 1921 года Чистопольский трибунал вынес ему расстрельный приговор, который, благодаря амнистии ВЦИК от 7 ноября 1920 года, был заменён 3 годами принудительных работ по специальности без заключения под стражу. Приговор смягчили его крестьянское происхождение и факт первой судимости9.
Борьба со слухами всё-таки велась, особенно тогда, когда доказательство вины подсудимого было налицо. Чаще всего такими доказательствами становились письма, которые перехватывались и проверялись военной цензурой. Примером может послужить возбуждение уголовного дела против жителя деревни Старые Челны Старо-Челнинской волости, 18-летнего Ивана Фролова. В письме брату, служащему в Кармии, он, по выражению следствия, «проявил себя ярым противником по отношению к советской власти и этим дал повод к разложению Красной армии».
Всё тот же чистопольский ревтрибунал приговорил Фролова к 10 годам лишения свободы, но, учитывая его возраст, чистосердечное раскаяние, а также изданную ВЦИК амнистию по поводу 3-й годовщины революции, смягчил наказание до 3 лет лишения свободы10.
В октябре 1921 года выездная сессия трибунала в Мензелинске рассматривала дело по обвинению муллы деревни Мрясево Гирифуллы Багаутдинова «во вредной агитации среди населения». Он обвинялся в том, что 20 июня 1921 года в мечети по окончании молитвы обратился к собравшимся с речью о том, что Бог не даёт урожая и шлёт несчадъя, поскольку в деревне устроен народный дом. Осуждение новых порядков мулла сопровождал призывами к недопущению новых порядков — постановки спектаклей в народном доме, общении мусульманских девушек с мужчинами.
Приговор трибунала был строг: три года «общественно-принудительных работ» с отбыванием срока в местах заключения".
Аналогично происходила расправа и с представителями православного духовенства. В январе 1921 года было возбуждено уголовное дело по факту «контрреволюционной агитации» против монаха Фёдора Соколова, б января 1921 года по дороге из Бугульмы в Казань он остановился в селе Старый Кувак Бугульминского кантона в доме Анны Сушковой. За чашкой чая, разговаривая с хозяйкой дома, он, по-видимому, разоткровенничался. Судя по показаниям свидетелей (а в доме находилось ещё две женщины) он сказал, что уже народился Антихрист три года тому назад и скоро будет землетрясение, придут солдаты, всех граждан перебьют и т. п. Также Соколов говорил, что не нужно детей отдавать в школы, где они учатся танцам и песням. Во время разговора кто-то направил записку председателю волостного совета Заварыкину с просьбой принять меры. Монах был арестован, обвинён в распространении слухов и антисоветской агитации и допрошен местным участковым. Однако показания свидетелей разговора оказались путаными и явно недостаточными для серьёзного обвинения. Дело было направлено в ЧК Бугульминского кантона для дополнительного расследования, но новых фактов обнаружить не удалось. Между тем Соколов, помещённый в Бугульминскую тюрьму, отрицал все обвинения. Лишь
в апреле 1921 года дело Соколова было рассмотрено на заседании Чистопольского ревтрибунала. За недостатком улик было принято решение дело прекратить, а подсудимого освободить. К тому времени Соколов, 70-летний старик, в тюрьме заболел и был доставлен на излечение в Бугульму12.
В некоторых случаях основанием для возбуждения уголовных дел становились материалы рапортов оперативных агентов, направляемых в деревни и сёла, которые устанавливали слежку за подозрительными людьми, собирали на них компромат.
Показателен пример уголовного дела, заведённого в июле 1920 года на служащую продовольственного комитета села Старые Челны Старо-Челнинской волости Чистопольского кантона Варвару Поливанову и жителя села Верхнее Богдашкино той же волости Михаила Кораблёва. 19-летняя Варвара, постоянно сталкивавшаяся со случаями правонарушений со стороны продовольственных работников, по-видимому, решилась на решительные действия.
В разговоре с крестьянами села Старые Челны она высказалась против проведения продразвёрстки, получив горячую поддержку крестьян. Поливанову поддержал Кораблёв, которые также высказался против сдачи хлеба.
На собрании оказался секретный агент Чистопольской ЧК, который проводил слежку за подозреваемыми. На основании рапорта этого сотрудника Поливанова, Кораблёв, а также некая Зинаида Брандес были арестованы. На следствии подозреваемые отказывались признавать свою вину.
Поливанова отрицала какие бы то ни было призывы против власти, Кораблёв заявил, что он вообще не покидал своего родного села Верхнее Богдашкино, где в это время шёл сенокос. Свидетелей собрания не нашлось. Не найдя достаточных обвинений, следователи из Чистополя направили дело на дополнительное расследование в Казанскую губчека, но и здесь определённых доказательств вины подозреваемых обнаружено не было. Рапорт сексота не стал веским основанием для вынесения обвинительного приговора. В конце концов на заседании коллегии Татчека от 13 сентября 1920 года «за недоказанностью обвинения» арестованные были отпущены. В апреле 1921 года их дело было окончательно закрыто13.
Порой мотивом для возбуждения уголовных дел становились личные счёты между односельчанами. В сентябре 1921 года одно из таких дел было заведено на жителя села Сиушева Кайбицкой волости Буинского кантона Мингалея Гафарова.
По свидетельству его односельчанина Егора Захарова, Гафаров заявил, что «мы коммунистов не боимся, коммунистическая власть пропала и теперь николаевская власть». Сын Захарова, работая сотрудником Бугульминской ЧК, арестовал обвиняемого. При расследовании дела было установлено, что конфликт Захарова-младшего и Гафарова произошёл ещё в 1920 году, при проведении в селе продразвёрстки,
Захаров тогда служил работником продотряда. Именно он обнаружил спрятанный у Гафарова хлеб, конфисковал его вместе с лошадью, а самого Гафарова арестовал.
Боясь мести последнего, Захаров использовал случай для ареста соперника. Дело расследовалось до конца июня 1922 года, и наконец, в октябре того же года было закрыто за отсутствием веских доказательств вины14.
Аналогичный случай произошёл в Буинском кантоне. Житель деревни Северный Посёлок Убеевской волости Зелдихан Хасанов был обвинён в антисоветской агитации. По донесениям местного информатора ЧК,Хасанов говорил, что нынешняя власть создана для крещения татар и что коммунисты проповедуют еврейский закон, тем самым лишь портят учеников. На общем собрании жителей деревни Хасанов
заявил, что для сдачи продналога вполне сгодится самый худший картофель, поскольку советская власть вскоре падёт. Всё это дошло до следственных органов благодаря стараниям Сабирзяна Хисаметдинова, затаившего обиду на Хасанова, поскольку тот в своё время наложил на его хозяйство большой налог. Против Хасанова было возбуждено дело. В конечном итоге дело против Хасанова было закрыто особой сессией Буинского кантона за отсутствием состава преступления15.
Однако чаще всего связанные круговой порукой крестьяне не желали свидетельствовать против своих же односельчан.
Например, уголовное дело по факту распространения ложных слухов было заведено на зажиточного крестьянина деревни Исергапово Зарипа Карипова. Судя по материалам предварительного следствия, в январе 1921 года его односельчанин Нургалей Набиуллин услышал от обвиняемого, что в Оренбургской губернии вспыхнуло восстание, ссыпанный в общественные амбары хлеб крестьяне разобрали по домам. Свой рассказ Карипов закончил словами о том, что и у нас надо бы собранный продотрядами хлеб забрать обратно. Всё это Набиуллин пересказал односельчанину Сагдею Батыргараеву, а последний, будучи местным коммунистом, доложил властям. Однако в ходе дальнейшего расследования этого дела главный свидетель Набиуллин отказался от своих прежних показаний. Он заявил лишь, что слышал от Карипова, что в соседней волости хлеб с крестьян ещё не собирали. Большинство остальных вызванных на допрос свидетелей — односельчан Карипова (5 из 8) вообще ничего не сообщили следствию. В результате на состоявшемся 11 марта 1921 года заседании народного суда 8-го участка Бугульминского уезда было принято решение о снятии с Карипова обвинения в распространении ложных слухов. Через месяц дело было официально закрыто16.
Определённое значение в уголовно-следственной практике сыграла статья 4а УПК РСФСР, добавленная в уголовно-процессуальный кодекс 9 февраля 1925 года.
Она позволяла органам суда и прокуратуры отказываться от возбуждения уголовных дел или прекращать их в случаях, когда совершённое деяние «не представлялось общественно опасным по его незначительности или ничтожности последствий»17.
В результате отношение следователей к «политическим» делам, учитывая их специфическую практику ведения и низкую результативность, нередко складывалось довольно пренебрежительное.
Практика преследования распространителей слухов стала меняться к концу 1920-х годов. Отныне распространение слухов, подпадавшее под пункт 10 статьи 58 УК РСФСР, подвергалось более строгому наказанию. Но при этом классовые льготы сохранялись. По выражению наркома юстиции РСФСР Н. М. Янсона, «карающая рука советской юстиции должна быть направлена исключительно против наших
классовых врагов... главным образом против кулаков, спекулянтов и прочих, отнюдь же не против бедняков и середняков»18.
Подобная установка приводила к тому, что( дела, возбуждаемые за распространение слухов в конце 1920-х годов, могли закрываться по причине «правильного классового происхождения» обвиняемого.
Например, уроженец села Новое Алимово Актанышского района середняк Фатах Вагапов, обвинённый в распространении слухов против советской власти в августе 1929 года, был освобождён в декабре того же года19.
Одновременно власти стали активно использовать весь инструментарий раздуваемой «классовой борьбы в деревне». Отныне главным распространителем слухов назывался кулак. В секретной информационной сводке Татарского обкома ВКП(б) от 3 ноября 1929 года приводился целый ряд примеров антисоветских, с точки зрения руководства, слухов и разговоров населения, инициаторами которых назывались кулаки. «Наиболее распространённым методом борьбы кулака против партии и соввласти является искажение действительного положения вещей и муссирование ложных и провокационных слухов (подчёркнуто в документе. — Д. Д.)»20.
Таким образом, результативность борьбы со слухами в 1920-е годы в ТАССР оказалась крайне незначительной. Власти в лице карательных органов, желая контролировать массовое сознание крестьян, не могли делать это сколько-нибудь эффективно, поэтому вынуждены было мириться с существованием слухов.
Дмитрий ДАВЫДОВ, кандидат исторических наук
г. Казань

____ Примечания

1. Вопросы юстиции на II сессии ВЦИК X созыва/Еженедельник советской юстиции. 1923. № 27.с 602.
2. Уголовный кодекс РСФСР с алфавитно-предметным указателем. М. 1925. С. 17.
3. НА PT. Ф. Р-779. On. 1. Д. 96. Л. 4-5.
4. Якубсон В. Голод и тюремное население/Еженедельник советской юстиции. 1922. № 14-15. С. 10.
5. НА PT. Ф. Р-526. On. 1. Д. 219. Л. 3.
6. Там же.
7. НАРТ. Ф. Р-526. Оп. 1.Д. 219. Л. 35.
8. Там же.
9. HA РТ. Ф. Р-779. Оп. 3. Д. 36. Л. 2, 13 об., 38.
10. НА РТ. Ф. Р-5451. On. 1. Д. 12. Л. 349-349 об.
11. НА РТ. Ф. Р-526. On. 1. Д. 219. Л. 37.
12. НА РТ. Ф. Р-779. Оп. 3. Д. 23. Л. 3, 6, 7, 8-9, 28-34, 37, 38,42.
13. НА РТ. Ф. Р-779. Оп. 2. Д. 54. Л. 2, 3 об., 5, 7 об., 10 об.-ll, 13,18, 36, 37, 38, 39,47, 48.
14. НА РТ. Ф. Р-3308. On. 1. Д. 5. Л. 2, 7 об., 8,11,16.
15. НА РТ. Ф. Р-2976. Оп. 2. Д. 1. Л. 4,6, 9,11.
16. НА РТ. Ф. Р-779. Оп. 3. Д. 24. Л. 8 об, 14,14 об, 15,16,17 об, 18, 20 об.
17. Иодковский А. Прекращение уголовных дел по мотивам целесообразности/Еженедельник
советской юстиции. 1925. № 10. С. 242-243.
18. Там же.
19. Книга памяти жертв политических репрессий. Республика Татарстан. Т. 3. Казань. 2001. С. 14.
20. ЦГА ИПД РТ. Ф. 15. Оп. 2. Д. 654. Л. 60.

Опубликовано: Журнал "Родина", №8,2010 - с. 107 - 109
http://d-v-sokolov.livejournal.com/250290.html