| Революция и Гражданская война [64] |
| Красный террор [136] |
| Террор против крестьян, Голод [169] |
| Новый Геноцид [52] |
| Геноцид русских в бывшем СССР [106] |
| Чечня [69] |
| Правление Путина [482] |
| Разное [57] |
| Террор против Церкви [153] |
| Культурный геноцид [34] |
| ГУЛАГ [164] |
| Русская Защита [93] |
Заложничество, наряду с кровной местью, относится к одному из наиболее архаичных социальных институтов, широко практиковавшимся человечеством в эпоху родового строя при контактах с чужаками. Заложниками обменивались как залогом верности при заключении договоров. После распада родового строя обычай взятия заложников постепенно становится рудиментом, уступив свое место в системе международных отношений письменным договорам. Возрождение института заложничества приходится на XX век, когда оно вновь стало широко практиковаться противоборствующими сторонами в ходе многочисленных войн и конфликтов1. Практика заложничества является одной из наиболее нелицеприятных страниц истории Гражданской войны в России.
Задача настоящей публикации, помимо обнародования уникальных документов о применении заложничества2, состоит в первой попытке специального изучения проблемы заложничества в Сибири как одного из элементов карательной политики большевиков3. Первый историограф заложничества в Советской России – С.П. Мельгунов – совершенно справедливо связал возникновение этого явления с объявленной большевиками в сентябре 1918 г. политикой «красного террора». В приказе от 2 сентября 1918 г. «О красном терроре» руководство ВЧК потребовало «арестовать, как заложников, крупных представителей буржуазии, помещиков, фабрикантов, торговцев, контрреволюционных попов, всех враждебных советской власти офицеров и заключить всю эту публику в концентрационные лагеря, установив самый надежный караул, заставляя этих господ под конвоем работать. При всякой попытке сорганизоваться, поднять восстание, напасть на караул – немедленно расстреливать»4. Примечательно, что в постановлении СНК РСФСР «О красном терроре» от 5 сентября 1918 г., которое фактически узаконило приказ ВЧК, термины «заложники» и «заложничество» не употреблялись, и лишь неопределенно указывалось, что подлежат расстрелу все лица, «прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам»5. С сентября 1918 г. заложничество стало неотъемлемой частью карательной политики большевиков. Уже 8 сентября 1918 г. «Известия» публиковали сообщения местных чрезвычайных комиссий о взятии заложников7. Очевидно тогда же была разослана телеграмма за подписью Ф.Э. Дзержинского об усилении надзора за партиями левых эсеров и меньшевиков, в которой глава ВЧК требовал от всех губчека «учредить самый строгий надзор за этими партиями и забирать заложников из ихней среды, устно заявлять, что они отвечают своей головой»8. Ярым сторонником заложничества был Л.Д. Троцкий, который вплоть до конца своей жизни отстаивал моральное право пролетариата на расстрелы заложников9. О том, какой размер сразу же приобрело заложничество, косвенно свидетельствует постановление VI Всероссийского съезда советов от 6 ноября 1918 г. об освобождении некоторых категорий заключённых: «Освободить от заключения всех заложников, кроме тех из них, временное задержание которых необходимо как условие безопасности товарищей, попавших в руки врагов. Необходимость дальнейшего содержания под стражей заложников такого рода для каждого отдельного лица может быть установлена только Всероссийской Чрезвычайной комиссией. Никакая другая организация не имеет право брать заложников и содержать их под стражей»10. Очевидно в первые месяцы Гражданской войны большевики Сибири не имели возможности практиковать широкомасштабный террор в отношении своих политических противников11. Но потенциальные возможности института заложничества были оценены ими по достоинству. На состоявшейся нелегально 20 – 21 марта 1919 г. в Омске II Всесибирской конференции РКП(б) среди прочего было принято следующее решение: «Ввиду жестокого разгула белого террора по всей Сибири […] обратиться в Советскую Россию с требованием – усилить красный террор, с требованием массового уничтожения белых заложников, ибо только красный террор может приостановить систематическое истребление наших товарищей»12. И если сибирские подпольщики в 1919 г. могли лишь просить советские власти об усилении красного террора на контролируемых большевиками территории, то красные партизаны в Сибири не только истребляли пленных13, но и широко практиковали заложничество, уничтожая в массовом порядке лояльных белым властям зажиточных казаков. Так, партизаны отряда М. Назарова 3 сентября 1919 г. зарубили 116 казаков, взятых в заложники после сдачи центральной на Бийской казачьей линии станицы Чарышской; тогда же уничтожению подверглись маральевские и слюденские казаки-заложники14. После восстановления советской власти в Сибири вопрос о заложничестве был поднят в связи с началом многочисленных крестьянских восстаний. Уже 16 июня 1920 г. командование Западно-Сибирского сектора ВОХР в своей инструкции уездным тройкам по борьбе с дезертирством и бандитизмом приказывало «с целью воздействия на население, укрывающее дезертиров и бандитов и способствующее им», применять «конфискацию имущества, наложение контрибуции, взятие заложников и назначение на принудительные работы»15. После Колыванского восстания в июле 1920 г. чекисты объявили о раскрытии в Новониколаевске «Организации комитета борьбы с коммунистами». Взятых ранее заложниками горожан обвинили в причастности к этой организации и расстреляли в июле 1920 г. – более 30 чел. Но уничтожали заложников не только военные и чекисты. Когда наступавшие на Павлодар отряды повстанческой Народной армии Степного Алтая под руководством Ф.Д. Плотникова 27 июля 1920 г. подошли к станице Подстепная, перепуганное руководство Павлодарского ревкома во главе со старым большевиком Т.Д. Дерибасом постановило расстрелять 24 чел. из 56 взятых заложников, что и было исполнено в три часа утра 28 июля. Среди расстрелянных были 8 казаков, четыре «кулака», «павлодарские буржуа», причисленные к кадетам, а также врач, лесничий и еще ряд лиц, обвинявшихся в антисоветской агитации, активном участии в свержении большевистской власти в 1918 г. и даже в шпионаже, как якобы наблюдавшие за «перемещением боевых частей павлодарского гарнизона». В качестве компрометирующих данных на многих расстрелянных значились дела, заведённые на них Семипалатинской губчека. Суд над Дерибасом и его подчинёнными фактически вылился в одобрение их самочинных действий, поскольку ревком якобы действовал в рамках декрета СНК о красном терроре от 5 сентября 1918 г. Сам Дерибас, арестованный в Павлодаре 21 августа 1920 г., был сразу переведён под домашний арест. 27 августа 1920 г. следственной комиссией Семипалатинского губревкома Дерибас был осуждён к расстрелу, однако, «учтя чистосердечное сознание и 17?летний партийный стаж», комиссия постановила «применить ему высшую меру наказания условно на 1 год». Вскоре Семипалатинский губревтрибунал прекратил дело на павлодарских работников за отсутствием состава преступления. Дерибас, имевший, вероятно, влиятельных покровителей, тут же был отозван в Москву, назначен на ответственную должность в Секретный отдел ВЧК и восстановлен в партии16. Крайняя и повсеместная жестокость местных властей в отношении повстанцев была следствием соответствующих установок центра. Приказ N 171 от 11 июня 1921 г. особой Полномочной комиссии ВЦИК, созданной решением Политбюро ЦК РКП(б), санкционировал расстрел заложников из населения на территориях Тамбовской губернии, охваченных повстанчеством. В соответствии с этим решением Политбюро в массовом порядке уничтожались заложники и в других регионах. В 1921 г., борясь с повстанчеством на Кубани, власти с помощью особых «политтроек» расстреляли около трёх тысяч человек. Даже К.Е. Ворошилов, выступая на пленуме Юго-Восточного бюро ЦК РКП(б), был вынужден признать, что многих из расстрелянных «было бы желательно затем воскресить»17. Сохранился отчёт одного из уездных начальников боевого участка в Харьковской губернии Казимирчука о том, как публично уничтожали заложников ради устрашения населения, поддерживавшего «бандитов». На Лимано-Изюмском совещании в июне 1921 г. Казимирчук докладывал: «Нам приходилось созывать сход, выбирать 5 кулаков или 5 подозрительных личностей и на всём сходе рубать их шашками. Такие меры действовали на крестьян и заставляли их выявлять бандитов»18. Известный приказ командующего 5?й армией И. П. Уборевича от 22 сентября 1921 г., обращённый к населению Енисейской, Иркутской и Якутской губерний, объявлял о самых жестоких мерах в борьбе с повстанцами. В Якутии, например, в «неблагонадёжных» селениях в порядке террора в 1921-1922 гг. расстреливали каждого пятого жителя19. Только с марта 1922 г. военно-чекистские отряды в Якутии начали отказываться от практики поголовного истребления пленных повстанцев. Как самокритично отмечал полгода спустя партийный руководитель якутской автономии М.К. Аммосов, «одержав победу над своим бандитизмом, партия одержала тем самым победу над повстанческим движением»20. В Горном Алтае, где повстанцы в первой половине 1922 г. контролировали большую часть территории, 21 мая 1922 г. постановлением Алтайского губисполкома – с согласия Сиббюро ЦК РКП(б) и Сибревкома – были образованы, как возмущённо писал в июле того же года председатель Верховного Трибунала ВЦИК Н.В. Крыленко, «чрезвычайные тройки, независимые от [Верховного] Трибунала и выносящие безапелляционные решения». Только через два месяца об этом узнали в Москве, после чего 20 июля Н.В. Крыленко направил главе Сибревкома С.Е. Чуцкаеву послание, в котором протестовал против создания подобных «троек» в момент, когда «Советской властью приданы революционной законности строго определённые формы в виде Уголовного и Процессуального кодексов» и предлагал данные тройки немедленно упразднить21. Эти чрезвычайные внесудебные органы осуждали, в числе прочих противников режима, и заложников. Распространённой практикой было взятие в заложники членов семей руководителей повстанцев. Так, в июне 1920 г. был захвачен и отправлен в распоряжение Алтайской губчека сын вожака крупного восстания на Алтае Г.Ф. Рогова, о чем штаб 26-й дивизии сообщил 24 июня 1920 г. лично председателю Сибревкома И.Н. Смирнову22. Аналогичные меры были предприняты и в отношении семьи другого видного повстанческого руководителя – Ф.Д. Плотникова. Красноярский уездный исполком 10 марта 1922 г. объявил, что бандитам даются две недели для сдачи, затем они будут «караться со всей строгостью революционного закона, члены семей скрывающихся и также уличенные в сношении с ними и укрывательстве будут арестовываться и имущество конфисковываться»23. Расправы над заложниками были частью политики красного бандитизма24, открыто практиковавшейся частями особого назначения в уездах Енисейской губернии в 1921-1922 гг. Войсковые части, считая всех хакасов сторонниками и укрывателями бандитов, с особой жестокостью относились к коренному населению, повсеместно учиняя массовые порки, избиения и убийства местных жителей. Начальник второго боеучастка Ачинско-Минусинского боевого района А.П. Голиков (будущий писатель Аркадий Гайдар) в апреле 1922 г. информировал командующего войсками ЧОН Енисейской губернии о том, что против «полудиких инородцев» необходимо применение, по опыту подавления восстания А.С. Антонова в Тамбовской губернии, самых жёстких санкций, вплоть до полного уничтожения «бандитских» улусов25. Отряд Голикова ограничился отдельными казнями хакасов, в основном занимаясь массовыми избиениями и мародёрством (помимо продуктов, бойцы отряда отбирали мануфактуру, золотые монеты, драгоценности), а также пьянством. Другие командиры частей ЧОН вместе с комячейками практиковали взятие заложников и массовые расправы над хакасами. Отсутствие единообразия в практике заложничества, сопровождавшееся самочинными арестами, конфискацией имуществаи прочими «эксцессами», не устраивало коммунистическое руководство Енисейской губернии. «Как комсостав, так и партийные и административно-советские органы не учитывали всей важности и значения заложничества, так как были случаи, когда заложников отпускали под расписку, после чего [они] неизвестно куда скрывались», – констатировало 31 августа 1922 г. руководство чрезвычайной тройки по борьбе с бандитизмом26. Последняя была создана на закрытом заседании Енисейского губкома РКП(б) 5 июля 1922 г. под председательством члена губкома А. Червякова27. Её задачей было монополизировать практику заложничества и добиться перелома в борьбе с повстанцами под руководством И.Н. Соловьёва. Уже в своем приказе N 1 тройка указала, что «проведение карательной политики в отношении лиц, причастных к бандитизму и родственников бандитов – полностью и целиком принадлежит только тройке»28. К 1 сентября 1922 г. тройка арестовала в качестве заложников 256 чел., из них 123 чел. были освобождены «за недоказанностью и отсутствием на них материалов», а остальные 133 чел. были объявлены заложниками и «по степени причастности» разбиты на 3 группы – к 1-й группе отнесено 63 чел., ко 2-й – 15 и к 3-й – 55 чел.29. Заложники были сосредоточены при гарнизонах в Балахте, Шарыпово, Ужуре, Чебаках, Солёноозёрном и руднике «Юлия», среди них находились семьи повстанческих командиров Друголя, Кулакова, Родионова, Чарочкина, Баскаулова и др. С июля по 20 октября 1922 г. данная тройка провела 32 закрытых заседания и вынесли 7 постановлений о смертной казни заложников. Только в августе по этим постановлениям были расстреляны 18 заложников, в основном женщины, подростки и дети30. Согласно данным А.П. Шекшеева, эти расстрелы вызвали у населения и повстанцев панические настроения. В результате в конце 1922 г. чоновцы, поддержанные частью хакасов, смогли нанести отряду Соловьёва крупные потери и рассеять его31. Эффективность заложничества расценивалась настолько высоко, что спустя 2,5 года после перехода к нэпу, в октябре 1923 г., Томский губком РКП(б), заслушав доклад начальника Томского губотдела ГПУ М.А. Филатова, принял решение просить Сиббюро ЦК РКП(б) разрешить брать заложниками членов семей «активных бандитов»32. Заместитель полпреда ГПУ по Сибири Б.А. Бак активно поддержал своего подчинённого, наложив резолюцию, обращённую к секретарю Сиббюро ЦК РКП(б) С.В. Косиору: «Т. Косиор! Практика заложничества у нас по Сибири существует и в местах сильного бандитизма она необходима»33. Сибирские чекисты были не одиноки в своем стремлении практиковать заложничество. В 1922-1923 гг., при подавлении восстания в Карелии и ликвидации политического бандитизма на Украине, был введен институт ответчиков, обязанных под угрозой расстрела сотрудничать с органами ГПУ и доносить о действиях повстанцев, о лицах, скрывающихся от советской власти и т. д.34. Ответчики назначались из «неблагонадежных кулацких элементов» из расчета: по одному от каждых 30 домов в больших населенных пунктах, от 10 домов – в сёлах и хуторах35. А.М. Плеханов полагает, что «варварский институт заложничества» продолжал действовать в СССР фактически до 1926 г., приводя в доказательство распоряжение Дзержинского о захвате на Украине «достаточного количества заложников» в связи с угрозой террора со стороны петлюровцев36. Заложничество казалась настолько политически целесообразным, что применение ему было найдено советским руководством и в сфере внешнеполитических отношений. В 1925 г. ОГПУ провело в Москве показательный процесс над немецкими студентами, арестованными по обвинению в подготовке покушения на Сталина, с целью обменять их впоследствии на видного сотрудника ОГПУ А. Скоблевского, осуждённого в апреле 1925 г. в Германии за подготовку вооружённого восстания. Осенью 1926 г. обмен состоялся37. Меряя других по себе, высшие руководители СССР всерьёз опасались ответного применения заложничества. Когда в мае 1928 г. планировалась организация переправки в СССР освобождающегося из австрийской тюрьмы видного деятеля Коминтерна Бела Куна, заместитель народного комиссара по иностранным делам М.М. Литвинов озабоченно писал полпреду СССР в Германии Н.Н. Крестинскому о том, «не воспользуется ли гермпра […], чтобы задержать Бела Куна с целью обмена его впоследствии на шахтинцев»38, и требовал «заручиться обещанием германского правительства дать Бела Куну беспрепятственный пропуск через Германию»39. http://rusk.ru/st.php?idar=424628 | |
|
| |
| Просмотров: 1280 | |