Сущностью той грани русского национального монолита, что носит название русской национальной военной доктрины, является превосходство духа над материей. Это превосходство бессмертного надсмертным и ощущали русские канониры Цорндорфа, целовавшие свои пушки, прощаясь с ними навсегда «и не отходя от них ни на шаг» в момент, когда их самих рубили латники Зейдлица, и когда немец на их месте бежал бы или сдался. С этим чувством вышел Румянцев с семнадцатью тысячами на двести тысяч турок в Кагульскую битву. Оно вдохновляло перо Суворова, набрасывавшего бессмертные строки «Науки побеждать», вдохновило и меч его, светя его чудо_богатырям и в серенькое утро Рымника, и в знойные дни Треббии, и в черном мраке альпийских ночей. Мушкетеры Милорадовича, егеря Дохтурова, гренадеры Котляревского, стрелки Юденича, ударники Корнилова - все они были движимы этим превосходством, ярким пламенем горевшим в их душах и в душах их вождей.

Основы русской национальной военной доктрины были, есть и останутся следующие. Будучи народом православным, мы смотрим на войну как на зло, как на моральную болезнь человечества, моральное наследие греха прародителей, подобно тому как болезнь тела является физическим его наследием. Никакими напыщенными словесами, никакими бумажными договорами, никаким прятаньем головы в песок мы этого зла предотвратить не можем. Пергамент Парижского договора 1928 года - «пакт Бриана_Келлога» - не избавил человечества от войны, как намалеванный на дверях дракон не избавил китайца от чумы. А раз это так, то нам надо к этому злу готовиться и закалять организм страны, увеличивать его сопротивляемость. Это дело законодателя и политика.

Военное искусство и военная наука (причем вторая призвана обслуживать первое) имеют строго национальный характер, вытекая из духовных свойств и особенностей данного народа, данной нации. Русского Мольтке не может быть, как не может быть немецкого Суворова. В «суворовском» отношении немцы не пошли и не пойдут дальше Блюхера. В «мольткенском» мы могли дать самое большее Милютина. Наши учителя: Петр I, Румянцев, Суворов и те немногие русские полководцы и деятели, что вдохновлялись их примерами, а отнюдь не чуждые нам органически иностранцы. Фош и Мольтке не могут быть нашими учителями, они могут быть, самое большее, лишь репетиторами. Насколько «Наука побеждать» чище и выше софистики Клаузевица, схоластики Шлиффена, блестящей метафизики фон Зеекта!

В основу организации вооруженной силы русская национальная военная доктрина всегда кладет принцип качества и принцип отбора («не множеством побеждают»). На идее отбора, привлечения в первую очередь дворянства, Петр и построил всю армию. Русская армия XVIII века - прежде всего армия отборная, этим и объясняются все ее подвиги в тот великий век.

Самая организация Российской вооруженной силы как Московского Государства, так и Петровской Империи была следствием нашей самобытности. «Мы мало сходствуем с другими европейскими народами», - писал Румянцев в своих «Мыслях по устройству вооруженной силы». Упадок нашей Армии начался с подражания иностранным образцам при Павле. При ведении войны мы должны стараться избегать бесчеловечных ее форм. Отбросив с отвращением «клаузевицко-ленинскую» теорию интегральной войны с ее терроризацией населения неприятельской страны, вспомним слова второго (после Лазарева) нашего главнокомандующего на Кавказе, князя Цицианова: «Русские воины имеют за правило бить своего неприятеля когда нужно, но не разорять его, ибо россияне не умеют, победивши неприятеля, не присоединить его землю к своему государству и, следовательно, собственность свою каждый обязан сохранять». Если мы эти золотые слова прочтем не телесными, а духовными очами, то поймем весь их вечный смысл. Присоединять неприятельские земли нам не надо (коль скоро они не являются похищенным нашим достоянием), хватит духовного присоединения иноземцев к нашей культуре. А это возможно лишь при отсутствии взаимного озлобления, незаживших ран.

Не будучи бесчеловечными к чужим странам, можем ли мы быть зверями в отношении нашей родной матери? Мы должны вести войну, стремясь как можно меньше отягчать, истощать организм страны. Это достигается лишь сохранением на своих местах возможно большего количества специалистов своего дела, все равно хлебопашцев или железнодорожников, ремесленников или торговцев. Не станем повторять ошибки гипноза полчищами роковой ошибки 1916 года.

Но для того, чтоб наша армия могла дать все, что она способна дать, ее нужно и применять соответственно. И русская национальная военная доктрина дает тому законы. Это прежде всего «смотрение на дело в целом», синтез, которому в иностранных доктринах примерно соответствует «de quoi s’agit il?» Верди дю Вернуа, приводимое Фошем. Затем «глазомер, быстрота, натиск». Венец же всему - победа, и притом «победа, малой кровью одержанная». <…>

В воспитательном отношении наша доктрина всегда выдвигала религиозное начало и национальную гордость. «Мы русские, с нами Бог!»- учил Суворов. Поэтому-то его наука и сделалась действительно «Наукой побеждать». Каждое из ее слов дошло до бесхитростного сердца чудо-богатыря, а все суворовское поучение - одно из самых чистых творений русского гения - величайший памятник православной русской культуры. Для преподавания «Науки побеждать» в военных училищах надлежит учредить особую кафедру. Преподавать, конечно, без изуверского дословного толкования, но и без еретической «поправки на современные условия», чтоб правильно усвоенная офицерами, она могла бы правильно быть передана солдатам.

Затем нашу доктрину характеризует требование сознательного отношения к делу: «каждый воин понимает свой маневр». Проявление частной инициативы на низах, петровское требование: «не держаться устава, яко слепой - стены» и суворовское: «местный лучше судит… я вправо - ты видишь, надо влево - меня не слушать». Способстование этой инициативы на верхах, румянцевское: «не входить в подробности, ниже предположения на возможные только случаи, против которых разумный предводитель войск сам знает предосторожности, и не связывать рук». И в этом отношении, как и во всех других, единственный способ, единственное спасение - это возврат на тот путь, с которого нас полтораста лет назад своротили гатчинским вахтпарадным эспонтоном на путь, указанный нам Петром, Румянцевым и Суворовым. <…>

Первая молодость нашей Армии - эпоха со смерти Петра I до Румянцева - проходит под знаком увлечения производством огня и копированья тогдашней прусской огневой тактики. И тот день девятнадцатого августа 1757 года, когда при Гросс-Егерсдорфе в первом сражении с хваленой прусской армией Румянцев, схватив Апшеронский и Белозерский батальоны, стремительно повел их напролом сквозь чащу на ошеломленных пруссаков, стал знаменательным моментом нашей военной истории. С этого момента у нас стал возможен Суворов, стала возможной «Наука побеждать».

Заслугой Румянцева был вывод Русской Армии из рутины. Продираясь сквозь егерсдорфские лесные чащи, русские полки румянцевского авангарда были символом всей Армии, выходившей из дебрей рутины на широкий простор национального творчества и великих дел. А вечной славой Суворова было установление закона равновесия между огнем и ударом, пулей и штыком. <…>

Пуля - выразительница огня.
Штык - выразитель удара.
Пуля - огонь - характеризует бой.
Штык характеризует победу.
На огне зиждется материальное благополучие армии.
На штыке - моральное. Штык - ее престиж, более того - престиж государства.

Величайшая Империя держалась два столетия на магическом обаянии трех слов. И эти три слова были: граненый русский штык. В этих трех словах ужас Фридриха II, войска которого после Кунерсдорфа отказывались принимать бой с Русской Армией. В них и растерянность Наполеона, услышавшего вечером эйлаусского побоища от лучшей своей дивизии, дивизии Сент-Илера вместо традиционного «vive I’Empereur!» совершенно новое, никогда еще неслыханное «vive la paix!».

Если мы под «пулей» будем разуметь огонь, а под «штыком» - удар, то их сочетание даст нам маневр, характерный элемент боя. Маневр представляет сочетание огня и элемента удара (мы имеем в виду наступательный маневр, единственно способный принести решение). Сочетание в маневре элементов огня и удара, их пропорции, является переменной величиной, изменяясь в зависимости от национальных особенностей данной армии, господствующих в данную эпоху тактических доктрин (критерием чего являются уставы), а также от настроения данного момента (победитель, как правило, повышает значение ударного элемента, побежденный, боясь удара, все свои упования возлагает на огонь). Короче, пропорция «пули» и «штыка» зависит от данной армии, данной эпохи, данного момента. При этом огонь - достояние рациональности, а «штык» иррационален. <…>

Посмотрим, как осуществил равновесие между огнем и ударом великий Суворов. Суворовская «Наука побеждать» - катехизис, подобного которому не имеет и не будет никогда иметь ни одна армия в мире, - в своей философской основе изумительно полно отражает дух православной русской культуры. Оттого-то она и сделалась «Наукой побеждать», оттого-то она и завладела сердцами чудо-богатырей Измаила и Праги.

Исследователи этого величайшего памятника русского духа, русского гения, впадают в одну и ту же ошибку. Романтики и позитивисты, «штыкопоклонники» и «огнепоклонники», они читали своими телесными глазами то, что писалось для духовных очей. Неизреченная красота «Науки побеждать», ее глубокий внутренний смысл остались для этих «телесных» глаз скрытыми.

Наиболее блестящий из комментаторов Суворова, но в то же время менее всех его понявший, М.И. Драгомиров пытался, например, резюмировать всю суворовскую доктрину крылатой фразой: «Пуля дура - штык молодец!» Фраза эта взята, выхвачена из другой, и ей придан тенденциозный смысл. Суворов сказал иначе: «Стреляй редко, да метко, штыком коли крепко: пуля обмишулится - штык не обмишулится, пуля дура - штык молодец»…

Суворовское изречение приобретает здесь, на своем месте, совершенно иной смысл, свой настоящий смысл. Перенесемся мысленно в обстановку, в которой протекала деятельность Суворова. Со времен Миниха, а особенно Шувалова, активно-оборонительные «петровские» начала все более уступают место началам чисто пассивным. Уставы 1755 (Шувалов) и 1763 (Чернышев) годов, пытающиеся навязать нам прусские линейные боевые порядки, прусскую огневую тактику и строящие бой исключительно на огне развернутого строя, не оставляют на этот счет ни малейшего сомнения.

Суворов боролся с этим злом. Ему приходилось преодолевать невероятную рутину, инерцию среды. Для преодоления этой рутины, этой инерции были нужны сильные средства, яркие образы, лапидарные формулы. «Пуля дура - штык молодец» и была одним из таких подчеркиваний, подчеркнутым концом фразы, отнюдь не самостоятельным предложением, как хотел представить эти четыре слова М.И. Драгомиров. <…>

Если характеризовать все суворовское обучение одной фразой, «крылатыми словами», то, конечно, это не будет «пуля-дура», а совершенно иное положение: «Гренадеры и мушкетеры рвут на штыках, - говорил Суворов, - а стреляют егеря». Это разделение боевой работы и проводится им неукоснительно еще в Суздальском полку. Но при этом он требует «скорости заряда и цельности приклада» и от гренадер с мушкетерами, а «крепкого укола» и от егерей. Каждому свое, а «Наука побеждать» - всем.

Суворов всегда отдавал должное огню. Напомним только его сражения. Под Столовичами он не атакует сразу Огинского, а сперва расстраивает огнем необстрелянные войска коронного гетмана. Под Гирсовым его отряд расстреливает из шанцев втрое сильнейшего неприятеля. При Козлудже, опрокинув турецкий авангард и подступив к турецкому лагерю, Суворов начинает четырехчасовую артиллерийскую подготовку (которая по тем временам может считаться исключительно длительной). Артиллерийская подготовка атаки Фокшанского монастыря короче, но и она занимает час времени. А батальный огонь рымникских каре? В то время как во всей армии на стрельбу отпускалось по три патрона в год на человека, в одном полку отпускалось не три, а тридцать. Нужно ли говорить, что это был Суздальский полк полковника Суворова?

Но Суворов ценил лишь хороший огонь - стрельбу, а не пальбу. Премьер-майором в Казанском полку он был при Кунерсдорфе. Он помнил, как быстро, бешено, отчаянно и безрезультатно палила оробевшая прусская пехота в тот навеки славный момент, когда на нее по трупам зейдлицких кирасир пошли в штыки каре Салтыкова.

Противники «драгомировской романтики», позитивисты, грешат против памяти Суворова иным образом. «Во времена Суворова, - рассуждают они, - пуля била всего на сто шагов и могла считаться "дурой”. Теперь она бьет на три тысячи шагов. Меткость увеличена во столько-то раз, огневые средства части возросли во столько-то десятков раз. Следовательно, в «Науке побеждать» должно делать поправку на современные обстоятельства. Да и сам Суворов, живи он в наши времена, конечно, того бы не утверждал».

Подобный подход к делу чисто материалистический. Бессмертие гения, будь то Суворов, Шекспир либо Рубенс, и заключается именно в том, что творчество их остается всегда полноценным. Рубенсовским кавалерам не надо подмалевывать смокингов на том основании, что при «современных обстоятельствах» никто кружевных воротников не носит. Все положения «Науки побеждать» верны и останутся верны до той поры, пока не перестанет биться последнее солдатское сердце.

«Может случиться против турок, что пятисотенному каре надлежит будет прорвать пяти или семитысячную толпу - на тот случай бросится он в колонну»… Ученые позитивисты пожмут плечами - разве это современно? Кто сейчас воюет «кареями» и «колоннами»? Да и турки давно уж не дерутся толпою… Ясно, что это положение «Науки побеждать» устарело!

Но пусть они потрудятся прочесть это не телесными глазами, а духовными очами, и Бржезинский прорыв германцев из русского мешка под Лодзью сразу станет им ясен и «научно обоснован». И смогут оценить всю преступность куропаткинской формулы: «С превосходными силами в бой отнюдь не вступать».

Командуй Суворов полком в наше время, он, конечно, выразился бы так: «Гренадеры и мушкетеры рвут на штыках, а стреляют пулеметчики». И это опять-таки не мешало бы ему отпускать на каждого гренадера и мушкетера, как и в те времена, патронов в несколько раз больше принятой нормы. И так же добиваться от стрелков и ружейных пулеметчиков убойности стрельбы («редко да метко»). И так же внушать им, что «пуля обмишулится, штык не обмишулится»… Ибо горе той пехоте, которая хоть на миг допустит мысль, что ее штык когда-нибудь сможет «обмишулиться». Такая пехота разбита еще до начала боя, ее не спасет никакая пальба и ее ждет участь прусской пехоты франфорской баталии. А эпиграфом к «Науке побеждать» должно поставить: «Могий вместити, да вместит». <…>

К бессмертной формулировке Суворова нельзя ничего ни прибавить, ни убавить. Глазомер, Быстрота и Натиск были, есть и останутся тройным принципом как ведения войны, так и ведения боя. Эти три элемента всесильны и в Политике, и в Стратегии с Оператикой, и в Тактике.

<…> Первое место Суворов отводит Глазомеру. Глазомер - замысел. Оценка обстановки. Быстрота и Натиск - выполнение. Использование обстановки. Первенство Глазомера тем явственнее, чем шире данный элемент войны. Чрезвычайно важный уже в Тактике и Оператике, он царит самодержавно в Стратегии. Что же касается Политики, то вся она - не что иное, как глазомер правителя.

Глазомер без быстроты и натиска - сражение вничью. Это зимняя кампания Беннигсена 1807 года. Это медлительность Потемкина, давшая нам Очаков, но упустившая Царьград. Быстрота и натиск без глазомера - непоправимая катастрофа. Это малороссийский поход Карла XII. Это безрассудный наскок Гитлера в 1939 году.

Следующий после Глазомера элемент - Быстрота - приобретает особую ценность в Оператике. Наконец Натиск - добродетель по преимуществу тактическая. В Стратегии натиск иногда излишен, ибо может мешать Глазомеру. В Политике же часто гибелен, затмевая Глазомер, как то трагически показывает опыт Гитлера, азартного игрока и мистика, отнюдь не государственного человека.

Глазомер - природная добродетель, развиваемая практикой. Быстрота во многом зависит от технических возможностей (сети дорог и состояние этих последних). Что касается Натиска, то это качество, само по себе природное, находится в прямой зависимости от тактики данной армии и данной эпохи. Французская армия, проявившая исключительный натиск в Крыму и Италии, в кампанию 1870 года держалась пассивно благодаря принятому ею за два года до того уставу.

Гармония между Глазомером, Быстротой и Натиском не всегда удается и военному гению. Бонапарт в Италии, Наполеон в 1805 и 1806 годах дал классические ее образцы. Тот же Наполеон в кампанию 1813 года показал полное отсутствие глазомера, раздробив и разбросав свои силы по крепостям Германии и приняв Лейпцигскую битву в исключительно невыгодной обстановке. Подобного рода промахи можно наблюдать и у других мастеров военного дела (причем всегда страдает Глазомер). Один только Суворов дал нам непревзойденный образец этой гармонии за все время своего орлиного полета от Столовичей до Муттенской долины. <…>

«Субординация, экзерциция, дисциплина - победа, слава, слава, слава»… Бессмертные слова бессмертной «Науки побеждать». Суворов дает пять понятий в их гениальной простоте и гениальной последовательности. Сперва субординация, альфа и омега всего воинского естества. Потом экзерциция, упражнение, развитие, закалка. Это дает нам дисциплину, слагающуюся из элементов субординации и экзерциции - чинопочитания и совместного учения. Дисциплина дает победу. Победа рождает славу. <…>

Со смерти Суворова русская военная мысль вдохновлялась исключительно иностранными образцами. Поэтому ее работу и можно уподобить работе машины, поставленной на холостой ход. Семена, дающие урожай в бранденбургских песках, на русском черноземе дают лишь плевелы. Суворов был поэтому нами понят еще меньше, чем Наполеон французами. «Науку побеждать» мы читали глазами, а не духовными очами, - весь ее неизреченный духовный смысл остался для нас сокровенным.

Умами всецело овладел величайший из варваров Клаузевиц, Его рационалистические теории совершенно заслонили дух православной русской культуры, создавшей «Науку побеждать». Увлекаясь иностранщиной, мы недооценили Суворова. «Суздальское учреждение» до нас не дошло, «Наука побеждать» дошла лишь чудом. Мы проглядели величайший синтетический ум Румянцева. Сочинения его - «Примечания военныя и политическия» и «Мысли об устройстве воинской части»- так и не были никогда изданы. Они, должно быть, уже совершенно истлели (если только вообще не погибли) в киевском архиве, куда их свалили по смерти Задунайского благодарные россияне. И наследие этого наиболее всестороннего военного и государственного русского гения осталось совершенно неиспользованным. В то же время с благоговением переводилась и тщательно изучалась всякая макулатура, коль скоро она имела иностранное клеймо, особенно же штемпель германского «большого генерального штаба».

Рационализм и материализм засорили русскую военную мысль задолго еще до того, как были возведены в степень обязательного догмата большевиками. Духовность, а вслед за духовностью и дух представителей русской военной мысли, были угашены. Столетие бессмертных побед и полтораста лет громкой славы сменились поражением в Восточную войну, трудной победой 1878 года, разгромом в Японскую, Великую, Гражданскую. Угашенный дух мстил за себя, мстил за Румянцева, мстил за Суворова…

Величественное здание Русской Национальной Военной Доктрины стоит с 1800 года незаконченным. Туда нам давно надлежало бы перейти с тех чужих задворков, где мы ютимся уже в продолжение нескольких поколений. Суворов из своей могилы приказывает всем нам его закончить, приказывает вспомнить, что мы Русские и что с нами Бог. На достройку и отделку этого величественного здания и должны быть устремлены все наши дружные усилия. И, как на памятник в Галлиполи, каждый должен принести на него свой камень.