Приветствую Вас Вольноопределяющийся!
Пятница, 04.10.2024, 07:54
Главная | Регистрация | Вход | RSS

Меню сайта

Категории раздела

Наш опрос

Оцените мой сайт
Всего ответов: 4123

Статистика

Вход на сайт

Поиск

Друзья сайта

Каталог статей


Дневник Наталии Александровны Ивановой. 1917 год. Революция в Петрограде. Ч. 2.

1 марта. Среда.

Встали довольно поздно. Ночью все было тихо. Впрочем, говорила горничная, что ночью по коридорам главного здания стреляли солдаты. Утром телефонировала Николаю Алексеевичу жена Снежкова, что ее мужа вызвали в Думу, причем сказали посланные, что ему не грозит никакой опасности, но что от него надо получить сведения по Уделам.

В 11 часов мы вышли из Уделов и пошли на Конюшенную. Опять взяли трех мальчиков, чтобы нести наш багаж. На улицах было много народа, многие в красных повязках на рукавах, а студенты привязали к пуговицам красные лоскуты и платки. Много проезжало автомобилей, наполненных солдатами, сидевшими развалясь в них, с винтовками, направленными на публику наперевес. Нас никто не обижал и были вежливы до того, что когда, закуривая, муж уронил папироску, то солдат вежливо поднял ее и подал ему. Когда проходили по Михайловской площади около манежа, в окнах виднелись головы. Солдат, шедший мимо, закричал: «Не сидите у окон», — и погрозил револьвером. Подходя к Садовой, мы увидели Сибирские полки, идущие вдоль Садовой. У солдат были красные ленты и лоскуты, и народ кричал им «Ура!» и махал платками. Солдаты тоже отвечали: «Ура!» Потом прошли гардемарины, тоже с красными значками, и тоже им кричали «Ура!». Мне неприятно было смотреть на эти молодые лица, изменившие своему Государю. В стороне шел офицер в полушубке с погонами, с очень интеллигентным и самоуверенным лицом, без красного значка. Ему «товарищи» отпустили весьма веские ругательства. Он молча прошел.

Часа в четыре пришел из Министерства Земледелия к нам и сказал, что Риттих[18] куда-то скрылся, а его помощник Грудистов сидит в министерстве, дел никаких нет, а жалованье не выдали, потому что закрыто казначейство. Что все банки охраняются солдатами. Он[19] пошел ночевать к Наталии Ковальковой, так как она одна и боится. Наташа мне телефонировала, что у нее был обыск. Из их дома кто-то стрелял в окна. Вошли шесть солдат с ружьями и спросили, нет ли у Наташи оружия. Наташа давно все, что было, спрятала, но забыла один револьвер в письменном столе. Она не испугалась и предложила сделать обыск. Они нашли в столе револьвер и забрали его. Потом в шкафу нашли бутылки с наследственным Евреинским вином и сказали: «Вот что значит быть богатым, у них сколько вина». «Взять его надо», — говорит один, но другие сказали: «Оставить и не брать ничего». Они ушли, сказавши, чтобы она не пускала делать еще обыски, если солдаты будут без оружия, а только можно пускать в дом вооруженных.

Потом Наташа сообщила, что приехала из Царского [Села] дама какая-то, которая сказала, что дворец в Царском взят солдатами, Государыня арестована и послала телеграмму Родзянко, и что Государь, доехавши до станции Бологое, тоже остановлен и арестован. Наследник же сильно болен корью. Я тотчас же спросила по телефону Николая Алек[сеевича], правда ли все это. Он ответил, что Наследник болен, дворец взят, а Государь находится на станции Дно и что думцы поехали туда. Вопрос в том, что скажет Государь, согласится ли принять условия Думы или уедет в действующую армию и поведет ее на Петроград. Что здесь нет тяжелых орудий, и что Петроград будет в 24 часа разрушен до основания. Что армия будто бы стоит за него. Еще сказал, что Протопопов[20] явился в Думу и отдал себя в распоряжение Временного правительства. Его окружили стражей и повели к Родзянко, которому он хотел передать какие-то секретные сведения. Он арестован.

Погром винного магазина. Картина И.А. Владимирова, 1917 г., Петроград.

Пришел в шесть часов студент-репетитор и сказал, что в городе образцовый порядок и как умно ведет себя народ. Говорил, что Совет рабочих желает республику, что выпущенный Хрусталев-Носарь[21] принимает участие в Совете. Анархисты желают полную анархию, разделение земли и капиталов всем поровну — одним словом, по словам даже студента, — утопию. Говорил, что старое правительство, когда народ требовал хлеба, послало ему свинец.
Что в воскресенье почти подавлен был мятеж, и что только благодаря Волынцам, перешедшим на сторону народа, решен был вопрос в пользу мятежников. В это время, до измены Волынцев, Родзянко послал о мятеже в Петрограде телеграмму Государю, который в ответ прислал приказ распустить Думу. Дума не разошлась и устроила Временное правительство. Стали приходить войска во главе с Преображенцами и переходить на сторону Думы. Им депутаты говорили речи. Мы ему сказали, что, вероятно,
Государь согласится на Конституцию, на что он сказал, что это не удовлетворит народ. Он рассказывал, что когда солдаты стреляли в народ, то студенты бросались безоружные к ним и уговаривали их не стрелять в братьев. Войска частью слушались, а другие стреляли в студентов, которых погибло очень много. Вообще он говорил, что погибло всего около 2000 человек, главное, много перебито Семеновцев[22]. Много офицеров покончили самоубийством.

2 марта. Четверг.

Утром принесли известие, что в лавочках мелочных солдаты установили цену на продукты и очередь покупателям, что масло, например, продавалось по 80 копеек. Наша хозяйка слышала, как солдаты говорили народу: «Будет, повластвовали, не надо начальства, оружие им не отдавать, сами будем распоряжаться». По телефону узнали от Ник[олая] Алек[сеевича], что будто бы Штюрмер[23] умер в Думе разрывом сердца. Что их начальник, князь Кочубей[24], позван в Думу и оставлен там для сдачи сведений по Уделам и, можно сказать, вежливым образом арестован. Муж и Павлик ходили на Конюшенную покупать провизию — везде было тихо, солдат стало меньше, выстрелов не слышно.

После обеда телефонировала Наташа Ковалькова, что ей передал офицер, приехавший из Царского, что Наследник при смерти% 40 и кровоизлияние при кори. Что Государя отбили в Бологом железнодорожным батальоном, и что он уехал в армию к Рузскому, и что будто бы Двинск взят немцами. Мы пришли в ужас и хотели уезжать в Пензу, отпросивши Павлика у инспектора Повержо по телефону. Но после разговора с Наст[асьей] Мих[айловной] успокоились. Она сказала, что Наследник не опасно болен корью, % 32, но что будто бы умерла Вырубова от кори. Ну, это не важно, Бог с ней! Потом сообщила, что будто бы Государь подписал отречение — это сказал Милюков. Что присягать будут Наследнику, а регентом назначен Великий Князь Михаил Алек[сандрович], который второй день находится в Думе, и что, вероятно, завтра будет издан Манифест. Если все это будет так, то ловко провели «действо»! Родзянко и компания, конечно, не народ!

Сообщила еще, будто неправда, что Двинск взят, и что на фронте у нас хорошо. Но говорила, что в Берлине бунт и Вильгельм свергнут! Но это все слухи, ни газет, ни известий нет. В министерства посланы комиссары для направления дел — между прочим, граф Капнист[25] и Ефремов[26], и другие. По губерниям посланы телеграммы губернаторам, что Временное правительство управляет Россией.

3 марта. Пятница.

Муж и Павлик утром пошли по улицам — порядок был везде, и шума не было. Но магазины закрыты, трамы не ходят и извощиков еще нет. Прочли два воззвания, вывешенные на улице, где была речь Милюкова и других. Вернулась дочь нашей хозяйки и поздравила нас с республикой. Мы спросили, что это значит. Она сказала, что Государь отрекся от престола за себя и сына и передает власть брату Михаилу Алек[сандровичу], который тоже отрекся и передал власть народу — вот до чего дошло! Мы были поражены и удручены. Вероятно, будет Манифест об этом завтра или послезавтра.

В три часа пришел к нам наш пенз[енский] вице-губернатор Толстой[27] и с волнением рассказывал о себе. Он, так же как и муж, приехал из Пензы, ничего не зная и не ведая, что творится в Петрограде. Остановился в гостинице Дагмара, что на Садовой. Видел собравшуюся толпу — пошел смотреть и попал под пулеметы. Пришлось спасаться под воротами. Все это было в понедельник. Он удивился, зачем было стрелять в народ, который мирно шел толпой по улице, и этим возмущался. Вчера Толстой выходил из гостиницы, увидел офицера, который что-то расспрашивал. Толстой спросил, может ли он уходить из гостиницы. Тот ответил, что может, и спросил, нет ли у него оружия. Толстой сказал: я мог бы скрыть, но я человек корректный и должен сказать, что у меня есть браунинг и мне не хотелось бы его потерять. Тогда офицер сказал, что револьвер ему потом отдадут, и посоветовал присоединить к револьверу визитную карточку. Прочитав карточку, он обратился к Толстому и сказал: «А я именно послан за вами, чтобы привезти вас в Думу». Но раньше повезли его к коменданту, который сам отвез его в Думу. Первого встретил он нашего протоиерея Лентовского[28], и довольно долго ему пришлось толкаться и ходить по залам. Потом его повели к столу, где сидел наш Пенз[енский] член Думы Унковский[29] и еще кто-то. Унковский его узнал, стал об нем давать самые лучшие отзывы как о бывшем общественном деятеле. Ему был предложен вопрос, признает ли и подчиняется ли он новому правительству. На это Толстой отвечал, что он поневоле должен подчиниться и признать новую власть. При этом разговоре присутствовал какой-то субъект видом рабочего-товарища, который, очень безцеремонно облокотясь на стол, внимательно слушал разговор. Унковский после разговора выдал Толстому билет на право выхода из Думы, то есть что он не арестован, и, прощаясь с ним, сказал: «Видели этого субъекта? Это от рабочих контроль, они следят страшно за нами и, видимо, не доверяют — будьте осторожны».

Я сказала Толстому: «Ну что же, теперь скорее надевайте красную ленту, вы должны быть очень рады — ведь вы из левых». На это он взволнованно отвечал: «Нет, красного я не надену, и радоваться нам нечего. Я тридцать три года служу и, вероятно, останусь без должности и пенсии, да еще и землю, пожалуй, отберут. Рабочие только и говорят солдатам о том, что земля за их службу должна им принадлежать. Я в таком состоянии, что готов пулю себе в голову пустить». Но я думаю, что все это одна рисовка с его стороны и что он в тайне души своей надеется при новой власти получить новое и более важное назначение — недаром он всегда слыл за либерала. От градоначальника он имеет билет на право выезда из Петрограда и советовал мужу запастись таким же на всякий случай, а также явиться во врачебное Управление.

Относительно отречения Государя он сказал утвердительно. Он слышал, что Государя перехватили в Бологом, что его отбил железнодорожный батальон и он уехал в Псков. Государь будто бы просил защиты у Рузского[30], но тот посоветовал искать помощи у Думы. О Наследнике есть слух, что он болен и при смерти, даже что чуть ли не умер.

Вечером Павлик ушел к товарищу Церебровскому[31], а к нам зашла m-lle Адат, его учительница француженка. Она очень волнуется и негодует, говорит, что это не кончено и что много еще будет пролито крови. Толстой тоже говорил, что боится погромов в провинции. M-lle Адат рассказывала, что на улицах снимают с магазинов орлы (поставщики Двора) и вензеля и бросают всё в воду каналов. Что на дворцах вывешены красные флаги, и что часовые от дворцов уведены. Много стекол в окнах перебито пулями. По слухам (она слышала у Швецовых), Наследник перевезен в Петроград и где-то его скрывают в надежном месте и что слух о его болезни нарочно сильно преувеличен. Боятся, что его изведут, и поэтому спрятали, пустив слух о его смертельной болезни. Швецовы волнуются, потому что солдаты Гренадерского полка, которым командует Швецов[32], одни из первых перешли на сторону народа, то есть не народа, а революционеров. Старых солдат уже нет, или убиты, или ранены, а эти всего три месяца в строю, и все больше из рабочих. Неудивительно, что переходят, забыв свою присягу.

Вернулся Павлик и принес неприятную весть, будто бы Берлин в руках народа и Вильгельм убит. Говорит, что читал это в окне редакции «Вечернее время». Думаю, что это вздор: не такие дураки немцы, чтобы во время войны портить свои дела бунтом — сделают это, победивши нас. Это только русские способны на подобные глупости. Нашли время бунтовать!

Товарищи ему передавали, что в Лицее очень много перебито окон пулями и он подвергся сильному обстрелу как «гнездо дворянства». Немногие оставшиеся там воспитанники переведены в Малый Лицей, на Монетной[33]. Директор Шильдер болен. Запросили воспитанников об их желании присоединиться к новому правительству, и когда собрали голоса, то ни одного не было за новую власть. Так Лицей и остался не присоединенным — вероятно, его закроют. Есть слух, что попечитель Лицея Коковцев[34] тоже арестован. В квартире его (Павлика) товарища, Церебровского, был обыск — искали оружие, и солдаты вошли в гостиную, где увидели очень много портретов Государя и Царской Семьи. «Однако здесь живут черносотенные, — сказали они. — Да, как их много везде». Проходя по Невскому, Павлик видел на стене объявление: «Божией милостью мы, народ, избавлены от поганой династии Романовых!» — Вот какой народ, какая ему цена! Три года тому назад этот же народ на Дворцовой площади стоял перед Государем на коленях, плакал и кричал «Ура!» и пел Гимн, а теперь плакаты с ругательством. Плох такой народ! Ну, впрочем, это устроил не сам народ — это не революция народная, это переворот, устроенный Думой, опирается на солдат, призванных только что в столицу и не более трех месяцев обучавшихся, и на офицеров, которые тоже без года неделю служат и набраны из зауряд-прапорщиков. Вечером муж говорил по телефону с братом его Сергеем Вал[ентиновичем] Ивановым[35] — он сенатор и служил раньше в контроле.

4 марта. Суббота.

Утром не нашли ни белого хлеба, ни молока. Посмотрим, как дело с продовольствием устроено будет новым правительством. Крестьяне окрестностей Петрограда не везут ничего в город — боятся!

Достали № 8 известий от 3-го марта. Ни биржевых ведомостей. Первое, что стоит, — это отречение Государя.

Посылали дворника к Унковским за платьем Павла. Наша хозяйка с ним разговорилась и спросила, что он думает о новом правительстве. Он отвечал, что неизвестно, что будет. Пожалуй, будет строже. Прежде уж знали, что есть у нас Царь, а теперь не знаем, кто властвовать будет.

Говорила с двумя польками, живущими также у нашей хозяйки. Обе возмущены, говорят, что точно то же, такой же переворот был в Польше перед ее концом. Тоже была сделана «Речь Посполитая», но это довело Польшу до раздела. «Мы, поляки, очень удручены теперь, — говорила она, — а раньше подъем духа у нас был очень велик». От нее слышала я о ее встрече с офицером на улице, который шел с шашкой, но без красного значка. К нему подошли солдаты и требовали отдачи оружия. Офицер очень хладнокровно им сказал: «Вы солдаты-революционеры, и я офицер-революционер, а потому так же свободен, как и вы, и имею право делать как хочу, и красной ленты не носить, и оружия не отдавать». Тогда они сказали, что отведут его в участок. «Что же, пойдемте, я готов», — отвечал он и пошел с ними. Один их добрый знакомый моряк приходит в ужас, получая приказы от нового правительства. Он говорит, что невозможно поддержать дисциплину в войске, если при столкновении офицера с солдатами надо обращаться для разбора к суду, состоящему из солдата, рабочего и мирового судьи.

После обеда муж пошел на свидание с братом в Думу (городскую), а я с Павликом и братом Колей, пришедшим к нам, ушли к Панчулидзевым. Коля говорил, что уже есть печатные известия об отречении Великого Князя Михаила Алек[сандровича] и подробности отречения Государя. Коля показался мне сильно удрученным, просто убитым всем происшедшим. Он теперь остается в крайне неопределенном положении, а главное, боится за семейство, оставленное в имении в Уфим[ской] губ[ернии]. Шли благополучно, толпы не было, все было тихо. Почти все были с красными значками, бантами и повязками. Даже маленькие дети были с крас[ными] значками. У Панчулидзевых при входе в ворота солдат не хотел пускать Павлика и спросил его: «Куда идешь, молодец?» Павлик был одет в странный костюм: моя шапка и пальто сына хозяйки. Он отвечал: «К Панчулидзеву». — «К генералу?» — «Да», — ответил Павел. — «А разве таких генерал принимает?» — спросил солдат. Павел ответил: «Конечно, чай мы все равны теперь!» — «Ну иди».

У Панчулидзевых прочитали в известиях отречение Великого Князя Михаила Алек[сандровича] и подробности отречения Государя. Застали мы там Настю Давыдовну[36], которая, спасаясь от революции, сбежала из своей квартиры и живет у них, и еще Фредера, друга их дома. Он рассказывал, что у него был обыск. Ночью в 11-12 часов в квартире раздался звонок, и человек 10-12 взошли в комнату. Стали искать оружие — у него ничего не оказалось. Он показал им свое свидетельство, что работает на оборону, — они извинились и ушли. Спросили его: «Вы немец?» Но он отвечал, что поляк. После их ухода у него оказались украденными золотые часы с ночного стола, из шкафа, который он забыл запереть после обыска, бумажник с 30 руб[лями] и коробка с булавками для галстука и золотые запонки. Еще он рассказал, что обокрали Правление их Торгового Дома и унесли 4000 денег.

Долго и много говорили об отречении Государя и о той возможности сохранить престол, если бы слушался советов семьи Великого Князя Ник[олая] Ник[олаевича]. Дал бы вовремя конституцию, и, конечно, народ носил бы его на руках, и престол сохранил бы сыну своему. Еще 4 декабря ждали объявления конституции. Николай Алекс[еевич] рассказал, что он лично на бегах в беседке говорил с Великим Князем Мих[аилом] Алек[сандровичем] и сказал ему, говоря о Распутине: «Что же Вы, Ваше Высочество, не скажете Государю о всеобщем недовольстве и не предупредите его?» Великий Князь отвечал: «Что же я могу сделать? Он не послушает меня, если даже мать не может иметь на него влияния. Он и ее не слушает».

Отречение Великого Князя Михаила Алекс[андровича] прекрасно написано, но в условном смысле, он согласен принять Престол только в том случае, если будет избран волею народа в Учредительном Собрании. Есть слух, что Вел[икий] Князь Кирилл Владимир[ович] сильно добивается занять Престол. А другие думают про Дмитрия Павловича. Про последнего говорят, что он очень неглупый человек. Он пишет мемуары и будто бы сказал, что десятая доля только того, что я пишу про историю Распутина, попала в газеты. По слухам, к Вели[кому] Князю М[ихаилу] А[лександровичу] новое правительство явилось в полном составе, прося его принять Престол. Он сказал им такую чудную, прочувственную речь, что Гучков и Шинкарев плакали. Говорят, что речь составлена была (спросить кто???)[37].

Между членами нового правительства 2 марта в Думе было большое разногласие. Дело дошло до того, что войска чуть было не вступили в бой. Одни войска были за республику, другие за конституционный монархизм. Положение было спасено Керенским, вступившим в министры и помирившим этим крайне левых с другими партиями. Оттого и речь его, обращенная к левым рабочим, носит характер успокаивающий.

Кстати, о понятии рабочих о правлении, я сегодня от Ник[олая] Алек[сеевича] слышала следующий рассказ. Дочь Палеолога[38] (конюшенное ведомство) поехала в Думу проведать отца, задержанного там. Ее отвезли в Думу в автомобиле с рабочими и солдатами. Дорогой она разговорилась с рабочими и спросила их, чего же они хотят. «Мы хотим республику и Царя, мы Царя любим. Мы не хотим министров, а чтобы только была республика и Царь». Вот вам и понятие о правлении вообще. Это напоминает мне 1905 год, когда в Саратове крючники и толпа, ходившая по улицам с красным флагом, услыхавши, что в храмах больше не будут называть Государя «самодержавнейший», бросилась в храмы, говоря: «Вот послушаем, если не будут петь «самодержавнейший», то разнесем все и перебьем господ». Опять как бы не повторилась та же история в провинции. Ведь Петроград город не русский. Что-то скажет Русь?

Уделы охраняются солдатами, так как были случаи, что хулиганы прыгали через решетку сада с улицы во двор. А так как из тюрем вместе с политическими были выпущены на свободу воры и грабители, мера эта как предосторожность не мешает. Я думала идти от Панчулидзевых в церковь Уделов ко всенощной, но оказалось, что всенощной не было. Окна перебиты в церкви пулями, и службы не было.

От Ник[олая] Алек[сеевича] я узнала, что в Киеве ни Мария Федоровна[39], ни Ксения Александровна[40] не были арестованы, и что обе почти первые прислали в Думу телеграммы о признании Временного правительства. Что членам Царской Семьи давно все было известно, и они ждали уже переворот. Вот и верно, что этот переворот был приготовлен сверху — высшими сферами.

Слышала там же новость, что Вел[икий] К[нязь] Ник[олай] Ник[олаевич] назначен Главнокомандующим и уже уехал на фронт, признав волю нового правительства. В Думу же он прислал телеграмму такого содержания при первых волнениях рабочих: «Послал верноподданную телеграмму Государю, умоляя его ради спасения России согласиться и исполнить желание представителей народа». Говорят, что Государь и, главное, Государыня были сильно недовольны им, и будто бы было уже намечено отправить его генерал-губернатором в Сибирь. Теперь, конечно, скажут, что это он, который устроил весь этот переворот. Ожидается приезд принца Ольденбургского[41], и уже дан приказ о пропуске его поезда в Петроград. Интересно, как отнесется он к перемене правления. Он стойкий и прямой человек. Будет ли он арестован, и если нет, то останется ли он с теми же полномочиями, что были даны ему Государем?

Говорят, что в провинцию уже посланы приказы о принятии власти представителями Земских Управ, а про губернаторов ничего не сказано. Эта новость весьма опечалила нашего Толстого, которого сегодня посетил мой муж. Сидит сумрачный и голову повесил. В квартире Панчулидзевых со всех столов убраны и спрятаны портреты Государя и других лиц Царской Семьи — говорят, что сделали это на всякий случай, чтобы «гусей не дразнить» и предохранить портреты от порчи. Снежков возвратился, пробыв часа два в Думе, и Кочубей тоже. Последний, прочитав об отречении Государя, снял вензеля с погон и приказал швейцару Уделов носить простую ливрею вместо красной с орлами. Как все это скоро и просто делается — и не кажется, не верится, что умирает старая Россия, просуществовавшая 333 года[42]. Да и люди-то относятся к этому что-то очень легко — целая трагедия, а думают о ливреях! От отмены крепостного права до конца самодержавной монархии прошло только 55 лет. Непонятно, почему Государь не хотел идти по примеру других монархов и дать конституцию России. Думают, что он ненормален — не повлиял ли на него удар, полученный им по голове в Японии. Или Господь закрыл ему очи мысленные.

Настя Давыдовна пошла ко всенощной в Суворовскую церковь и много видела плачущих там во время службы, в особенности плакали, когда пели «Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое! — Победы Отечеству нашему на супротивников даруя и т.д.». Переменили уже слова молитвы. Также не пели при окончании всенощной «Благочестивейший и т.д.» — просто пропустили все и пели вместо этого «Господи, помилуй». Позади Насти стояли какие-то богомолки. Одна из них, плача, сказала вслух: «Господи, как на Христа, поднялись и вооружились все на бедного нашего Государя». Вдруг, говорит Настя, слышу за собой потасовку — оглянулась, смотрю, богомолки схватились врукопашную. Священник оглядывается. Я их схватила за руки и скорее растащила, говорю: «Что вы, перестаньте, грех!» Оказалось, что другая богомолка была революционерка, которая стала бранить Государя, а главное — Государыню, называя ее «распутной» и т.д. «Я за них давно уже перестала молиться, даже на духу батюшке каялась в этом!» Настя очень боится за отца (Давида Алекс[андровича][43]). Он так предан был Государю, что переворот, совершившийся теперь, вряд ли перенесет. Здоровье его и так пошатнулось. За брата Александра[44] тоже боится — как устроится он с новым правительством.

Пришла от всенощной также и Александра Ивановна, старая преданная экономка Панчулидзева, помнящая наш старый дом и прежнюю жизнь, — воспитанница покойной Марьи Ивановны, компаньонка покойной Елизаветы Филип[повны] Вигель[45]. Пришла злая, в волнении, говорит — ушла из церкви, не могла молиться. Была у Св. Пантелеймона. Вся церковь наполнена народом, всё девками да студентами с красными лоскутами и бантами. Говорит: «Красные банты себе и в косы-то посадили, не глядели бы мои глаза. Стали петь — пропустили молитву за Царя. Так стало мне противно, что ушла из церкви. И хорошо сделал батюшка наш Царь, что отрекся и сына своего не дал — не стоят эти скоты, чтобы наш ими правил. Иду по улице, вижу, наш старичок дворник чистит снег. Я ему говорю — что, дедушка, все трудишься? — а солдат стоит рядом, подбоченился, да и говорит — а мы вот не будем трудиться, а все иметь будем! — Ну что же, служивый, дай Бог тебе получить, — говорю, — а сама поскорее ушла, так стало все противно». Передаю дословно ее рассказ.

Муж вернулся от своего брата часов около девяти и передал следующее:

(Далее в Дневнике несколько пустых страниц.)

Категория: Революция и Гражданская война | Добавил: Elena17 (09.04.2016)
Просмотров: 727 | Рейтинг: 0.0/0