«За публичное оказательство меньшевизма наши революционные суды должны расстреливать, а иначе это не наши суды, а Бог знает, что такое. Они никак не могут понять и говорят: «Какие у этих людей диктаторские замашки». Действительно, такая проповедь, которую изрекают и Отто Бауэр, и эсеры, составляет их собственную натуру: «Революция зашла далеко. Мы всегда говорим то, что ты сейчас говоришь. Позволь нам еще раз это повторить». А мы на это отвечаем: «Позвольте поставить вас за это к стенке».

Ленин (Соч. т. 22, стр. 239-240)

ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНЫЕ ЧАСТИ В АРМИИ ЛЕНИНА.

Ю. Сречинский

Каково влияние интервенции иностранцев на ход русской революции, и какие слагаемые входили в людской состав этой чужеземной и инородной силы? Так как обвинение в помощи большевикам при захвате ими власти выдвигалось только против русских, то есть великороссов, я вынужден в состав этой чужеземной и инородной силы включить и представителей национальных меньшинств. Считаю такое деление совершенно бессмысленным, но упорство и злостность обвинений заставляет меня решиться на этот шаг.

Нерусские силы, участвовавшие на стороне красных в захвате власти в октябрьские дни и в удержании ее во время гражданской войны, можно условно разделить на три группы: военнопленные, национальные меньшинства и наемники.

Во время и после октябрьского переворота военнопленные по разным причинам были заинтересованы в поддержке советской власти. Они стали ее опорой, прикрытием, за которым большевики налаживали свой аппарат владычества, и, до некоторой степени, стержнем, вокруг которого, главным образом, в провинции, шло накопление советских военных сил.

Особенно много военнопленных было в Сибири. По словам Масарика (лето 1918 г.), чехословацкие легионеры были убеждены, что «воюют собственно против Германии и Австрии», «во всех сообщениях указывалось на участие немецких и венгерских полков в большевистских отрядах».

Пленные руководствовались, несомненно, различными побуждениями, в рассмотрение которых я здесь не могу входить. Не все они были преступниками, не все были и наемниками. Часть их действовала по приказам германского генерального штаба. Так С.П. Мельгунов считает правдоподобными упорные слухи о том, что при захвате власти в Москве красную артиллерию обслуживали немцы. Отряды, в которые военнопленные были объединены, так и назывались интернациональными. Из их же среды наполнялись кадры чека.

После окончания первой мировой войны пленные, не все, конечно, вернулись на родину, многие с целью произвести переворот и у себя. Венгерская революция была подготовлена в России. Оставшиеся, а количество их было не малым, пополнили ряды наемников, если они еще не были на положении таковых.

С.П. Мельгунов, ссылаясь на советские источники, отмечает, что уже в декабре 1917 г. на делегатском собрании военнопленных присутствовало 200 человек от 20.000 организованных интернационалистов. В апреле 1918 г. в одном только московском округе их насчитывалось 60.000. А на первом съезде военнопленных присутствует 400 человек, представляющих формально 500.000. Конечно, не все они участвовали активно в защите и укреплении советской власти, а только часть их, хотя и не малая, но уже одно наличие такой мощной организации, заинтересованной в сохранении большевистской диктатуры, не могло не влиять на решения и действия тех, кто эту диктатуру пытался свергнуть.

«Краткая история гражданской войны в СССР» сообщает, что в интернациональные формирования и соединения входили поляки, чехословаки, венгры, сербы, болгары, румыны, немцы, австрийцы, корейцы и китайцы.

Военные части из национальных меньшинств формировались по национальному же признаку. Наиболее крупными были формирования из украинцев, белорусов, латышей и эстонцев. В советских и зарубежных источниках находим упоминания о полках и батальонах литовских, башкирских, татарских, мусульманских (очевидно сводных) и так далее.

Состав наемников был пестр. Сюда входили интернационалисты из военнопленных, китайцы, латыши и эстонцы. Это была основа корпуса наемников. Если можно и предположить, что в начале революции латышские стрелковые полки поддержали большевиков по идейным соображениям, то позже, особенно после неудачи с советизацией Прибалтики, эстонские и латышские формирования, пополнившиеся за время пребывания на родной земле, по логике событий, соскользнули на положение наемников.

Участие наемников в военных действиях на всех фронтах гражданской войны не исчерпывает их деятельность. Из наемников, главным образом, комплектовались карательные и заградительные отряды, которые усмиряли крестьянские и рабочие восстания и «подогревали с тыла пулеметами дух красных воинов», из них же набирались кадры чека.

«… вся администрация (чека Ю.С.), - пишет член партии левых с.-р. Александра Измайлович, - почти сплошь латыши. Этот революционный когда-то народ теперь специализировался на отхожем промысле шпионства, тюремной охраны, провокации и палачества».

«Происходивший суд бросил яркий свет, - сообщает член той же партии Л. Вершинин, - на все ужасы, творимые в интернациональных наемных отрядах Красной армии…» «Особенно мне запомнился начальник интернационального полка – мадьярский офицер – с красивым, тонким, бледным, почти восковым лицом. Мы несколько раз говорили с ним по-немецки, и он все удивлялся жестокости нашей революции... на суде выяснилось, что в полку, которым командовал он, допускались при его потворстве и прямом участии такие невероятные жестокости, перед которыми бледнело многое из того, что принято называть ужасным». Иностранцы склонны, так же удивляться и приписывать жестокости и зверства гражданской войны специфическим чертам русского характера.

Каково было количество иностранцев, принявших участие в гражданской войне на стороне большевиков? Неоспоримые цифры мы имеем только для двух национальностей. К началу октябрьского переворота 40.000 латышских стрелков вынесли резолюцию о поддержке большевиков. Сюда следует прибавить несколько тысяч латышей, «занятых» в чека. И количество их постоянно пополнялось. Бюллетень левых с.-р. отмечает «В Москву из Латвии в В.Ч.К. едут, как в Америку, на разживу». К лету 1918 г. на красную сторону перешло 12.000 чехословаков. О численности остальных национальностей приходится догадываться по косвенным данным. Мне кажется, что венгров, немцев, китайцев, украинцев и эстонцев следует считать десятками тысяч. Вклад остальных национальностей меньше.

К лету 1918 г. большевики ввели воинскую повинность. К осени того же года переорганизация Красной армии была в общих чертах закончена. Была создана система мобилизации и воинского обучения. В армию начали вливаться новые пополнения, и она стала, быстро расти.

Но к лету 1918 г. Красная армия, комплектовавшаяся по добровольному признаку, насчитывала, включая и партизанские отряды, всего 450 тысяч человек. Н.А. Цуриков к началу 1919 г. для всех белых фронтов называет цифру в 225.000 бойцов. Одни лишь эти данные указывают на огромную роль отрядов военнопленных и наемников в гражданской войне. Значение этой роли увеличивалось и вынужденными боевыми качествами иностранных отрядов. Интернационалисты знали, что на пощаду им рассчитывать не приходится. Чехи, например, пленных вообще не брали, а расстреливали их, особенно если это были мадьяры. (Еще одно доказательство того, что жестокости гражданской войны являются результатом специфических черт русского характера). Таким образом, стойкость и преданность иностранцев, как военнопленных, так и наемников была большевикам обеспечена. И они это доказали неоднократно.

Для охраны Смольного, где разместились центральные органы партии и правительство, где находился и Ленин, был создан сводный батальон латышских стрелков.

Ленин не доверял революционному Петроградскому гарнизону. М. Вишняк передает свидетельство Троцкого: «Ленин настаивал и настоял на вызове в Петроград ко дню открытия Учредительного Собрания латышских стрелков, ибо «русский мужик может колебнуться в случае чего, - тут нужна пролетарская решимость». Роль латышских стрелков в день разгона Учредительного Собрания достаточно известна.

Восстание на Волге, организованное Савинковым и начатое 6 июля 1918 г., было подавлено при помощи интернациональных частей из мадьяр, австрийцев, немцев, латышей и китайцев. 428 участников восстания, сдавшихся в Ярославле сохранявшей нейтралитет «германской комиссии военнопленных», были переданы последней большевикам и расстреляны.

К подавлению этого восстания относится рассказ немецкого офицера о том, какими прекрасными точками прицела при артиллерийской стрельбе служили колокольни старинных церквей Ярославля и сколько их «удалось» сбить.

Одновременно началось восстание левых с.-р. в Москве. Несмотря на его неподготовленность, легкомыслие и внутреннюю слабость, большевики оказались неспособны, справиться с ним своими, т.е. русскими силами. Они справедливо сомневались в верности, преданности и послушании рабочих дружин и отрядов красной гвардии, находившихся в столицах. Вопреки официальной версии, восстание было подавлено латышскими стрелками полковника Вацетиса и интернационалистами Бэла Куна.

Даже «восстание» Муравьева было ликвидировано латышами, к которым этот командующий Восточным фронтом из левых с.-р. попал в плен.

7 августа 1918 г. белыми частями тогда еще полковника В. Каппеля была взята Казань. Троцкий, прибывший на Восточный фронт в Свияжек, описывает полное разложение красных войск. Даже свежие, не бывшие еще в деле пополнения уже при разгрузке заражались чувством безнадежности и теряли боевой дух. «Вся моя сволочь разбегается», - ответил на требование о помощи одного из своих коллег будущий маршал Тухачевский.

Боеспособность сохранили, пожалуй, только черноморские и балтийские матросы Волжской военной флотилии под командой матроса Маркина и мичмана Раскольникова. Фронт же держали полки латышских стрелков, и под их прикрытием Троцкий принялся за спешную реорганизацию, укрепление и поднятие революционной сознательности грозившего разбежаться войска.

Главком Восточного фронта остался тот же Вацетис, уже отличившийся при подавлении восстания левых с.-р. Командующими двух армий на пяти, действовавших на фронте, были поставлены латыши: 3-ей – Берзин, 5-ой, находившейся на самом ответственном участке фронта, против Казани, - Славен. Политкомиссаром при Тухачевском, стоявшем во главе 1-ой армии, оказался тоже латыш – Калнин.

Так разрешен был ряд кризисов одного из самых опасных периодов существования большевистской власти. Поддержка и спасение были принесены нерусскими силами.

Следует упомянуть о том, что Туркестан был захвачен большевиками при содействии военнопленных немцев и мадьяр, в большом количестве поселенных там. Что в неудачной попытке советизации Прибалтики далеко не последнюю роль играли военные формирования из прибалтийцев же, причем большевикам удалось поднять восстания в тылу своих противников. Что и Белоруссия, и Украина были заняты для большевиков главным образом белорусскими и украинскими частями.

Осенью 1919 г. части Белой Армии заняли Орел и подходили к Туле. Для отпора им была создана ударная группа в составе Латышской стрелковой дивизии, бригады Червонных казаков и бригады Павлова. Уполномоченным Реввоенсовета при ударной группе был Орджоникидзе. Рядом с ударной группой выступала Эстонская дивизия, один из полков которой одновременно брал Курск. В приказе командующего Южным фронтом от 28 октября 1919 г. говорилось: «За стойкость и мужество, проявленные бойцами и командным составом латдивизии и бригады Червонного казачества в жестоких боях за Орел и Кромы, объявляем братскую благодарность… Егоров, Сталин».

Так, опять, в критический для своего существования момент, большевистская власть получила спасение из не-русских рук.

Высокая, почетная и ответственная миссия – очистить Крым после оставления его Белой Армией была поручена Бэла Куну и его испытанным сотрудникам. Зверски истреблены были многие десятки тысяч.

Как ни велики были заслуги интернационалистов, военнопленных и наемников, перед большевистской властью на внешних фронтах гражданской войны, их заслуги на внутренних фронтах были, пожалуй, еще больше. Упоминаниями о них, как карательных и заградительных («заграбительных») отрядах, как чекистах и палачах, пестрят страницы всех воспоминаний, всех исторических работ о гражданской войне, советских и эмигрантских. Сильные и сплоченные благодаря своей инородности и ненависти к ним населения, спаянные одной судьбой с советской властью, падение которой означало для них возмездие и бесславный конец, они являли собой грозную силу, готовую на все, и удельный вес ее в ходе русской революции трудно преувеличить.

Если большевикам приходилось как-то считаться с настроениями, желаниями и планами военнопленных, пользовавшихся защитой своих правительств, то интернациональные наемники являлись покорными и послушными исполнителями приказов своих господ. Имея их на своей стороне, большевики могли быть спокойны за свой тыл. Не было преступления, которое остановило бы эту нелюдь. И масштаб преступлений их не пугал, - чем больше, тем прибыльнее.

Для проведения террора нужны были исполнители. Этих исполнителей было много. И число их увеличивалось и большевистской пропагандой ненависти, и атмосферой гражданской войны, и сознанием вседозволенности и безнаказанности, и использованием советской властью уголовных преступников. Но и убийства, даже бессудные, требуют времени и физических усилий со стороны палачей, тем более что иногда, в целях экономии боевых припасов и по другим причинам, им приходилось вешать, топить, сжигать, зарубить шашками или применять пытки.

Но террор – это не только убийства, а совокупность мер и действий, имеющих целью влиять устрашающе на население. Аппарат террора требовал немалого количества людей. Нужно было арестовывать, хватать заложников, держать их до расстрела в тюрьмах, допрашивать, демонстрировать силу, подавляющую волю к сопротивлению, а когда сопротивление выходило все же наружу, сокрушать его, нужно было иметь достаточную прослойку в армии, чтобы заставить ее воевать.

И невольно возникает вопрос: не будь чужеземной нелюди, с ее «пролетарской решимостью», с ее «презрением к стране и народу, холодной, страшной жестокостью и садизмом», нашлось ли бы в ту эпоху в России достаточное количество исполнителей, чтобы достичь «небывалого размаха убийств со стороны правящих кругов»?…

Кто-то сказал про Робеспьера, когда тот был еще неизвестным аррасским адвокатом: «он не только умеет говорить, он еще и верит в то, что говорит. Это страшный человек». Человеком такого типа, кажется, был и Ленин.

Идеей, в которую он верил и которой служил всю свою жизнь, была мировая революция, совершенная во благо угнетенных и обездоленных рабочих масс. Но Ленин был непоколебимо убежден в том, что добиться этой революции может только организация профессиональных революционеров, объединенных общей целью, подчиняющихся единой воле и связанных строгой дисциплиной. Такая группа подготовленных и целеустремленных деятелей лучше масс знает, что массам требуется, к каким целям нужно стремиться и какими методами и путями для достижения этих целей пользоваться, а массы должны слепо следовать за организованной единой волей, пока не сделают последний скачок в «царство свободы».

Напрасно, мне кажется, ищут объяснения этого тоталитарного учения в русской, монгольской, немецкой, еврейской крови Ленина, напрасно усматривают его истоки в русском или византийском самодержавии, считают его своего рода наследием военной или чиновнической Российской Империи. С таким же успехом можно объяснять это учение и видеть его истоки в инквизиции, в иезуитском ордене, в догмате Кальвина о предопределении и т.д. Возможно, что эти факторы и сыграли свою роль. Но было влияние, по-моему, весьма не малое, и от обратного.

Ленин чувствовал огромную потенциальную силу интернационализма и видел, что и форма и содержание Второго Интернационала ни в какой степени не отвечают идее интернационализма, сводят, ее на нет, и фактически предают ее.

Желание вождей Второго Интернационала, во что бы то ни стало сохранить внешнее, показное, формальное единство привело к полному пренебрежению доктриной. В конце концов, Второй Интернационал стал соединением отдельных национальных социалистических партий, отражавших интересы и чаяния своего национального рабочего класса и обнаруживавших непримиримые расхождения как внутри себя, так и между собой. У Второго Интернационала не было ни единой доктрины, ни единой цели, ни единых методов. Держали его вместе только утерявшая конкретное содержание фразеология и общие расплывчатые идеи. Его решения не связывали его членов. Это был скорее международный совещательный орган или клуб для обмена мнениями, чем боевая организация пролетариата.

Победить капитализм, изменить насильственно все существующие социальные отношения, т.е. произвести мировую революцию, добиться диктатуры рабочего класса при его посредстве не представлялось возможности.

Ленин обвинял Второй Интернационал в соглашательстве и предательстве интересов рабочего класса, - пролетариата, не имеющего отечества. Со своей, - интернациональной, марксистской, - точки зрения он был прав. В 1914 г. национальные социалистические партии голосовали за военные бюджеты своих буржуазных правительств и дали этим исчерпывающее доказательство того, что Второй Интернационал был интернационалом по вывеске, но не по содержанию и даже не по форме.

Значительно позже к тому же выводу пришли и с.-д. Меньшевики. 20 апреля 1920 г. на заседании пленума Московского Совета Рабочих и Красноармейских депутатов Мартов огласил резолюцию ЦК партии с.-д. Меньшевиков от 10 марта 1920 г. о выходе из Второго Интернационала. Пункт третий резолюции гласит:

«Этому II Интернационалу был нанесен изнутри смертельный удар тем фактом, что в переломный момент объявления мировой войны руководящие партии сошли с позиций классовой войны на почву политики социального мира».

Заслуга Ленина (или несчастье человечества) в том, что он рано понял бессилие Второго Интернационала (как и всякой нормальной политической партии) и неприменимость его для осуществления мировой революции и заветов Маркса…

Национальную политику большевиков можно правильно понять только как производную их высших ценностей – мировой революции, интернационализма и единства партии.

Основы единства партии были заложены Лениным на II и III съездах партии в 1903 и 1905 годах. На втором съезде было также провозглашено право народов на самоопределение. Третий съезд постановил подготовить объединение всех с.-д. Партий (и русских и национальных), т.е. захватить руководство всем с.-д. Сектором.

Право народов на самоопределение Ленин подтверждал неоднократно. Каждое, важное значение он придавал национальному вопросу, можно усмотреть на того, что в августе 1917 г. партия выпустила 14 периодических изданий на языках национальных меньшинств, при 27 на русском, и что право народов на самоопределение было декретировано советским правительством уже через неделю после октябрьского переворота.

Политика Ленина в национальном вопросе полностью оправдала себя во время гражданской войны. Она привлекла в большевистский лагерь созвучные ему силы не-русских народов и нейтрализовала враждебные.

К концу гражданской войны создалось сложное положение. Надежды на мировую революцию через Европу не оправдались – европейский пролетариат не пошел за большевиками. Авангард революции в составе крайне-левых социалистов Европы и военнопленных центральных держав, пропаганду среди которых большевики начали еще до октября, оказался недостаточно вирулентным.

По разным причинам единство партии расшаталось. Возникли оппозиционные группы. Некоторые из них высказывались за приоритет производителя над партийцем, против подавления государственного и профсоюзного аппарата партийным и даже – о кощунство! – против ц3ентрализма, т.е. самой основы партии, и ее дисциплины. «Партию била лихорадка».

Национальные и сепаратистские настроения, на которые пытались опереться, раздувая их до шовинистического накала, правительства новых государственных образований, - Винниченко и Петлюра на Украине, Сулькевич в Крыму, хан Хойский в Азербайджане, социал-демократы в Грузии и т.д. – не исчезли. Они разделялись в партии теми ее членами, которых Ленин назвал социал-националами, и которые позже получили кличку национал-уклонистов.

Русские национальные настроения открыто внутри партии не проявлялись. Этому мешал интернационализм партии, постоянные выступления Ленина против великодержавного шовинизма, его подчеркнутая благосклонность по отношению к национальным меньшинствам и не менее, подчеркнутое пренебрежение интересами России и русского народа («мне наплевать на Россию…»; «если только 10 процентов русского народа доживут до мировой революции…»; «похабный» Брест-Литовский мир; мирные договоры с Польшей и Балтийскими государствами и т.д.) С другой стороны, русские национальные настроения получили свое яркое выражение в Белых Армиях. Их невозможно было высказывать и защищать, не рискуя впасть в ересь и в противоречие с линией партии. Но эти настроения существовали и находили себе выход в других формах. А русские имели тогда в партии абсолютное большинство, да и аппарат партии, в силу принципа централизма и по языковым причинам, комплектовался главным образом из русских…

Угрозой единства партии являлась, кроме оппозиционных групп, центробежные силы не-русских народов, которые проявляли себя в сепаратистских и шовинистических настроениях. Некоторые не-русские партийцы подпали под власть этих настроений. Сохраняя лояльность к партии, они, тем не менее, тяготились опекой центра и не прочь были ослабить свою от него зависимость и по партийной и по государственной линии, или, по крайней мере, эту зависимость не укреплять, а сохранить и узаконить автономно, создавшеюся в результате гражданской войны. Примириться с этим положением означало утерять единственное возможное средство для устроения мировой революции – единую дисциплрованную, монолитную партию, движимую единой волею.

Но здесь два основных догмата партии – интернационализм и единство – обнаружили свое внутреннее противоречие. И хотя в 1919 г. на VIII съезде была принята резолюция о «единой централизованной коммунистической партии с единым ЦК», об обязательности решений РКП «для всех частей партии, независимо от их национального состава» и о приравнении в правах ЦК национальных партий к областным комитетам партии и полном их подчинении ЦК РКП, - борьба за восстановление единства должна была проводиться с особой осторожностью.

К концу гражданской войны увяли надежды на близкую мировую революцию. Тем необходимее было сохранить Россию, как материальную базу коммунизма, и усиливать ее в предвидении будущих возможностей. Эта задача требовала наложения нормальных отношений с внешним миром, потому что только оттуда могла придти помощь для восстановления разрушенного хозяйства страны. Эта помощь могла быть дана лишь после устранения некоторых препятствий. Одним из них было революционное рвение Коминтерна.

В ближайшем будущем предстояло провести на III конгрессе этого учреждения уже заготовленную резолюцию о «стабилизации капитализма», об «опасности изоляции коммунистического авангарда от масс», о «развертывания всесторонней длительной работы компартий в массах», ту резолюцию, которую на IV конгрессе Ленин назвал прекрасной, но слишком русской, потому что в ней мы (т.е. ВКПб) не сумели сделать русский опыт приемлемым и понятным для иностранцев. Иначе говоря, не сумели доказать иностранцам, почему невозможно обойтись без «компромисса с буржуазными правительствами и некоторых уступок иностранным капиталистам» и почему подрывная работа Коминтерна, должна быть принесена в жертву сохранению и укреплению материальной базы мирового коммунизма.

Эта резолюция, как Ленин и предвидел, вызвала разочарование среди иностранных коммунистов…

К тому же, третий догмат партии – мировая революция – воплотился теперь, вопреки всем марксистским законам, в эсхатологическое ожидание пробуждения и выступления Востока, миллионов Азии, угнетенных колониальных народов. Трасса дороги на Париж, Берлин и Лондон была спроектирована через Пекин. Поэтому, как писал позже Ленин, «было бы непростительным оппортунизмом, если бы мы.. подрывали свой авторитет среди него (Востока. Ю.С.) малейшей хотя бы грубостью и несправедливостью по отношению к нашим собственным инородцам».

Восстания и в центре, и на окраинах, находившие широкий отклик и поддержку у населения русского и не-русского, грозили самому существованию большевистской власти. В такой сложной и опасной обстановке, с мятежными матросами в Кронштадте и ширящимися восстанием крестьян Антонова в сердце Великороссии, собрался Х съезд партии – съезд великого обмана.

На этом съезде Ленин пошел как будто на существенные уступки. Был введен НЭП сначала для сельского хозяйства, позже для торговли и промышленности. НЭП оказался рассчитанным и обдуманным обманом. Он не был закреплен, легализирован, не стал органической частью системы, не стал правом, а остался лишь послаблением, усту4пкой милостью, которую при первой возможностью можно было (и нужно было) взять обратно. Но он дал партии передышку, позволил ей накопить силы для позднейшего уничтожения остатков и пережитков капитализма и расправы с народом. Объявленный слишком поздно, он не пре6дотвратил голода 1921-1922 годов, унесшего несколько миллионов жизней. Он не замирил страну, продолжавшую волноваться до конца 1922 года, но ослабил противобольшевистские настроения и уменьшил напряженность. Он обманул «заграницу», которая, к слову сказать, хотела быть обманутой, сделал возможным заключение торговых договоров и привлек концессиями и другими приманками иностранные капиталы.

Съезд не посягнул на внутреннюю независимость советских и автономных республик по государственной, т.е. советской линии и наметил общие принципы национальной политики, которые вскоре вылились в коренизацию государственного их аппарата и в насильственное внедрение национальных языков господствовавших народностей в этих республиках.

Но и национальная политика большевиков, и показная независимость союзных республик оказались обманом. Съездом была принята резолюция о единстве партии с осуждением фракционности. Для осуществления единства и строгой дисциплины внутри партии, ЦК получил право исключать из партии не только рядовых партийцев, но даже членов самого ЦК (эта часть резолюции была опубликована не сразу; Ленин спрятал камень за пазуху, через полтора года его оттуда извлек Сталин). Партия оказалась в подчинении у аппарата или, вернее, у того, кто аппаратом владел. Независимые по советской линии наркомы, русские и не-русские, по партийной линии оказывались простыми пешками, лишенными своей воли. Этим же решением были аннулированы, не успев осуществиться, и партийная демократия, и право групповой полемики, признанное тем же съездом, и резолюция о профсоюзах.

Наиболее потерпевшей стороной вышел из Х съезда русский, т.е. великорусский народ.

Возникновение недоверия между народами России – дело большевиков. До захвата ими власти никто не боялся ни русского империализма, ни русского шовинизма, и никто о них не говорил. После Октября, в целях самосохранения, правительства новых государственных образований объявили большевизм внутренним русским делом, поспешили провозгласить свою независимость и отделиться от России. А в виде предохранительной прививки от заразы большевизмом ввели в организм своих государств изрядную дозу шовинизма.

Результаты получились неожиданные. Прививка пошла на пользу только большевикам. Шовинизм ничего не спас, от заразы не предохранил, а скорее ослабил сопротивляемость организма. Большевики же, воспользовавшись бродившим в крови ядом и увеличив его дозу, углубили отчуждение и разлад между русским и другими народами России.

Десятый съезд партии главной, так сказать основной опасностью признал великодержавный шовинизм. Через два года ХII съезд поставил точки над “I” и слово «великодержавный» заменил словом «великорусский». Тогда же была создана и снабжена соответственной терминологией система доказательства великорусской вины перед не-русскими народами, система, которая опровергается самым ходом русской революции…

Отныне стало опасно не только защищать интересы русского народа, но даже и говорить о них. Русским меньшинствам в союзных и автономных республиках стало невозможно защищаться от административно-полицейского произвола. Ущемление «москаля» и русского языка, начатое правительствами новых государственных образований, продолжалось и усиливалось. Но и на своей собственной территории – великоросс не чувствовал себя полноценным. Немногого требовалось, чтобы быть обвиненным в великодержавном шовинизме и последствиями в виде соответствующих статей уголовного кодекса РСФСР, до расстрела включительно. Даже слова Россия и русский попали в разряд запретных слов.

Слово «хохол» исчезло из русского языка, слово «кацап» осталось. Мысль Ленина о том, что формального равенства недостаточно, «нужно возместить обращением и уступками по отношению к инородцу то недоверие, ту подозрительность, те обиды, которые были нанесены «, стала одним из главных элементов, направлявших национальную политику большевиков… Ленин добился своих целей. Национальные силы не-русских народов, опасные при тогдашнем положении и для единства партии, и для единства советской империи, были не только нейтрализованы, но и стали на длительный период времени опорой большевистского могущества… Престиж и влияние большевиков на колониальные народы, на «миллионы Азии», значительно возросли. Запад рукоплескал «великодушной расовой политике советской власти», так же мало ее, понимая, как и теперь, когда он клеймит за нее же русский народ.

"ВЕРНОСТЬ"