Оправдан ли культ Максима Горького с свете современного знания о нем?

Нижнему Новгороду выпала участь – одновременно почетная и тягостная — родины знаменитого писателя, настоящее имя которого Алексей Максимович Пешков. Одни пожинали на ниве его прославления богатый урожай званий и гонораров. Другим приходилось платить своего рода дань - жить с неизменным «горьким» привкусом ко многому, что их окружало и окружает.

Так было на рубеже XIX-XX веков, в пору навязанной обществу моды на автора «Песни о Буревестнике». Так стало с конца двадцатых, когда вернувшийся из эмигрантского небытия писатель был стремительно поднят на щит сталинским агитпропом. Как и всюду, в нижегородской печати произошел всплеск славословий, горьковская тема стала сквозной. В 1928 году открылся Государственный музей А.М. Горького. В 1932-м в его честь переименовали сам город с более чем семивековой историей, что немедленно вызвало цепную реакцию других переименований. Вмиг «Горьковскими» стали ведущая областная газета, крупнейший в СССР автогигант, искони называвшийся «НАЗ», со слов «Горьковский» теперь начинались наименоания всех вузов, предприятий, театров и т.д.

Культ Горького развернулся во всю ширь. Почти в неизменном виде сохраняется он и сегодня, несмотря на, казалось бы, состоявшуюся десталинизацию страны, старт которой дал еще Н.С. Хрущев и которая усилиями кинематографа и СМИ продолжается до сих пор.

Сегодня в Нижнем Новгороде три горьковских музея — музей детства «Домик Каширина», литературный, Дом-музей. В честь пролетарского классика переименованы площадь (бывшая Новая), улица в центре (бывшая Полевая), улица в Канавине (Пирожниковская). Набивший оскомину псевдоним носят драматический театр - в прошлом Городской Николаевский, педагогический университет, городская детская библиотека, центральная библиотека в Сормове; есть и библиотека имени Алеши Пешкова. С тем же псевдонимом живут круизный четырехпалубный теплоход, железная дорога, одна из крупнейших в стране, детская железная дорога. Почетному прозвищу Буревестник воздают должное кинотеатр, станция метрополитена. Угадайте, как будет называться строящаяся станция метро, первая в нагорной части? Правильно, «Горьковская». Многочисленные объекты помельче вроде клуба речного порта им. Горького, конечно, не в счет. То же и на периферии. В Павловском районе появился медико-инструментальный завод имени Горького, в Борском — стекольный. Число «горьких» улиц, ДК, библиотек и прочая в иных городах и весях области не поддается учету.

Но и это не все. С 1952 года на площади Горького высится 7-метровый памятник молодому Буревестнику Революции. Еще тройка бронзовых изваяний— в здании мэрии, на волжском откосе, в парке Кулибина.

При том, что остальные именитые уроженцы земли нижегородской - Павел Мельников-Печерский, Борис Садовской, Василий Розанов, да мало ли их - не удостоены не то что памятника - подчас скромной памятной доски.

К дням рождения и смерти прославленного на все лады земляка в Нижнем организуются «Горьковские чтения», причем в юбилеи очень пышные, с приглашением иностранцев. Музеи и библиотеки проводят дни открытых дверей и выставки. Начинает кампании сообщество горьковедов, подхватывают официальные инстанции.

По инерции о Горьком пишут и последние из могикан большого советского горьковедения (вроде Вадима Баранова), норовящие дать отповедь хоть самому Солженицыну. Пишут и журналисты уходящей формации, впитавшие идеи непогрешимости и космической беспредельности горьковского творчества со школьной скамьи. Панегирики в прессе могут выйти даже за подписью первых лиц зубернии. Организуется это, видимо, для табуирования любой дискуссии о Горьком. Чтоб никому больше и в голову не пришло говорить о «великом» неуважительно.

Не удивительно, что любое критическое высказывание о Буревестнике корпорацией краеведов, да и официальными инстациями принимается в штыки. Один лишь пример: мою небольшую статью 1995 года «Кому сегодня нужен «великий» Максим Горький?», опубликованную на волне гласности в городской газете «Нижегородский рабочий», теперь демонстрируют на слайдах во время горьковских мероприятий как возмутительный образчик плохого тона. Мол, вот до чего докатился!

Психоз по заказу?

О мотивах, побуждающих апологетов до последней капли чернил биться за особый статус автора «Челкаша» и «На дне», поговорим ниже. А пока уже в который раз зададимся вопросом: а был ли Горький великим, каким его подавали и стремятся подавать сегодня всеми правдами и неправдами? Был ли он великим художником слова? Великим мыслителем, гуманистом, патриотом?

Оговорюсь, что не изучал про Горького всего, до последнего факта и последней печатной строчки. Но нужно ли знать все о клюкве, чтобы понять, что она кислая? Предлагаемые заметки — не горьковеда, а рядового читателя. Просто русского человека. Пишу о том, что чувствовал, читая с малых лет обязательные в школе рассказы и пьесы, что думал, оценивая те или иные поступки именитого земляка, а позднее, как воспринимал суждения о нем собратьев по перу и просто соотечественников, чьи вкус и мнение уважал.

В литературе Алексей Пешков-Горький дебютировал рассказами о подонках общества. Публика была ошарашена восторженным гимном босячеству, которого автор наделил необыкновенными и возвышенными качествами — независимостью, гордостью, душевной щедростью. Горьковский босяк был одновременно и укором, и протестом, и социальный фон, на котором тот выступал, рисовался в исключительно мрачных красках.

Левая пресса, которая, по свидетельству Ивана Солоневича, вся была еврейской, и радикальная интеллигенция встретили челкашей с восторгом. «Могуч и оригинален художественный талант Максима Горького, - писал в 1898 году критик Поссе, - нова и оригинальна та действительность, которая, преломившись в его сознании, переливается в нашем сознании таким поразительным разнообразием красок».

«Такого раболепного преклонения, такой сумасшедшей моды, такой безмерной лести не видели ни Толстой, ни Чехов, - комментировал феномен горьковского успеха другой критик, Дмитрий Философов.

В наблюдении схвачена суть. Переполох, вызванный публикацией первых же рассказов нижегородского выскочки, Философов справедливо именует лестью и модой, сопровождая оценку прилагательными «безмерный» и «сумасшедший». Речь именно о моде, а точнее, психозе.

Причины последнего крылись в настроениях, овладевших во второй половине XIX века радикальными слоями интеллигенции и проявившихся, с одной стороны, в нигилистическом отношении к власти и стране в целом, а с другой, - в симпатиях к ее разрушителям вплоть до террористов. Вспомним оправдание судом присяжных (под напором прогрессивной печати) Веры Засулич, ранившей из револьвера петербургского градоначальника. Или восторги тех же кругов по адресу другой террористки, Марии Спиридоновой, застрелившей жандармского офицера.

Настроения возникали не стихийно. На это работала громадная пресса, а на ту проливался обильный золотой дождь. Пешков-Горький уловил поветрие. И сделав на него ставку, не просчитался. К началу XX века он стал знаменитым. И сказочно богатым.

Окающий агитатор

Трудно плыть против течения. Многие поверили в подлинность и народность горьковского дарования, которое «выше Пушкина». Даже прозорливец Лев Толстой на первых порах писал в дневнике: «Был Горький. Очень хорошо говорил. Настоящий человек из народа». Даже правый публицист Михаил Меньшиков поддался психозу, написав в «Новом времени»: Из глубин народных пришел даровитый писатель и сразу покорил себе всю читающую Россию».

Позже тот и другой разглядят сущность нижегородского мещанина, вознесенного на гребень славы. В 1903 году Толстой запишет в дневнике: «Горький — недоразумение», а по поводу пьесы на дне спросит без обиняков: «Зачем вы это написали?». Известны слова Толстого, сказанные Чехову: «Горький — злой человек... У него душа соглядатая, он пришел откуда-то в чужую ему, Ханаанскую землю, ко всему присматривается, все замечает и обо всем доносит какому-то своему богу. А бог у него урод».

Дмитрий Философов верно заметил, что «социал-демократия изжевала Горького без остатка». Если вдуматься, оценка по сути близка к толстовской. Оба обнаруживают превращение писателя в агитатора. Толстой говорит о служении идолу, который «урод», Философов — о партийной тенденциозности.

Иными словами, в том, что писал Алексей Максимович в молодости и зрелости, не было жизненной правды, а была пропаганда. Причем, пропаганда не в пользу родного, не в защиту собственного народа, не в помощь воюющему с внешним врагом Отечеству, а во имя целей прямо противоположных.

Не важно, что слог был топорным, а образы - фальшивыми. Ангажированная критика все без разбору провозглашала гениальным. Легко объяснить феномен горьковской славы, «беспримерной по незаслуженности», по выражению Бунина. Просто кто-то использовал громкое имя в качестве тарана для разрушения государства и весьма в этом преуспел.

Нужно время, чтобы взгляд стал шире. Уже в эмиграции честный русский писатель Борис Зайцев будет определять стиль горьковских книг словами «ходули и слащавость», «литературно Буревестник его убог», «врожденная аляповатость и вульгарность», «внутренняя безвкусица, цинизм».

А уж сколько язвительных строк посвятил горьковскому слогу и вкусу Иван Бунин — величайший из русских стилистов. Досталось от нобелевского лауреата и нашумевшим в свое время «Песням», и фальшиво-романтическим рассказам. Да и личности их автора тоже. С сарказмом писал Бунин о придуманной биографии Горького, театральности его поведения, превращении из новичка, стыдившегося своей безграмотности, в склонного к конъюнктуре литературного дельца, в любящего роскошь сибарита, вальяжного и нетерпимого литературного сановника.

Горький и Розенберг

Современники и биографы не раз писали про слухи, упорно циркулировавшие в Петрограде в голодную и холодную зиму 1918 года. Говорили о скупке Горьким у голодающих столичных интеллигентов дорогого антиквариата, о бесконтрольном дележе при его попустительстве, после назначения на пост председателя оценочно-антикварной комиссии, громадных конфискованных ценностей — уникальных картин, бронзы, фарфора, ковров и т.п.

Да, бессребреником Горький точно не был. Как и подлинным гуманистом. Насколько соответствует истине его будто бы частое заступничество за арестованных ЧК, его ходатайства перед всесильным Дзержинским и даже Лениным? Возможно, за кого-то из своих и заступался гуманист. А вот краевед Мила Смирнова в своей книге приводит иной факт. Однажды к Горькому на квартиру пришел несчастный, у которого арестовали близкого человека. Классик с раздражением слушал, слушал и вдруг закричал на просителя, мол, надоели вы мне со своими жалобами...

Россию и русских он не любил. Исторический романист Марк Алданов за присущую Горькому русофобию сравнил его с маркизом де Кюстином. И подобных оценок было много. Уже после второй мировой войны Иван Солоневич, анализируя причины краха Третьего рейха, называл в их числе и отношение нацистов к русским как унтерменшам. Черпались же такие клише из обличительной русской литературы.

В том числе и сочинений Горького, рано вобравшего агрессивные идеи Ницше и Шпенглера, презиравшего российское прошлое («унылые тараканьи странствования, которые мы называем русской историей») и создавшего вслед за Салтыковым-Щедриным галерею отталкивающих русских типов — жителей одного большого «городка Окурова».

Солоневич пишет, что «мысли партайгеноссе Розенберга почти буквально списаны с партийного товарища Максима Горького». Но в 1941-м нацистов ожидал сюрприз: с ними воевали не Обломовы, Каратаевы и горьковские «лишние люди», а реальные русские, которые вскоре отпраздновали Победу в Берлине.

Свой среди чужих

Защищать униженных и оскорбленных всегда похвально. Но у Горького такая защита была на удивление однобокой. Всю жизнь он был ярым борцом против антисемитизма. Писал статьи и памфлеты, организовывал коллективные письма. О многом говорит круг его нижегородских знакомых и ближайших сотрудников: семейство Свердловых, издатель «Нижегородского листка» Евсей Ещин, будущий глава ОГПУ Генрих Ягода. Не настоящее ли имя последнего — Енох Гершонович Иегуда — надоумило писателя взять себе вполне ветхозаветный псевдоним — Иегудил Хламида?

Горький преклонялся перед кем угодно. Но для собственного народа, Отечества у него не находится ни любви, ни добрых слов, ни жалости. Очернение родного племени и отчего дома — вот его страсть.

В революцию 1905 года Буревестник среди заговорщиков и отъявленных террористов. И провокаторов. В канун 9 января на горьковской квартире укрывается Григорий Гапон, однако вскоре Горький напишет воззвание с обвинениями в кровопролитии не провокаторов, а Николая II. Темная история... В декабре та же квартира, охраняемая кавказцами, становится местом, куда свозится оружие для революционных боевиков. После подавления кровавых беспорядков Горький бежит в США, где развертывает кампанию против России. Потом с комфортом и надолго поселяется на Капри.

Получив амнистию по случаю 300-летия Дома Романовых, наш диссидент возвращается к родным пенатам, но с началом мировой войны вновь берется за свое. Теперь он в рядах деятельных пораженцев. Для Горького, как и Ленина, русское правительство – враг прогресса, а кайзер Вильгельм – меньшее из двух зол. Главное — добиваться поражения «царизма».

Накануне и вскоре после революции Буревестник напишет две характерные для него статьи, о евреях и о русских. Не хочу бросить в кого-то камень. У каждого народа есть привлекательные черты и, возможно, отталкивающие, есть хорошие люди и плохие. Но здесь мы сталкиваемся с вызывающей односторонностью, предвзятостью. Воспиятие Горького - пример черно-белого видения, без полутонов и оттенков.

Из статьи «О евреях»:

«Меня изумляет духовная стойкость еврейского народа, его мужественный идеализм, необратимая вера в победу добра над злом, в возможность счастья на земле». Или: «Я уверен, что мораль иудаизма помогла бы нам побороть этого беса (пассивного анархизма. - Авт.), если мы хотим побороть его».

Зато в эссе 1922 года «О русском крестьянстве» другие взгляд, тон, лексика. «Тяжелый русский народ, лениво, нерадиво и бесталанно лежащий на своей земле» - вот приговор пролетарского классика нашим предкам, нашему национальному характеру. В той гнусной и до предела русофобской статье русское крестьянство, одухотворенное Православием, создавшее «на своей земле» самобытную культуру, взрастившее и Ломоносова, и Есенина, бывшее на протяжении девяти веков кормильцем и защитником Отечества, безропотно, но, как правило, вполне сознательно несшее бремя государственных обязанностей во имя строительства – для себя и своего потомства - крепкой державы под скипетром царя, рисуется склонным к изощренной жестокости и садизму. Русский, по Горькому, - дикарь, равнодушный к чужому страданию, хитрый ханжа с показной религиозностью. Отталкивающий национальный тип. Не то, что европейцы и уж тем более евреи.

В красном терроре, развязанным интернациональным сбродом и залившим Россию кровью, Горький винит исключительно имманентную жестокость русского человека. Цитата: «Я очертил среду, в которой разыгрывается трагедия русской революции. Это — среда полудиких людей. Жестокость форм революции я объясняю исключительной жестокостью русского народа. Когда в «зверствах» обвиняют вождей революции... я рассматриваю эти обвинения как ложь и клевету».

«Черти драповые...»

Солженицын описывает, как во время приснопамятной поездки в 1929 году на Соловки к гуманисту прорвался заключенный подросток, рискнувший рассказать правду о концлагере смерти — о «жердочках», «комариках», расстрелах. Горький выслушал, но и пальцем не пошевелил. Зато, как пишет исследователь Альберт Максимов со ссылкой на воспоминания бывшего зека, соловецких чекистов сильно хвалил: «Хорошо-то как! Молодцы, замечательное дело творите! Опишу, опишу!» …А мальчика-жалобщика после отъезда Максимыча расстреляли.

Сомневаюсь, что это легенда. Через два года после окончательного возвращения с Капри в СССР Горький, уже в роли «наркома» совлитературы, организовал поездку 120 советских писателей на Беломорстрой. Строило канал ОГПУ с применением рабского труда заключенных, в основном политических, - кулаков, спецов-«вредителей». Говорили, что стройка была сплошь усеяна их костями. Незадолго до этого руководителей ГУЛАГа за ударный труд наградили — Ягоду, Бермана, Когана, Рапопорта, Фирина, Френкеля. И вновь Горький говорил о них с восторгом, едва сдерживая слезы умиления: «Черти драповые, вы сами не знаете, что сделали...».

Его симпатии были однобоки, как и жалость. На родину Буревестник вернулся в разгар насильственной коллективизации. Разворачивалась одна из величайших трагедий — перелома народного хребта. Сотни тысяч семей ссылались на севера, на верную погибель. Нарастал очередной вал репрессий.

А что же великий гуманист? В статьях начала тридцатых Горький злобно нападает на Православие, русское зарубежье, одобряет политические процессы, коря ОГПУ за медлительность в расстрелах по отношению к подсудимым по делу Промпартии. «Если враг не сдается, его уничтожают», - таков лозунг писателя, приговор всем несогласным или просто безмолвным жертвам бесчеловечного режима. Статью под воинствующим заголовком напечатали «Правда» и «Известия», и она стала индульгенцией тем, кто раскулачивал, ссылал, сажал, расстреливал.

О главных жертвах, русских крестьянах, Алексей Максимович писал: «Вымрут полудикие, глупые, тяжелые люди русских сел и деревень...». Чем не идейное обоснование геноцида?

Горький и пароход современности

В начале 1990-х, на гребне перестройки, профиль крупнейшего из советских классиков вдруг исчез с обложки журнала «Наш современник». Не стало его и рядом с «шапкой» «Литературной газеты».

Но, видимо, велика мощь тех, кто возносил автора «Песни о Соколе», лепил его «всемирную славу», воздавая по заслугам. Будь по-другому, постигло бы Горького-художника слова участь какого-нибудь Решетникова или Помяловского, а Горького-общественника — посмертная репутация профессионального русофоба, неистового революционного агитатора, певца ГУЛАГА.

Оправившись от временно замешательства, те влиятельные силы перехватили инициативу, сочиняя новые и новые панегирики «великому писателю». Кто стоит за новыми апологетами Басинским, Быковым, Калюжной — имя им легион, понять несложно с учетом того, кому Буревестник служил верой и правдой всю жизнь.

Загадкой, правда, остается факт возвращения профиля «классика» на фасад «Литературной газеты». Гадая над мотивом, подтолкнувшим к такому сомнительному, на мой взгляд, шагу весьма уважаемого мной главного редактора «ЛГ» Юрия Полякова, могу объяснить это лишь некими парадоксами фракционной борьбы, характерной для писательской среды.

Как бы то ни было, культ Горького живет и процветает вопреки объективным фактам и мнению российского читателя, в массе своей от Буревестника отвернувшегося. Впрочем, таких аномалий в нашей жизни много. До духовного исцеления России еще далеко.

http://smiroslav.livejournal.com/614.html