| Революция и Гражданская война [64] |
| Красный террор [136] |
| Террор против крестьян, Голод [169] |
| Новый Геноцид [52] |
| Геноцид русских в бывшем СССР [106] |
| Чечня [69] |
| Правление Путина [482] |
| Разное [57] |
| Террор против Церкви [153] |
| Культурный геноцид [34] |
| ГУЛАГ [164] |
| Русская Защита [93] |
7. Алька Бобринская и моя сестра Лина бросили учиться в Московском университете - то ли гранит науки оказался им не по зубам, то ли нужда заставила. Они поступили на службу в АРА. Что же это за учреждение? Когда в Европе и в Америке узнали о засухе и о голоде в нашей стране, общественность всполошилась, многие деятели различных взглядов, видные капиталисты, а, также представители религиозных организаций подняли свой голос. Надо помочь, разумеется, не большевикам, а русскому народу. У нас принято считать, что капиталисты думают только о наживе. Огромные суммы пожертвований по всему свету, особенно в США, говорили о бескорыстии жертвователей. Так были созданы три международные организации помощи голодающим России. Американская называлась АРА - American Relief Administration. Во главе ее стоял Гувер, будущий президент США, кого наши современные историки вспоминают с особенной ненавистью; во главе европейской миссии стоял известный полярный исследователь Нансен, кого вспоминают, наоборот, с симпатией, называют гуманистом, третью миссию организовал также ненавистник Советской власти римский папа Пий XI. Будущие историки назовут точные цифры, какое количество продовольствия было отправлено в нашу страну. Часть продовольствия оседала в Москве, основные грузы направлялись в Поволжье. Туда же поехало и сколько-то американцев, но двоих из них там съели, и остальные предпочли остаться в Москве и передавать продукты нашим властям, а также организовать столовые с бесплатным питанием. Жившие за границей русские вносили по десять долларов, и тогда их родственники, жившие в России, получали продовольственные посылки, стоившие по шесть долларов. Лина и Алька, знавшие иностранные языки, были приняты на службу в АРА. Кроме денег, им ежемесячно выдавали по такой же посылке, которые они отправляли в Богородицк. Богатые родственники Трубецких - графы Хребтович-Бутеневы*9 ежемесячно вносили по десять долларов в пользу семьи дяди Владимира, и он тоже стал получать обильные дары. Софья Алексеевна Бобринская также ежемесячно получала посылки. Бывший графский служащий, ставший проводником елецкого поезда, переправлял их из Москвы, а она раздавала нуждающимся. Первая посылка, которую мать и я с торжеством провезли на салазках от почты до нашего дома по Воронежской улице, произвела в Богородицке сенсацию. Ящик, весивший пуда полтора, был из чисто оструганных досок, с крупными буквами на английском языке по бокам, с большим ярким американским флагом, наклеенным на крышке. Ящик привезли, Нясенька клещами и топором торжественно его вскрыла. Все заахали от восторга. На банках со сгущеным молоком были изображены пасущиеся коровы, на разных мешочках и коробках тоже красовались цветные картинки. Вытащили свиное сало, носившее звонкое название бекoн, муку крупчатку, метровой длины макароны, сахар длинными кусочками, рис. К этому времена дедушка и бабушка переехали к нам и заняли место Лины отгородившись занавеской, а я жил вместе с няней Бушей в кухне за перегородкой. Она спала на месте Владимира, а я на сундуке. Дедушка продолжал писать для библиотеки свои аннотации, иногда и я ему помогал, читал присылаемые ему для аннотирования книги и пересказывал их содержание. А бабушка все ахала, ужасаясь растущим ценам, считая всё, что предпринималось властями, глупым или преступным. Она всё отрицала, и я однажды очень удивился, когда она предложила организовать встречу Нового, не то 1921, не то 1922-го года. По вечерам мать или отец читали нам вслух, или бабушка с дедушкой рассказывали нам про свою молодость, про детство. Сколько интересных историй мы пропустили записать! 8. В 1921 году наступило время нэпа - новой экономической политики. Власти, напуганные крестьянскими восстаниями, забастовками рабочих, восстанием в Кронштадте, пошли на уступки. Были разрешены частная торговля и мелкие предприятия. Однако вначале засуха не давала возможности развернуться людям энергичным, которые впервые за несколько лет поняли, что смогут получать выгоду для себя, для своей семьи, и которые совершенно не интересовались мировой революцией. В газетах появился лозунг "Обогащайтесь!" В той лавочке на Воронежской, где раньше хлеб выдавали по карточкам, теперь кооперация открыла торговлю. Я ходил покупать столько фунтов, сколько Нясенька заказывала. А хлеб был только черный, иногда смешанный с овсяной мякиной. Французскому языку сестра Маша и я учились у бабушки, а английский нам преподавала Софья Алексеевна Бобринская, жившая на Павловской улице, куда мы ходили два раза в неделю читать и переводить краткую историю Англии, в которой чуть ли не в каждом абзаце встречалось слово "Bihaedet", то есть "обезглавлен", поэтому эти уроки мне казались особенно интересными. С тех пор, а также благодаря хроникам Шекспира я хорошо знаю историю Англии. Напротив дома, где жила Софья Алексеевна, открылась одна из первых частных лавочек в Богородицке. Это была "Кондитерская Меркелова". После каждой отцовское получки или после удачного сапожного заказа матери нам давались какие-то незначительные тысячи. Маша и я, возвращаясь с английского урока, шли в эту кондитерскую, выбирали там ярко раскрашенные и очень маленькие два пирожных и съедали их с наслаждением, а третье несли сестре Кате. Количество сапожных заказов у матери все росло. Она сидела на кровати, разложив набор инструментов, стукала с утра до вечера. Ее молоток с широкой шляпкой цел до сих пор. Такие вещи, несмотря на несколько переселений, не пропадают. Отец продолжал по вечерам вить веревки для веревочных туфель; попытался он резать деревянные сапожные гвозди, но мать забраковала, и их стал поставлять старик сосед. Бабушка на маленькой акварельной картинке запечатлела мою мать за работой с молотком в руках, одетую в выцветший лиловый холщовый балахон, сидящую на старинной, черного дерева, кровати. Сзади на бревенчатой стене видна картина Моравова - мальчик удит рыбу, а под картиной несколько фотографий. И эта акварель, и эта картина сейчас висят в моей комнате... 19 сентября 1921 года отмечалась золотая свадьба дедушки и бабушки. В нашей семье наступил день большого торжества. Из Москвы приехали Лина, Владимир, а также Алька Бобринская. От многих родственников были получены поздравительные телеграммы. С утра мы гурьбой отправились фотографироваться. Единственный богородицкий фотограф не хотел тащить к нам на Успенскую улицу свою громоздкую аппаратуру. Эта фотография, довольно плохая, сохранилась и была размножена. На ней видно, как неважно все мы тогда одевались: на дяде Владимире Трубецком старый военный китель, у моего отца старый чесучовый пиджак, мои сестры и девочки Бобринские в простеньких платьях, только брат Владимир щеголял новой матросской формой. Я сижу внизу рядом с Алексеем Бобринским и Гришей Трубецким, все трое в веревочных туфлях; и то мы их обули ради праздника, сами выглядим совсем тощими, худыми, у Гриши руки, как палочки. Помню, я тогда очень ослаб из-за расстройства желудка, мучившего меня все лето. А впрочем, эта хворь за болезнь не считалась. После фотографирования мы все, за исключением младшего Бобринского Николая и двух младших детей Трубецких, отправились на Павловскую улицу к бывшему главному графскому садоводу и нашему другу Баранову. Его хлебосольная супруга закатила грандиозный пир с особенным украинским борщом и пирогами. Вечером был чай у нас. Гостей явилось много. Все сидели за сдвинутыми столами, тянувшимися из комнаты в кухню, через сени и до входной двери. Еда вряд ли была изысканной, но благодаря той снеди, которую привезли из Москвы или с Заполярья Лина и Владимир, пир можно было назвать роскошным. Доктор Никольский произнес длинную прочувствованную речь и подарил виновникам торжества шесть золотых ложечек. Не помню, накануне ли торжества или после него я случайно подслушал один разговор, который меня заинтересовал чрезвычайно. Оказывается, влюблен был мой брат Владимир. И рассказывал он о своей любви не шепотом одной матери, а говорил достаточно громко отцу и бабушке с дедушкой. А слова бабушки: "Как хороша! Ах, до чего хороша!" - доказывали, что все беседующие рассматривают фотографию. В воспоминаниях Т. Л. Толстой приводятся слова великого писателя, восхищавшегося, как Гомер описывает виновницу Троянской войны. "Когда Елена вошла, увидев ее красоту, старцы встали". И все. Для меня, двенадцатилетнего, никогда не видевшего столь красивой девушки, на фотографии она показалась как ни в сказке сказать, ни пером описать. Упомяну только о ее очень больших светлых глазах, которыми отличались все члены ее семьи. Радость наша была искренняя, но взрослых смущала молодость влюбленных: Владимиру было 20 лет, а ей 17, на фотографии мы разглядели косу девочки. Ну, да Бог устроит как лучше. Она принадлежала к одной из самых известных в русской истории фамилии графов Шереметьевых, и звали ее, как и жену легендарного царя Менелая, тоже Елена. Таким образом, если бы не революция будущий брак между двумя знатнейшими родами считался бы исключительно удачным... Владимир, Лина, а также Алька Бобринская уехали в Москву; не закончив второго курса Земледельческого училища, отправилась и Соня, собираясь поступать в Московский университет. Остальные вернулись к своим занятиям. А вскоре скончался двухлетний мальчик Николай Бобринский. Недосмотрели, что он подобрал в пыли яблоко, съел его, и через три дня умер от дизентерии. Смерть этого прелестного мальчика сразу после веселого праздника всех потрясла. Его отпевали в Казанской церкви на графской стороне и там же, рядом со склепом Бобринских, похоронили. Священник, когда служил, несколько раз ошибался и молился о "новопреставленном младенце Льве". Его поправляли, он вновь ошибался. Такая обмолвка тоже произвела тяжелое впечатление, тем более что было известно, что дядя Лев Бобринский давно хворает в Москве. Он болел всю зиму. Тетя Вера уехала к нему, забрав с собой двух дочерей - взрослую Соньку и ровесницу нашей Кати Еленку. В Богородицке оставался один четырнадцатилетний Алексей, который не мог пропускать занятия в школе. А весной следующего, 1922 года пришла телеграмма о смерти дяди Льва. Он умер сравнительно молодым - 44 лет. Его похоронили на кладбище Новодевичьего монастыря. Лет пять спустя я еще видел на его могиле простой деревянный крест, но с тех пор она давно затерялась. Телеграмму о смерти дяди Льва нам принес его сын Алексей. Он долго плакал, уткнувшись бабушке в колени, а потом попросил отпустить меня к нему на три дня. Я пошел с гордостью и одновременно с удовольствием: буду утешать своего двоюродного брата и три дня не буду учиться. Вообще-то, живя на разных концах города, мы виделись редко, лишь на общих семейных праздниках, и трехлетняя разница наших возрастов значила много, и Алексея окружали школьные друзья. Дружбы между нами не было. Но много лет спустя он как-то сказал моему брату Владимиру, что всегда будет мне благодарен за то, что я не оставил его в одиночестве в столь горестное для него время. Все три дня мы с утра до вечера играли в "морской бой", еще во что-то, но о горе Алексея у нас разговор и не поднимался. Я прошу читателя этот эпизод запомнить, впоследствии он, возможно, сыграл определенную роль в моей судьбе. | |
|
| |
| Просмотров: 1118 | |