Этот документальный рассказ посвящен моему отцу, Коновалову Ефиму Исаевичу (26.12.1918 - 07.03.2003). Папа родился в семье казаков-староверов, в хуторе Филин, Даниловского района, Волгоградской области. Вместе со своим поколением перенес много тяжелых испытаний. В моем сердце он остался как человек, добрый и сильный, который много раз встречался со смертью и после каждой такой встречи все больше любил жизнь.

Ефим

 «Не для меня цветет весна,

Не для меня Дон разольется…

 
Слеза горючая прольётся.
Такая жизнь, брат, ждет меня».

Песня донских казаков

«Претерпевший до конца спасен будет»

П.С.Поляков

Последняя  майская ночь  в Гродно была почти так же хороша, как в родимом краю.  В окно казармы смотрела почти полная луна, не смолкая пели соловьи. Пытаясь заснуть, Ефим прочитал мысленно  «Богородицу» двенадцать раз, как учила мама. Не помогло, спать не хотелось. Легко встал с кровати и вышел во двор. Ночная прохлада пахла сиренью. Ефим присел на скамейку под пышным кустом.

«Соловушки, вы мои соловушки, и где вы только не бывали, чего только не видали, как казак в старину. Спросить бы у вас о моей судьбе – да не скажете»,-  размышлял Ефим. С тех пор, как в тридцать девятом году его призвали в Красную Армию, он несколько раз менял свои планы на будущее.

В армии Ефим уже два года. С самого начала он легко осваивал все виды техники, все новинки, которые появлялись у них  в 152 артполку, поэтому теперь обучал техническим премудростям молодых солдат, хоть  имел за плечами только четыре класса начальной школы и курсы трактористов. Умом понимал, что ему надо, обязательно надо ехать в какой-нибудь город, учиться дальше. Но когда их полк прошлым летом в составе Красной Армии  стоял в  Литве, он увидел литовские хутора и снова затосковал по дому.  Не по той избушке, где теперь ютится его семья, а по родимому дому в казачьем хуторе Филин, что на речке Медведице.

Из этого большого, добротного, теплого  дома, они бежали ночью, по осенней степи, с узлами, куда побросали в спешке домашнюю утварь.  Вечером пришёл дедушка Игнат и сказал папане, что завтра их будут кулачить. Ефим не спал и слышал, как вскрикнула мать. «Вот, мои детушки, и пришла наша бедунюшка, давно мы ее не видали», - говорил в темноте дедушка.  Ефим уже знал, что такое «раскулачивание». Недавно в хуторе Красном раскулачили семью сестры дедушки Игната, тети Поли Козловцевой. У тети Полиной семьи был большой дом и сады вокруг хутора. Козловцевых отправили на Север, а бревенчатый дом раскатали и куда-то увезли. А в хуторе Климове раскулачили старшую сестру отца, тетю Дуню Тушканову, с девятью детьми. У тети Дуни  и ее мужа Пахома был дом, две лошадки, корова и ещё какая-то скотинка. Актив решил дом и скотину забрать, а Тушкановых  с детьми отправить в Сибирь. Растерянных детишек, полумертвую от страха и слез тетю Дуню, оглушённого горем дядю Пахома,  посадили на телегу, запрягли их собственных лошадок, и повезли к поезду на станцию Ададурово. У тети Дуни было семь сыновей и две дочки. Больше о них никто не слышал.

«Собирайтесь,- сказал отец.- Пойдем в Черемухов». От Филина до Черемухова далеко. В Черемухове жили дедушка Дементий и бабушка Катерина, родители матери. Дед Дементий - казак бывалый, в трудный час всегда к нему обращались. Ефим метался по хате, освещенной огоньками свечек, выполнял приказы отца, помогал дедушке. Мать собирала младших: брата Кирюшу и плачущую сестренку.

Ефим никогда и ничего не боялся. С малых лет он скакал на коне, пас упрямых, неповоротливых быков. Он не боялся, но дом покидать не хотел. Он родился в этом доме и любил его, как родного человека, как казак любит своего коня. В доме была печь-кормилица с рогачами и чаплениками в уголке. Рядом с ней лавка с чугунками и сковородками разного размера. В горнице, в красном углу, темные от времени иконы, дедунины старинные книги в узорных кожаных переплетах на маленьком высоком столике. Железные кровати с подзорами, кружевными покрывалами, пуховыми подушками, большой дубовый стол, за которым они собирались по вечерам, широкие лавки у стен. Маманин синий высокий сундук, прялка, корзина с клубками шерсти и спицами. Большой, хоть и молодой еще, сад за окном. А как же он будет жить без своей Медведицы, любимой лазоревой реки, где они с мальчишками плавают вперегонки с весны до самого Ильина дня?

Отец до последнего надеялся, что их не раскулачат. В первый голод, когда большевики весь урожай из  казачьих амбаров вывезли по продразверстке, забрав и семенной хлеб, они вместе со всеми ели сначала овощи, потом лебеду, крапиву, желуди и все, что могли выловить в реке: рыбу, раков, а потом и ракушки.  Все ели, в каждом  дворе блестела перламутром большая гора сухих раковин. Маленький Ефим ракушки есть не мог, как мать ни просила, умирал от голода, а не мог проглотить. Мать доставала из сундука свои ненадёванные юбки и шали,  ходила по хуторам, меняла на  сухарики для него. Сухарик был вкуснее конфеты. Скоро и юбки с шалями стали никому не нужны. Голодали все хутора и станицы. Как-то Бог сохранил, они выжили. Чуть-чуть стали жить, когда объявили НЭП, завели овечек, даже коровку недавно купили. Родился Кирюша, потом Аня. Работали всей семьей, не покладая рук, все силы отдавали, чтобы снова подняться, а теперь новая напасть.

Ночь была темная, узлы тяжелые. Дедушка вел корову. Маленькая Аня плакала, не хотела идти в темноте. Нести ее было некому, у Ефима в руках были тяжелые узелки с посудой. Пятилетний Кирюша шёл сам, держась за узелок. Ефиму тогда шёл двенадцатый год. Мать, хоть и была в тягости, тоже несла свою ношу. Аню долго уговаривали, упрашивали. Дедушка с коровой ушел далеко вперед, в темноте уже не видно. Отец приказал всем идти: испугается-прибежит. Они шли, а плач Ани становился все тише, она не пошла за ними. Мать бросила свои узлы и побежала назад. Ефим все время оглядывался, пока не увидел, как мать бежит по степи с тяжелой Аней на руках. Он бросил свои узелки и побежал помогать матери.

Наступивший день они провели в лесу. Спали на узлах, поели, что мать припасла. А вечером снова пошли. Сколько дней и ночей они шли, Ефим не помнит. Совсем обессиленные и голодные пришли в Черемухов. Бабушка Катерина их накормила, испекла им в дорогу хлеб. Коровушку свою оставили в Черемухове и поехали в Воронежскую область. Там уже работали братья матери. Они нашли жилье для семьи сестры, помогли отцу устроиться на работу.

Была зима. Лютый голод  снова настиг семью. Дедушка заболел и уже не вставал в последние дни. Ефим с отцом грузили в вагоны сахарную свеклу  на станции Анна. Мимо везли составы с раскулаченными, сосланными в неведомые края людьми. Запертые в «телячьих» вагонах, они стояли, тесно прижавшись друг к другу. Из-за железных решеток узники кричали Ефиму, работавшему на перроне: «Сынок, кинь снежку, умираем!» Ефим бросал снежки в зарешеченный вагон, караульный грозил ему винтовкой, гнал прочь, а он отбегал подальше и опять бросал снежки узникам. Некоторые из них были худые, почти прозрачные, а другие – опухшие, с зеленоватыми одутловатыми лицами. Кричали и по-русски, и по-украински, и с незнакомым ему акцентом.

Жить было тяжело и очень голодно. Любимый дедунюшка  Игнат вскоре умер. Хоронили его Ефим вдвоем с матерью. Сколотили ящик из фанеры. Как могли, собрали в вечную жизнь. Помолились и закопали на местном кладбище. Ефим выложил из камешков крестик на земляном холмике. «Что же оставил ты нас, дедунюшка, как мы без тебя?»- горевал  он. Дедушка всегда был с ним. Рассказывал о родимом крае, как и почему называются лесочки в степи, овраги,  балочки и колодцы.  Заступался за него перед строгим отцом, вечерами  рассказывал своему первому внуку, как они жили раньше,  как воевали, какие обычаи соблюдали. Из дедушкиных рассказов Ефим знал, что казаки всегда были свободным народом, служили Отечеству. Теперь,  потеряв дедушку, Ефим пытался и не мог понять, что и когда случилось со страной, в которой они жили? Почему люди больше не могут жить и трудиться на своей земле, растить хлеб, пасти в своих степях скот? Куда и кто гонит их из родных домов вместе с детьми?

Отец в это время искал для своей семьи место, где она могла бы выжить. Незадолго до этого, когда дедушка был еще жив, чтобы хоть чем-то накормить детей и своего больного отца, он взялся перепродать на базаре чью-то овечку.  С этой овечкой его и забрали.  «Как фамилия?»- спросил милиционер. Отец сказал. А тот тоже оказался Коновалов. Стал расспрашивать, что, да как. Отец рассказал без утайки всю свою горькую историю. Однофамилец отпустил его и подсказал, что в совхозе «Белые Пруды» есть работа. Совхоз организовался в бывшей барской усадьбе. Отец поехал, посмотрел и вскоре вернулся за ними.

Отца взяли на работу в совхоз конюхом, поселили с семьей в плетеную из таловых ветвей и обмазанную глиной хатку с земляным полом. В домике была одна комната и чуланчик. Совхоз выделил кирпичей и соломы. Ефим с матерью накопали глины, намесили с соломой, мать обмазала  стены изнутри и снаружи, толстым слоем пол и тоненьким потолок. Отец покрыл крышу соломой, сложил печурку. Мать побелила потолок и стены. Теперь у них был новый дом. Снова стали работать и жить. Ефим учился на тракториста.

К тому времени в семье и прибавилось, и убавилось. Умерли малыши, которые и пожить-то не успели. Кроме них с Кирюшей,  Аней  и Стешей, тяжелые для семьи времена пережили только маленькие сестрички  Ганя и Паша. Последней в июне тридцать восьмого, уже в «Белых Прудах»  родилась Нина. Всего мама рожала тринадцать детей. Ефим запомнил навсегда, хоть был еще маленький, как однажды она родила прямо в поле. Они вдвоем пололи бахчу, потом мама велела ему уйти и не смотреть, сама приняла своего ребенка, запеленала в нижнюю юбку. Домой они потихонечку дошли втроем. Теперь их осталось шестеро, и он – старший. Когда отец тяжело заболел, Ефим уже работал на тракторе, кормил семью.

 За время, пока они жили на станции Анна, в Черемухове «кротировали» бабушку Катерину и дедушку Дементия, родителей матери. В ссылку, в Среднюю Азию,  поехал младший сын Павел, который жил с ними, вместе с молодой  женой и маленькой дочкой. А их просто выгнали из дома, в чем были. Какое-то время они жили в лесу, в шалаше, как когда-то в молодые годы, когда бабушка Катерина убежала к деду без отцовского согласия и благословения. К зиме дедушка вырыл землянку. Как только отец стал чувствовать себя получше, сразу поехал за ними в Черемухов. Тестя в живых не застал. Катерину Фатеевну привез в свою плетеную хатку. Она сказала, что перед смертью Дементий Селиверстович радовался, что похоронят его в родной земле.  Просил передать дочери Федорушке и внукам, чтобы молились о нем Богу.   Ефим знал, хоть родители всегда это скрывали, что  когда-то в Гражданскую войну, в Крыму, дед должен был уехать в чужие края, но не смог бросить родную землю, свою Катерину, детей, коня и вернулся домой.  Тогда он каким-то чудом остался жив, а вот теперь уснул в холодной лесной землянке и больше не проснулся.  

В совхозе жизнь семьи потихоньку налаживалась. Ефим работал  трактористом, мать свинаркой, отец - конюхом. Деньги за работу платили каждый месяц. В совхозе была своя пекарня. Даже воздух здесь был вкусный: всегда пахло свежим хлебом, особенно поутру. Рабочие покупали в магазине хлеб, молоко и другие продукты. Ефиму очень нравились «Белые пруды». Сад здесь не вырубили, потому что он был совхозным. По старой памяти его называли Барским садом. Яблони, груши, сливы, вишни пышно цвели весной. Все лето, до поздней осени сад одаривал людей плодами. Дети охотно помогали взрослым собирать урожай во время летних каникул. В совхозе было много молодежи, у Ефима были хорошие, верные друзья. Они весело и интересно жили, несмотря на то, что трудиться им приходилось много.

В армии, вдали от родных мест,  Ефим много размышлял о том, почему ему, его семье, родному хутору  пришлось столько пережить, во имя чего погибло так много людей, хоть  вслух об этом никогда и никому не говорил: помнил об узниках в телячьих вагонах. Слушал политинформации, сопоставлял сказанное и испытанное. Пытался понять, почему были погублены лучшие земледельцы и скотоводы в казачьих хуторах и станицах. Ведь они были трудящиеся, еще какие трудящиеся! Казаки давным-давно свободно трудились на своей земле. Они могли бы весь мир накормить плодами своего труда. Ефим сам работал с тех пор, как себя помнит. Вот и получается, что борьба за свободу трудящегося народа в России, стала, в их случае,  борьбой за установление и укрепление новой власти над ними.

Хватит, горя нахлебался досыта. Он будет учиться, работать, жить в большом и красивом городе. А придет пора жениться, поедет за невестой в родной Филин. За время службы много девушек повидал, чего греха таить. Сами летят, как мотыльки, на его синие глаза. Но очень уж воли много взяли. Жены, верней, чем казачка, ему не найти.

Когда последняя майская ночь сорок первого года сменилась светлым июньским утром, Ефим принял решение. Осталось немного дослужить,  демобилизовавшись, он поедет в столицу, куда его давно звал армейский друг, где жили двоюродные сестры отца, тетка Марфа и тетка Феня. Будет учиться,  работать и посылать отцу деньги.

***

Вскоре он был назначен помощником командира по техническому обслуживанию. 21 июня полк по-прежнему стоял под Гродно. На следующий день, в воскресенье, он хотел идти в город, в увольнение. Разбудили  взрывы. Мгновенно собрались, побежали. Только замаскировались, успели залечь, летит «рама» с крестами на крыльях. «Война? Провокация? Что происходит?»  Через несколько минут в небе показались три «хенкеля» и давай бить по крайним домам. Война…

Вечером, в  двадцать один час, полку дали команду отступать. Орудия были. Снарядов не было, стрелять было нечем. Под Минском поняли, что они в тесном кольце.  Без снарядов к своим не прорваться. Орудия взорвали. Ефим был контужен. Пришёл в себя, услышал немецкую речь.  Понял, что  в плену. Из-под Минска погнали пешком в Барановичи, в тюрьму. Было жарко, голова кружилась, в ушах  звенело. Пленных гнали без остановки, день и ночь, не кормили и не поили. Они пили из луж, оставшихся на дороге после дождя. Многие заболевали дизентерией,  быстро слабели и умирали, их оставляли на той же дороге. Из Барановичей пленных перевезли в Остров - Мазовецкий, в Польшу. Ефима уже там «догнала» дизентерия, но его спас доктор, местный, из поляков. Дал ему хину.  Ефим знал, чувствовал сердцем, это мать вымолила для него жизнь у Пресвятой Богородицы. На его глазах от голода и болезней умирали без помощи сотни  молодых ребят. Сам он, крепкий, закаленный и некурящий, как-то выжил в этом круге ада и перешёл в следующий.

 Их повезли в Германию, в лагерь для военнопленных Берген-Бельзен (Bergen-Belsen) в таких же вагонах, в которые он мальчишкой бросал узникам снежки на станции Анна. Каждый день Ефим видел сотни смертей. Как будто смерть начала косить да вошла во вкус, косит и косит, не может остановиться. Проваливаясь от усталости в темноту тяжелого сна, он очень хотел проснуться в мире, где нет войны, нет голода, нет умирающих людей, где жизнь каждого человека дороже всего, что может быть на земле, но открыв глаза, снова видел вокруг себя тех, кого скосила, пока он спал, неутомимая смерть.

- Почему? За что? Зачем? – спрашивал себя Ефим и не мог найти никакого ответа. Хорошо, что мать и отец и не знают, где он и что с ним.  

Через некоторое время среди военнопленных отобрали людей, разбирающихся в технике, и  перевезли в Альтенграбов (Altengrabow), чинить военную технику. Технику для фашистов Ефим чинить не хотел, и при первой возможности попросился на другую работу. Его отправили на ферму, к помещику. Через месяц все пленные, работавшие у помещика, заболели пятнистой горячкой. Во сне ли, в бреду, он видел себя дома: мама купала его, маленького, в корыте. С молитвой поливала из ковша теплым, шелковистым щёлоком. Приговаривала: «С гуся вода, с Ефимушки худоба!», укутывала в чистые полотенца и относила на теплую печку. Доставала из печи круглый пышный хлеб, испеченный на капустном листе,  подавала ему дымящийся ароматный ломтик и кружку горячего молока. И не было на этой Земле большего счастья! Ефим выжил. Пленных отправили обратно в Альтенграбов(Altengrabow).

До весны 1942 года в лагере был карантин. Весной стали снова выводить на работу. Узники разгружали вагоны, валили лес. Труд был тяжкий, дни долгие, ночи мучительные. Голод и холод здесь были главными фашистскими капо. Но среди тысяч смертей, несмотря на одуряющую усталость, жизнь, как тоненький росток сквозь асфальт, снова потянулась к солнцу.  Ефим многому научился за это время: сутками не спать и не есть; спать в любых условиях, есть, что дают. Закаленный трудностями в своей прежней жизни, он выживал там, где многие гибли.   Быстро находил себе верных друзей, как-то умел определять, кому доверять можно, а кому нельзя. Ему легко давались языки, к этому времени он уже хорошо говорил по-немецки. Хуже всего было не знать, что происходит  на Родине, где идут бои. Однажды он решился спросить об этом у конвоира. Конвоир прикладом сбил его с ног, Ефим потерял сознание. Друзья потом рассказали, что озверевшего фашиста остановил вышестоящий начальник, пригрозив отправкой на фронт за уничтожение рабочей силы. Ефим знал, это опять мамина горячая молитва спасла ему жизнь.

Однажды, проснувшись утром, Ефим понял, что сегодня ему не встать. – Все, ребята, - прошептал он своим друзьям.

Два верных друга, два Николая:  Аверин  и  Коротков стали думать, как его спасти. От голода и тяжелой работы Ефим весь опух и ослаб.

 - В лазарет нельзя, я не видел, чтобы кто-нибудь оттуда вернулся-сказал Аверин. Друзья спрятали Ефима в бараке.

 Николай Аверин служил в разведке, он был человеком наблюдательным.  В этом лазарете действительно никто не выздоравливал, больных не кормили. Санитары сами съедали пайки ослабевших людей.   Аверин пошел искать доктора. Доктор Романовский, как и тот, который спас когда-то Ефима от дизентерии,  тоже был из Польши. Пан Романовский попал в немецкий плен во Франции. Ефим, которому было интересно учиться чужим языкам, уже неплохо говорил по-польски и любил, при возможности, поговорить с ним. Доктор дал Аверину пачку галет,  велел размачивать и кормить Ефима  понемногу. Молодой организм справился, на следующий день Ефим снова работал.

Осенью 1942 года всех, кто умел обращаться с техникой, отправили в Кельн, в офицерский лагерь. Работали слесарями на каком-то заводе или на верфи. Приезжали вербовщики, сулили много, вербовали воевать на стороне немцев. Дедушка Игнат когда-то рассказывал Ефиму про первую войну с немцами. Он говорил, что немцы никогда не смогли бы  их победить, несмотря ни на что. Ефим точно знал, что идти к ним в армию – это позор для казака. Лучше умереть от голода. А еще лучше, выжить. Выжить  и увидеть Победу своими глазами.  Долететь до  родимой сторонки. Здесь, далеко от своей Родины, он простил ей все обиды, все горести, которые были в его жизни. Простил, как прощает сын непутевую мать, чтобы только быть рядом.

Из Кельна часть пленных отправили в Буэр-Норд (Buer-Nord) восстанавливать автомобили и другую технику. Кормили только баландой из овощных очистков. От лютого голода Ефим со своим новым другом Юнниковым Семеном забрались в продовольственный склад, где немцы хранили свои запасы, по трубе. Утащили все, что смогли донести. Не только сами поели, всех накормили.  В тот же день «кормильцев» выдал кто-то из пленных. Их успели предупредить, и они  бежали из лагеря. Поймали друзей  в городе Мюльхайм (Muelheim), сильно избили и оправили в штрафной лагерь в город Бодроп (Bottrop). Из штрафного лагеря, после отсидки, отправили ближе к границе с Голландией, работать на сельскохозяйственных фермах. Шел тяжелый сорок третий год, третий год плена.

Сколько раз он был на краю жизни – не пересчитать. Пленных травили собаками в концлагере. За побеги расстреливали каждого десятого или каждого четвертого в строю. Они умирали от голода, холода, непосильного труда и жестоких побоев. Ефим надеялся, верил, знал, что будет жить, что его спасёт  материнская молитва. Всю жизнь, сколько он себя помнил,  мать молилась у икон, каждый день,  два раза в сутки. Утром, вставая на рассвете и вечером, когда все уже спали. Мать молилась перед древними, темными от времени, иконами, перед старинным медным распятием, за каждого своего живого и умершего ребенка, называя дорогие ей имена. Молилась за мужа, за сестер и братьев, за родителей, за всех живых и ушедших родных. В самые безнадежные и горькие минуты плена Ефим сам читал  про себя материнские молитвы, пел её любимые староверские стихи про то, как горько умереть на чужбине, пел любимые батюнины казачьи протяжные песни. Пел, и плакала его душа, так хотелось жить и быть свободным.

 Когда американская армия пошла в наступление, всех военнопленных отправили в город Дюссельдорф.  По дороге Ефим с двумя друзьями снова бежали. За время работы в крестьянском хозяйстве они собрали себе «цивильную» одежду. Шла весна сорок пятого. Местные жители стали немного лояльнее к пленным. В одной деревеньке беглецов пустил заночевать  крестьянин, обещал взять к себе на работу и даже оформить продовольственные карточки. Но пришел полицай с собакой и запер их в сарае. Ночью пленники сбежали. Их снова поймали и отправили в концлагерь под конвоем  мальчишек из гитлерюгенда. От них удалось бежать и дойти до города Гюкесваген (Huckeswagen). Они постучали в домик на окраине, попросили воды. Ефим уже свободно говорил по-немецки. Старенький хозяин  вынес кувшин с водой. От него  узнали, что в деревне неподалеку требуются работники на посевную. Молодая, красивая вдова-немка без лишних вопросов взяла их на работу, несмотря на то, что вид у них был не очень. Они были не просто голодны: измождены. Скоро сеять, а  ее работников-немцев, от мала до велика, забрали на фронт. От нее Ефим узнал, что советские войска уже идут по Германии, а союзники совсем близко.

Спали работники в сарае, на сене. В своих снах Ефим видел, что он снова спит  в лагере, на нарах. Просыпался весь в холодном поту, выходил во двор и по звездам прокладывал свой путь к дому, куда пойдет, как только немного окрепнет. Сердце замирало в груди, когда он представлял, как в конце этого пути подходит к двери своего дома, стучит, как ему открывает мать, обнимает, как он заходит в дом, садится за стол, вместе со всей своей большой семьей….

С раннего утра до позднего вечера батраки работали: ухаживали за скотом, пахали землю. Управляла хозяйством вдовы высокая, с мужской фигурой, пани Ядвига. Она била  работников плетью за малейшую провинность. Ефим частенько  ловил на себе её  косые  взгляды. Однажды утром, когда они отработали неделю или полторы, немного окрепли на свежем воздухе и батрацком пайке, он нес в дом большой бидон с молоком. Подошла Ядвига, выругалась по-польски и замахнулась, чтобы ударить его в лицо. Он перехватил ее руку, сжал, потянул вниз, поставил на землю бидон. Наклонившись к ее лицу, тихо сказал, глядя в глаза: «Ударишь – убью». Больше она не решалась его задевать. Да и с другими стала осторожнее.

По земле снова шла весна, отогревая души и сердца бывших невольников. Красавица-хозяйка стала посматривать на Ефима блестящими серыми глазами…

Совсем скоро, в апреле, эту местность заняли американские войска. После тщательной проверки союзники погрузили всех военнопленных в самолет и отправили в расположение советских войск. Американцы предупреждали советских военнопленных о возможных репрессиях на Родине, приглашали к себе, предлагали уехать в какую-нибудь другую страну. Ефим хотел домой. Он четыре года ничего не знал о своей семье. Не знал, что отец его погиб под Сталинградом, младший брат Кирюша  убит 2 февраля 1945 года под Кёнигсбергом и похоронен в Восточной Пруссии, на южной окраине Нессельбека.  Что умерли две его сестрички, Паша и Ганя. Из большой, работящей дружной  казачьей семьи остались мать с бабушкой и три сестры: Аня, Стеша и Нина. Всю войну они не знали, что он жив, но молились о нем как о живом.

На счастье Ефима, его проверяли порядочные люди. Возможно,  у немцев сохранились какие-то записи о его передвижениях по Германии. Неисповедимы пути Господни.  После тщательной проверки его зачислили в 816 отдельный автомобильный батальон, который был расформирован в 6-ю отдельную рабочую бригаду, где он служил до августа 1946 года.

***

Как только  Ефим демобилизовался, сразу поехал на Родину. На поездах добрался до станции Себряково, а дальше пошел пешком по пустынной степной дороге. Шел остаток дня и целую ночь и не встретил ни машины, ни трактора, ни лошадки. К утру  добрался до совхоза «Белые Пруды», шел с чемоданом по центральной улице. Поравнявшись с незнакомой, но очень похожей на его сестер девчушкой лет восьми, он спросил: «Девочка, ты чья?». - «Коновалова Нина». Ефим уронил чемодан, схватил ее в охапку. Он  целовал  удивленное личико своей младшей сестры. Нине был годик, когда он уехал.

Мать и бабушка  плакали от радости, обнимали, целовали, гладили его. «Ефи-и-и-им!»-, кричала и плакала его тихая, кроткая мать. Никто из них не мог поверить своим глазам, смотрели на него, как на чудо.  Мать заметалась по хатёнке, собирая на стол. Картошка в маленьком чугунке, соленые огурчики, капустка. Ефим опомнился и открыл чемодан. Достал мешочек с пшеничной мукой, который вез для неё из самой Германии. Мать заплакала.

***

            Вскоре, несмотря на протесты матери, Ефим поехал в родной Филин, присмотреть себе в жены казачку.  Старинные знакомые отца показали ему  место, где раньше стоял родимый дом, который снился ему в плену. Дом куда-то свезли, на его месте  была  заросшая бурьяном яма.  От большого сада ничего не осталось. Только одичавшая корявая груша бросала ему под ноги свои темные листочки. Ефим постоял, вспомнил отца, далекое-далекое детство. Подошел к Медведице, долго смотрел  на быстро бегущую к Дону воду, в которой отражалось осеннее серое небо. Сколько весен прошло здесь без него, сколько лет, сколько воды утекло…

Знакомые посоветовали ему познакомиться с Носаевой Катей.

-Присмотрись,  Ефим, - говорила тетя Феня,- у Кати до войны была хорошая, дружная семья.  Мать была добрая, ласковая, в войну умерла.  Брат погиб, отец с войны вернулся, женился, ушёл жить к жене.  Катюша - девушка красивая, заботливая, работящая, скромная, самостоятельная,  а ведь ей только восемнадцать. Хорошей женой тебе будет. И сестра у нее хорошая девушка. Ефимией зовут, как тебя…

Ефим подошел к дому, с облетающими кустами сирени в палисаднике, поднялся по чистенькому крыльцу и постучал в дверь.

http://elan-kazak.ru/?q=arhiv/smirnova-ge-efim-rasskaz-2010