Три вида преждевременной смерти

Когда дело доходит до откровенности, то сами коммунисты опреде­ляют партийный билет, как «продовольственную карточку» или «ордер на жизнь». Это — меткое определение: партбилет — это гарантия «хлебной должности», а без «хлебной должности» в колхозе нет права на жизнь. Беспартийные колхозники, не владеющие «ордером», права на жизнь не имеют: они имеют только право на смерть, на преждевре­менную смерть..

Преждевременная смерть бывает: медленная, ускоренная или мо­ментальная.

Медленная смерть на колхозной каторге

Первый вид смерти подробно обрисован в предыдущих очерках. Это медленная преждевременная смерть крестьян, как неизбежное следствие колхозной жизни впроголодь и впрохолодь, как результат чрезмерного истощения. Это — смерть, растянувшаяся на полжизни.

Мелкие кражи — путь в лагерь

Обреченные на медленное умирание, голодные колхозники пы­таются защищаться от такой мучительной вынужденной смерти мел­кими кражами колхозных продуктов.

Однажды мне пришлось наблюдать, как колхозный кладовщик отлучился на минутку, не замкнув склада, а колхозник юркнул в склад и с лихорадочной быстротой успел насыпать себе два кармана зерна.

Но эти мелкие кражи продуктов часто ведут колхозников в лагерь.

{232} Прежде, в доколхозной деревне, о таких «преступлениях», как «воровство колосков» или «кража муки у лошадей», никто не слыхал.

Не только самостоятельный крестьянин был сыт. И батрак был сыт. Поэтому ему и в голову не могла прийти мысль — воровать муку у хозяйских лошадей, которых он кормит. Деревенские ребятишки часто рвали в поле, на ближайших полосах, колоски незрелой ржи и поджаривали их: это было лакомство для детей. Но никто из крестьян это «преступлением» не считал. Детей за это не наказывали и не ру­гали.

А теперь в социалистическом государстве за это «воровство» осуждают на многолетнее заключение в лагерях. Причем, осуждают «хозяев» этой колхозной земли, которым она будто бы «передана на вечно». Осуждают тех работников, которые своим тяжелым трудом вырастили колхозную ниву.

Теперь земледельцев на много лет отправляют в лагерь за воров­ство одной корзинки картофеля на колхозном поле.

А в доколхозном селе за такое «воровство» не наказывали, В преж­ней деревне в предосеннюю пору, будучи в ночном или днем пася лошадей, крестьянские мальчишки любили развести костер и печь картофель. И яркий огонь и печеная картошка доставляли ребятам большое удовольствие. Картофель для этой цели выкапывали на бли­жайших полосах, то есть, как правило, на чужих полосах. И за это никто ребят не наказывал и не ругал.

А теперь за корзинку картофеля приговаривают к многолетнему заключению в лагере того голодного колхозника, который вырастил этот продукт.

Мелкие кражи часто ведут колхозников в лагерь. А оттуда для многих возврата нет. Для большинства заключенных лагерь — это верная смерть: советский суд дает сроки большие, а условия жизни там ужасные.

— Отправлен в лагерь и сгинул без вести, — часто сообщают кол­хозники о судьбе своих односельчан.

Так попытка колхозников, воруя продукты, спастись от медленной голодной смерти, приводит многих из них в лагерь, то есть к ускорен­ной смерти. Колхозники попадают «из огня да в полымя». Получается заколдованный круг...

Руководители жестоко защищают колхозную собственность от вся­кого посягательства. Для этого у них есть серьезные основания. В благодарность {233} за «продовольственную карточку» они услужливо выпол­няют приказ хозяина, драконовские законы большевистского прави­тельства. Начальники с остервенелостью цепных псов охраняют кол­хозные фонды от хлеборобов также и потому, что это — их личные фонды. Ведь их должности являются «хлебными» из-за того, что значительную долю колхозных продуктов они разворовывают сами.

Шемякин суд...

Не менее рьяно деревенские коммунисты охраняют свою власть от всякого на нее посягательства и не менее беспощадно расправляются со всеми недовольными и непослушными колхозниками.

В Болотном произошел такой случай. Председатель сельсовета нанял группу местных плотников-колхозников, обязавшись по дого­вору уплатить им за постройку школы 200 пудов колхозной ржи. Но, когда плотники построили школу, он отказался платить им за работу по договору, а перевел им эту плату на колхозные трудодни, то есть уменьшил эту плату во много раз. Плотники бесконечное число раз приходили к председателю и, предъявляя письменный договор, про­сили выплатить им заработанный хлеб. А сельский начальник грубо выгонял их из своей канцелярии.

Один из плотников, нервный человек, не выдержал этого издева­тельства. Он обругал председателя «разбойником» и замахнулся, на­мереваясь «заехать ему в рыло». Откормленный начальник схватил тщедушного плотника за горло, избил его и выбросил вон из канце­лярии. Вышло по пословице: «За мое же жито, та й мене и побито»...

Но этим дело не ограничилось. В назидание всем строптивым кол­хозникам, плотника арестовали и «сварганили» громкое дело: «о тер­рористическом покушении врага народа на ответственного советского руководителя во время исполнения служебных обязанностей»... Бедный «террорист» был приговорен советским Шемякиным судом к пятилетнему тюремному заключению...

«Большевистская бдительность»...

Но коммунисты беспощадно расправляются с колхозниками не только за попытку нападения. Они наказывают даже за малейшие проявления недовольства властью, шпионя среди беспартийных.

{234} В отплату за «хлебные должности» деревенские коммунисты не­обычайно усердно проявляют свою «большевистскую бдительность», донося органам НКВД, через свои партийно-комсомольские организа­ции, по каждому поводу, часто совершенно пустяковому.

Местные милиционеры всячески поощряют такое доносительство об «антисоветских разговорах».

— Меня вчера задержала на базаре милиция, черт бы ее побрал! — ругнулась баба, рассказывая свои приключения в городе.

— Ой, и плохо, ах, и тяжко живется теперь на свете! — вздохнула колхозница, беседуя с соседкой.

— Колхозы не вечны, — сказал один крестьянин. — Прежде их не было. Наступит время, когда их опять не будет.

Эти разговоры были подслушаны «бдительными» деревенскими коммунистами. В результате — доносы в райком партии об «антисовет­ских настроениях». Оттуда — распоряжение начальнику районного отделения НКВД. В НКВД — дела «об антисоветской и антиколхозной пропаганде», аресты и ссылки.

Один колхозник чуть не попал в лагерь...  за сновидение!...

Он рассказал своим односельчанам сон. Во сне он видел, как на небе появились Гитлер и Маркс и схватились драться. «В этой драке им обоим здорово досталось: у одного был вырван чуб, а у другого сильно пострадала борода»... Комсомолец настрочил донос. Мили­ционер произвел допрос колхозника, «сварганил дельце» и уже гото­вился арестовать мужика-колхозника за «хитрую контрреволюцион­ную пропаганду, замаскированную антимарксистским сном»... Не­сомненно, быть бы незадачливому сновидцу в лагере да вспыхнувшая советско-германская война помешала этому: сон оказался пророче­ским...

Большевистские опричники

Одного учителя-партийца беспартийные коллеги упрекали за донос по поводу «антисоветского разговора». А он оправдывался тем, что в этом случае он не мог промолчать: этот антисоветский разговор слы­шали комсомольцы и донесли. За умолчание он был бы немедленно исключен из партии. Ведь Центральный Комитет партии издал спе­циальный строжайший приказ о том, что все коммунисты, под угрозой немедленного исключения из партии и комсомола, обязаны систематически {235} доносить об антисоветских настроениях беспартийных, о каж­дом антисоветском разговоре. Каждый коммунист обязан контроли­ровать «большевистскую бдительность» другого.

Таким образом, роль деревенских коммунистов не ограничивается только ролью «погонялыциков» на колхозной работе и «выжималь-щиков» непосильных налогов у голодных людей. Они обязаны также быть бдительными шпионами, большевистскими ищейками в среде беспартийных...

В отплату за «хлебные должности» они обязаны выполнять роль беспощадных опричников жестокого большевистского правительства, которое отправляет колхозников в лагерь и за «колоски», и за «на­мерения», и за «антисоветские разговорчики», и даже за «антимарк­систский сон»...

Каждый третий домохозяин — репрессированный

Как-то в беседе один местный колхозник подсчитал, сколько жите­лей Болотного за 24 года революции, от 1917 до 1941 года, главным образом, за годы колхозной жизни, были отправлены в лагери и тюрьмы. Таких оказалось в селе около 40 человек на 130 дворов, то-есть треть домохозяев села...

А до революции, за полустолетие, которое местные старики пом­нили, только два односельчанина сидели один месяц в тюрьме, за во­ровство: они украли лыки у ночевавшего в селе обоза.

В свете этих данных так убедительно звучит анекдот. В огромной, всеохватывающей советской анкете есть, конечно, вопрос: «Были ли Вы при советской власти в лагере или тюрьме?» Не хватает только дополнения к нему: «А если нет, то почему?»...

В тюрьмах и лагерях жизнь еще более тяжелая, чем в колхозах. Там подготовляется смерть ускоренная. Многие колхозники из лагерей не вернулись. Другие вернулись, но после лагеря прожили недолго.

Смерть моментальная

Моментальная смерть тоже нередка среди колхозников. Как пра­вило это — смерть от безграничного произвола большевистских властей. От безграничного произвола самодуров гибли люди от голода {236} в годы коллективизации. Из-за этого же погибли отходники-само­убийцы. По той же причине люди гибли и позже, в годы «нормальной» колхозной жизни.

«.Огрызнувшийся дезертир»

Колхозники Болотного рассказывали: в соседней деревне в первые месяцы советско-германской войны произошел такой случай. Молодой колхозник-красноармеец, после того, как его воинская часть была окружена и взята в плен немцами, совсем недалеко от его родной деревни, — выскользнул из окружения и пришел домой. Узнав об этом, чиновник районного НКВД арестовал «дезертира» и повел его в город, в котором еще сохранялась советская власть. В пути энкаведист ругал арестованного красноармейца за «дезертирство» и давал ему строгое наставление:

— Не бежать домой, на печку, хотя бы и на один день. А немед­ленно вступать в другую воинскую часть Красной армии и бороться за советское отечество до последнего своего дыхания!...

Красноармеец ответил энкаведисту:

— Коммунисты гонят на фронт беспартийных, чтобы защищать свою власть. А сами сидят в тылу и воюют с бабами...

Этот упрек попал не бровь, а в глаз чекисту. Не выдержало этого ретивое сердце большевистского опричника. Он тут же застрелил аре­стованного, своего односельчанина и школьного товарища...

И даже хвастался потом своим «геройским» поступком.

— Такая решительная расправа будет учинена со всеми противни­ками советской власти, со всякими критиканами!...

Так погиб «огрызнувшийся дезертир»...

Гибель на «трудовом фронте»

Погубить колхозников самодуры-начальники легко могут и на «трудовом посту», в колхозной обыденщине.

Вот, например, другой случай, который произошел в селе. Председатель посылает колхозников зимою в город, за 15 кило­метров, привезти семенной фонд из районного склада. Погода была плохая, метель начиналась. Колхозники просили своего начальника {237} отложить поездку: погода опасная, а времени до посевной кампании еще очень много. Но властолюбивый начальник накричал на «злост­ных саботажников» и настоял на своем.

Люди подчинились, поехали.

День и ночь бушевала вьюга.

Домой колхозники не вернулись.

А утром, на второй день, родные отправились на розыски и нашли их в поле, недалеко от села, замерзшими. Метель замела дороги. Люди заблудились, застряли в сугробах снега и, плохо одетые и истощенные, замерзли... Замерзли все шесть подводчиков. Лошади выжили, а люди погибли.

Из-за большого самодурства маленького чиновника погибло шесть человек, осталось шесть вдов и дюжина сирот... Говорят, что для поездки начальник выбрал колхозников, которых он особенно не лю­бил...  .

Ни один волос не упал с головы начальника-самодура, погубив­шего столько людей. Вот, если бы погибли колхозные лошади, тогда его судили бы за «вредительство». А за людей... за погубленных лю­дей в стране «социалистического гуманизма» начальники не отве­чают...

Родственники погибших никуда не жаловались. Они, на основе многолетнего опыта, хорошо знали, что в «самом демократическом го­сударстве мира» жаловаться некуда... Везде такой же произвол, от глухой деревни до столицы. Повсюду такие же начальники, от сель­ского до «мирового»...

Наказание за колоски и за убийство

Впрочем, бывали и суды за убийство людей самодурами, если ви­новником оказывалась мелкая беспартийная сошка.

Один шофер, служащий райисполкома, рассказывал: как-то, бу­дучи совершенно пьяным, он на грузовике «мчался как угорелый», «хотел попугать баб», налетел в деревне на толпу колхозниц и «раз­давил трех баб сразу»...

Шофер рассказывал об этом со смехом, как об очень забавном при­ключении... Духом бесшабашного произвола и безграничного пре­небрежения к людям прониклись не только большевистские началь­ники, но и их челядь. {238} Родные погибших пожаловались, был суд. Шофер-убийца был при­говорен к шести месяцам принудительных работ, без тюремного за­ключения и с выполнением работ по месту службы. Фактически «на­казание» свелось только к штрафу: к отчислению 25% полугодичного жалованья в пользу государства.

Таким образом, в коммунистическом государстве за двадцати­минутное опоздание на работу и за убийство трех людей наказание одинаковое...

За горсть колосков с колхозного поля советский суд карает голод­ного хлебороба неизмеримо строже (многолетним заключением в ла­гере!), чем бандита-самодура за убийство трех людей...

В Советском Союзе такой «правопорядок» называется: «советская законность», «правопорядок социалистического гуманизма»...

Право на жизнь и «право на смерть»...

При таком «социалистическом правопорядке» основная масса кол­хозников уже от самого рождения приговорена к медленной голодной смерти — в колхозе.

Другие, в более позднем возрасте, приговариваются к ускоренной смерти — в лагерях.

А все вынуждены еще видеть над своей головой Дамоклов меч моментальной насильственной смерти, ожидая ее каждый день от лю­бого, даже самого маленького, разбойника-самодура.

Установивши в стране режим неслыханного террора и организо­вавши экономическую систему невиданного голода, раздавая только избранным «ордера на жизнь» и на «хлебные должности» в коммуни­стическом государстве, — кремлевские владыки создали для себя главную опору: партию коммунистического чиновничества, армию опричников большевистского правительства.

Коммунистические чиновники, владея неограниченной властью и монопольно распоряжаясь государственным имуществом в стране голода и террора, приобретают, таким образом, не только «право на жизнь», но и «право на смерть». Это — «право на чужую смерть», право на убийство, открытое или замаскированное.

Применяя по отношению к беспартийной массе колхозников три категории смерти — моментальную, ускоренную или медленную, — {239} они осуществляют это свое чудовищное «право» и терроризируют колхозников.

Терроризируя колхозников, коммунисты добиваются от них стро­гого выполнения тех задач, которые большевистское правительство ставит перед земледельцами:

— Работать на колхозной барщине без отлынивания!

— Выплачивать государству огромные налоги и займы, отдавать ему все, до последнего куска хлеба!

— Соблюдать большевистское «табу», то есть абсолютную непри­косновенность социалистической собственности, колхозных и государственных (общепартийных) фондов!

Но прежде всего коммунисты с беспощадной жестокостью добива­ются от населения повиновения большевистскому государству и его чиновникам. Они требуют от народа повиновения злейшему его врагу — коммунистической партии, советскому антинародному правитель­ству.

Причем, всеми мерами добиваются от населения абсолютного, бес­прекословного повиновения: без единого слова возражения, протеста или критики. Вырвавшийся вздох («ой, тяжело живется!») коммуни­стические тираны считают политическим протестом, неугодное сно­видение — нетерпимой критикой...

Раболепие, молчание, послушание, угодничество — возводится во всеобщий абсолютный закон социалистического строя, ставится во главе «советских добродетелей».

Немая жизнь и рыбья смерть...

Богатейшую, красочную речь русского народа большевистские унтеры Пришибеевы стараются свести к убогому советскому словарю, кратчайшему в мире: «приветствуем мудрого», «выполним на сто!»...

Коммунистические Держиморды стремятся превратить говорливую деревню в немую.

Советские Юпитеры расценивают свободное правдивое слово, как своего злейшего врага. Они знают свою неправоту и боятся правдивого слова. Справедливое слово приводит к единодушию и к организован­ным действиям. Инакомыслие, критическое слово — признаки потен­циального, «несдавшегося» врага. А «если враг не сдается — его надо {240} уничтожить», — таков закон террористического большевистского го­сударства.

И поэтому постоянные приказы из центра: о «большевистской бди­тельности», о партийно-комсомольском шпионаже. Указы и приказы:

«Тащить и не пущать!..» Коммунистические руководители хотят вы­ловить каждое справедливое, критическое слово и задушить его, вме­сте с его носителем.

Так коммунистические Пришибеевы устанавливают в колхозной деревне рыбье молчание, могильный правопорядок, режим смерти.

Даже умирать колхозники вынуждены молча, без протеста, по-рыбьи...

Умирать — и не сметь шагу ступить для своего спасения...

Умирать — и не сметь пальцем пошевелить для своей защиты...  .

Умирать — и не проронить слова протеста, не вздохнуть громко...

— Не пищать, даже умирая!.. — таков краеугольный камень могильно-большевистского правопорядка, коммунистической тирании.

Не владея самым элементарным правом — на жизнь, — колхозники зато владеют всей полнотой «права на смерть»...

Террористическое большевистское  государство,  Государство-Дракон, предоставило колхозникам только одно «право» — на вынуж­денную смерть: вынужденно-преждевременную, вынужденно-беззвуч­ную, смерть без протеста, немую, рыбью смерть...

Во многих государствах власть управляет своими подчиненными «методом кнута и пряника». Но большевистское террористическое правительство расценивает этот метод, как детскую забаву. Организо­вав режим смерти, оно орудует не кнутом и пряником, а жизнью и смертью своих подданных.

Так Государство-Дракон посредством террора и страха смерти ста­рается превратить колхозную деревню в некрасовскую «деревню Столбняки, уезда Недыханъева, Испуганной Империи»...