| Революция и Гражданская война [64] |
| Красный террор [136] |
| Террор против крестьян, Голод [169] |
| Новый Геноцид [52] |
| Геноцид русских в бывшем СССР [106] |
| Чечня [69] |
| Правление Путина [482] |
| Разное [57] |
| Террор против Церкви [153] |
| Культурный геноцид [34] |
| ГУЛАГ [164] |
| Русская Защита [93] |
Вечная «история» с учебником истории... Недовольство учителей вызывают также и школьные учебники, особенно учебники истории, русского языка и хрестоматия для чтения. — Некоторые учебники не помогают нашей учебно-воспитательной работе, а мешают ей, — говорили учителя. В 36-м году, по приказу ЦК партии, во всех начальных школах был введен новый предмет преподавания — «история СССР» (история России). Раньше этот предмет изучался только в средних и высших школах. А теперь историю стали изучать в третьем и четвертом классах начальной школы, ученики с девяти-до одиннадцатилетнего возраста... Был составлен специальный учебник, под редакцией профессора Шестакова, и утвержден Центральным Комитетом партии. Авторы были награждены большими денежными премиями. Ознакомившись {263} с этим учебником, опытные учителя говорили, что он совершенно не приспособлен для начальной школы. Вместо того, чтобы дать детям сборник живых рассказов и очерков об отдельных исторических эпизодах и деятелях, детям дали сухой учебник, который недоступен им ни по содержанию, ни по форме. В первом разделе учебника в сжатом виде излагалась книга Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства»... Так инициаторы этого педагогического эксперимента и редакторы нового учебника, «великий друг детей» (Сталин), вместе с «унтером Пришибеевым по делам культуры» (Ждановым), обязали девятилетних детишек изучать... философию, исторический материализм: «матриархат», «патриархат», «первобытный коммунизм», «эксплуатацию», «классовую борьбу», «государство, как орудие классового угнетения», и т. п. Девятилетние дети, несмотря на все усилия, никак не могли одолеть эту мудреную абракадабру. Они должны были долбить наизусть этот непонятный учебник, как долбили в средневековых школах «Псалтырь» в качестве азбуки и книги для чтения... После вводного, «философского», раздела, в учебнике следовала история дореволюционной России. Сущность этой истории изложена была так: в дореволюционной России было плохо все, кроме двух явлений — революционной борьбы и территориальных завоеваний. К заслуженным «революционным борцам» причислялся разбойничий атаман: Стенька Разин. Учебник славословил Разина не только за его «революционную деятельность», но и за методы расправы со своими противниками. Учебник в одобрительном духе описывал для девятилетних детей, как расправлялся разбойник с царскими чиновниками: по приказу атамана, его сподвижники связывали захваченных чиновников, встаскивали их на высокую колокольню и оттуда сбрасывали... Эти эпизоды школьникам запоминались... Так в школе воспитывали детей в духе «социалистического гуманизма»... Последние разделы учебника были посвящены истории Советского Союза, прославлению деяний советской власти, «гениального и мудрого» вождя Сталина и его «соратников»: Кагановича, Молотова, Жданова, Кирова, Орджоникидзе и других; а также советских маршалов: Ворошилова, Буденного, Тухачевского, Блюхера, Егорова. Каждому «соратнику» и маршалу в учебнике был посвящен текст-панегирик и большой портрет. Текст изображал всех советских вождей и {264} маршалов легендарными героями, а портреты представляли их писанными красавцами... Учебник этот с многочисленными иллюстрациями был напечатан в миллионах экземпляров, и каждый ученик должен был приобрести его. — И вот, — рассказывала одна сельская учительница, — как только мы начали изучать этот новый учебник истории, так и посыпались на нас всякие «истории»... Не успели мы еще растолковать ребятам слова «матриархат», «патриархат», — как однажды посыльный из сельсовета вызывает с урока нашего заведующего школой немедленно на почту к телефону. Полетел заведующий сломя голову. А там, по телефону, ему из районе приказывают: «Немедленно заклейте в учебнике Шестакова «Истории СССР» портрет бывшего советского маршала Тухачевского и весь текст, который к нему относится. А школьникам поясните: к сожалению, был маршалом, занесен в историю как «талантливый полководец Красной армии», но впоследствии точно выяснилось, что он — вредитель в армии, изменник, шпион и враг народа. Поэтому расстрелян, как бешеная собака. Предупредите школьников, чтоб впредь его никогда маршалом не называли, а только кличкой: «враг народа», «пес смердящий»... Учительница тревожно оглянулась по сторонам, вздохнула глубоко. А потом продолжала свой рассказ об «историях»: — Заклеить портрет «врага народа» было нечем: в школе не было канцелярского клея. Пришлось ученикам просто перечеркивать ручкой и картинку и текст в учебнике... Но не успели мы еще опомниться от одного распоряжения, как посыпались другие: «Заклеить бывшего маршала Блюхера!...» «Заклеить расстрелянного маршала Егорова!...» «Снять и уничтожить портрет бывшего члена политбюро Коссиора!...» И пошла, и пошла, и пошла писать губерния!... Мы, учителя, были ошеломлены и ходили, как пришибленные и обалделые. А ученики скоро ко всем новостям привыкли... Было заметно, что это ниспровержение богов в бездну им даже понравилось. «Еще один полетел!..» — сопровождали они каждую такую новость. А перечеркивание учебника им нравилось еще больше: видимо, перечеркивать этот учебник было им гораздо приятнее, чем его изучать... Дело дошло до того, что как только начинался урок, ученики, ехидно улыбаясь, приступали к допросу учительницы: «Ну, кого же, Мария Ивановна, мы будем зачеркивать сегодня?» — «Какой там новый пес {265} засмердел?..» Один озорник как бухнул: «А скоро там очередь дойдет до усатого?...» Я остолбенела... А он пояснил: «Нет... я не того... Я подумал: Буденного... Потому вчера молоковоз из города вернулся и рассказывал: «В доме колхозника, — говорит, — сняли уже и того, с пышными усами который...» Это он Буденного так называет. «Неужто, — говорит, — и такие усища не помогли?! . » — И смех и грех с этим учебником, — закончила свой рассказ беспартийная учительница, обязанная преподавать девятилетним детям марксистскую философию и большевистскую политграмоту. — Каждый день двойной тревогой начинается: какая новость идет из центра? И как эта новость на этом учебнике и на моем учебном предмете отразится? Страх гнетет днем... Мучают тревожные вопросы ночью... Какая новая «история» ожидает нас?... Кого из богов с Олимпа в преисподнюю сбрасывают?... О каком вчерашнем «герое», а сегодняшнем очередном «псе», я должна буду завтра своим ученикам докладывать и какую новую «историю» рассказывать им вместо зачеркнутой?... (об этом см. также в книге на нашей стр.: Анатолий Кузнецов, «Бабий Яр» второе издание 1973 г. ; ldn-knigi) — Да, было бы смешно, если бы не было до слез грустно, — сказала учительница, вероятно, в ответ на мою невольную улыбку. — И кроме того, очень опасно. Ведь при изложении ученикам всех этих странных «историй» каждое слово, мимика, жест могут быть истолкованы начальством так, что поневоле сама попадешь в подобную «историю»... Учебник истории, неудачный сам по себе, да еще включивший в себя такую неустойчивую политическую современность, доставляет учителям очень много дополнительных забот, волнений, горя. Русская грамматика... без русского языка... Сильно жаловались учителя также на учебник русского языка. Жаловались повсеместно: и в сельских школах и в столичных, так как во всех советских школах один-единственный учебник является официальным и обязательным. — От нас, учителей, правительство требует, чтобы мы готовили в школе грамотные кадры, — говорили преподаватели русского языка. — Но для этого мы должны иметь хороших помощников в нашей работе: учебник, хрестоматию. А каковы в школе учебники? Вот, например, учебник по главному учебному предмету в школе, по русскому {266} языку. После революции все прежние школьные учебники, в том числе и учебники грамматики, были отменены и изъяты из школьных библиотек. В советских школах был введен новый учебник русского языка, учебник Шапиро. Но это — не учебник, а каторга: и для учителя и для учеников. Изучение его и преподавание по этому учебнику равнозначно каторжным работам. Грамматические правила в нем изложены суконным языком: путано, невразумительно, неуклюже, шероховато и малограмотно. Такую грамматику трудно читать. Еще труднее добраться до смысла написанного. Такие путаные правила почти невозможно заучить и запомнить. Учебник Шапиро наглядно свидетельствует о том, что автор плохо знает русский язык, не владеет им и находится не в ладах с русской грамматикой. Великий русский ученый-энциклопедист, поэт и языковед, основоположник нового русского языка, М. В. Ломоносов охарактеризовал русский язык, как самый богатый язык в мире: «Карл, римский император, говаривал, что испанским языком — с Богом, немецким — с врагами, французским — с друзьями, итальянским — с женским полом говорить прилично. Но если бы он российском языку был искусен, то, конечно, присовокупил бы, что им со всеми этими говорить пристойно, ибо он нашел бы в нем великолепие испанского, силу немецкого, живость французского, неясность итальянского и, кроме того, сжатую изобразительность латинского и греческого». А Шапиро в своем учебнике игнорировал этот афоризм Ломоносова о богатстве русского языка. Проявив большую «смелость», — написать учебник грамматики по такому богатому, прекрасному языку, — автор учебника не смог даже понятно, толково изложить и объяснить грамматические правила тем, кто изучает русский язык или преподает его. Великий мастер художественного слова И. С. Тургенев в специальном стихотворении прославил «великий, могучий, свободный и правдивый русский язык», который мог быть дан «только великому народу». А Шапиро в своем учебнике дал пародию на русский язык, какой-то убогий жаргон косноязычного. Автор русской грамматики игнорировал характеристики русского языка, которые даны М. В. Ломоносовым, Тургеневым и другими великими писателями. Вероятно, эти характеристики ему не нравились. Может быть, он опасался того, что школьники, прочитавши какое-либо грамматическое правило в изложении Шапиро, начнут {267} иронически сопровождать его афоризмами Ломоносова и Тургенева. Быть может, он считал эти характеристики неправильными и сам расценивал русский язык не как великий и богатый, а как убогий и отсталый. Но вероятнее всего, что автор учебника отбросил эти характеристики русского языка, как «аполитичные», бесполезные для целей коммунистического воспитания. Вместо этих, отброшенных им характеристик русского языка, автор ввел в свой учебник иную оценку, которая должна была давать учащимся политически окрашенную стимуляцию для изучения родного языка и служить орудием коммунистического воспитания молодежи. В качестве такой политической характеристики русского языка Шапиро привел в своем учебнике слова Маяковского: «Да будь я и негром Преклонных годов, И то, без унынья И лени, Я русский бы выучил Только за то, Что им разговаривал Ленин!...» Таким образом, автор внушает учащимся мысль, что русский язык имеет ту главную положительную особенность, «незаслуженную заслугу», что... «им разговаривал Ленин»... Именно из-за этой, самой значительной, особенности нашего языка учащаяся молодежь должна его «выучить»... Так даже стимулы для изучения русского языка были в учебнике грамматики изменены, политизированы и оглуплены: изучать язык «... только за то, что им разговаривал Ленин!... » В дореволюционных русских грамматиках, кроме авторского учебного текста, который был написан ясным, четким, грамотным языком, — был также текст для упражнений по грамматике: иллюстрации к грамматическим правилам, материал для грамматического анализа, для упражнений, списывания, диктантов, повторения. Этот иллюстративный материал занимал большую часть учебника грамматики. Весь этот материл был заимствован из русской классической художественной литературы. Откуда же еще можно заимствовать тексты {268} для изучения русского языка?! Русские классики дают шедевры поэтического образного языка, образцы прекрасного стиля, глубоких мыслей, высоких чувств. Этот текст учил школьников русскому литературному языку, содействовал всестороннему развитию и воспитанию учащихся, оживлял изучение сухой грамматики и прививал школьникам любовь к великому родному языку. Но Шапиро выбросил художественные тексты из своей грамматики. Он заменил их политическими текстами, которые были взяты из трех источников: из сочинений Сталина, Ленина и передовиц «Правды». Так, вместо «богатого» русского языка учебник грамматики преподносил учащейся молодежи убогий политически-митинговый жаргон. Вместо «свободного» русского языка школьники обязаны были долбить и повторять словесные партийные штампы. Вместо «правдивого» русского языка молодежь должна была в школе ежедневно слушать, читать, писать и повторять пропагандную ложь, выдаваемую за непогрешимую истину, за аксиому. Из-за этого педагоги и школьники расценили грамматику Шапиро, как «школьную каторгу», и люто возненавидели этот учебник. Немало школьников перенесло свое отвращение к учебнику на учебный предмет. В распространении языковой безграмотности в советской школе эта грамматика сыграла роковую роль. Изучая русский язык по дореволюционным книгам, учащиеся читали и слушали могучий колокольный перезвон великого языка, который был дан великому народу. И благоговейная улыбка часто сияла на их лицах. А в советской школе, морщась и кряхтя над «проработкой» шапи-ровского горе-учебника, слушая и читая на уроках таких «корифеев русского языка и русской литературы», как Ленин и Сталин, Шапиро и передовики «Правды», — ученики чувствовали себя не особенно хорошо. Как будто они, в виде наказания, вынуждены были выполнять одновременно такие обязанности: жевать мочалку; слушать «музыку» тарахтящей по булыжникам телеги; и задыхаться от пыли, которая клубами поднимается со страниц учебника... Шапировская грамматика была совершенно своеобразным учебником русского языка, пособием «нового типа». От всех предыдущих учебников, начиная от Ломоносовского и кончая учебниками предреволюционных {269} лет, эта грамматика отличалась двумя главными особенностями. Во-первых, этот учебник русского языка был написан и составлен автором, который не был специалистом по русскому языку и даже не владел элементарными основами этого языка. Поэтому вместо русского языка в учебнике был представлен не-русский язык, ибо язык Ленина и Сталина, Шапиро и передовиков «Правды» имеет к русскому языку такое же отношение, как сорняки — к пшенице, среди которой они угнездились, Во-вторых, этот учебник был составлен не на обещанную тему. Вместо грамматики русского языка автор составил хрестоматию по коммунистической политграмоте, политическую «грамматику». Превращение учебника русского языка в «политическую грамматику» автор произвел сознательно. Он знал, чем угодить партийному руководству, которое рассматривает школу, как «орудие коммунистического воспитания подрастающего поколения». Замысел автора целиком оправдался. Его «грамматическая политграмота» очень понравилась в руководящих сферах. Там высоко оценили ее достоинства: «Грамматика превращена из аполитичного предмета в орудие коммунистического воспитания школьной молодежи. Изучение грамматических правил и знаков препинания автор всегда увязывает с современностью и политическим воспитанием. Шапиро убедительно показал, как даже запятую можно увязать с коммунизмом... Политически заостренный, коммунистически выдержанный учебник. Это пример для всех других авторов»... В Центральном Комитете партии и в Наркомпросе учебник был одобрен и утвержден в качестве официального и единственного учебника русского языка для всех советских школ: для семилеток и средних школ всех типов. Учебник был напечатан в миллионах экземпляров. И ежегодно его переиздавали. Характер «грамматической политграмоты» этого требовал. Ведь задачи и генеральная линия партии, лозунги вождей, передовицы «Правды», — все это менялось, а следовательно и содержание «политической грамматики» должно было непрерывно меняться, обновляться. Замена прежних учебников грамматики учебником Шапиро была сделана, как это обыкновенно делается в Советском Союзе, безо всякого совета с учителями. Но учителям такой учебник никак не мог {270} понравиться. Преподаватели русского языка приложили огромные усилия к тому, чтобы освободиться от негодного учебника. Они бесконечное число раз ставили вопрос о непригодности этого учебника на совещаниях и учительских конференциях: районных, областных, республиканских. Конференции посылали свои резолюции-протесты в вышестоящие органы народного образования, вплоть до Наркомпросов. Учителя посылали письма-протесты, индивидуальные и коллективные, в свою профессиональную «Учительскую газету». Один учитель русского языка рассказывал: — Однажды, когда мы были в Москве, на летних курсах заочников педагогического института, мы, несколько учителей, зашли в «Учительскую газету»: побеседовать по поводу этого злосчастного учебника. А в редакции нас прервали после первых же слов: «Ах, Шапиро?.. Знаем этого ученого мужа, знаем!... Учителя со всех концов Советского Союза забросали нас критическими письмами по поводу его знаменитого учебника... Многие письма написаны очень ядовито. Одно, например, заканчивается так: «Бесспорно, товарищ Шапиро написал знаменитый учебник: самый плохой учебник в истории школьного дела в России... Ну, и отправьте его по назначению; в качестве экспоната в школьно-исторический музей. А школу необходимо освободить от такого учебника: без него заниматься легче и успешнее, чем с ним...» Или другое письмо: «Наркомпрос, — говорит оно, — разваливает дисциплину в школе, не допуская там абсолютно никаких наказаний. Может быть, учителям разрешат применять хотя бы одно наказание за самые тяжкие проступки учащихся: оставлять наказанного школьника на один час в школе — для послеурочных занятий по учебнику Шапиро? За эффективность этого наказания можно ручаться...» В своих письмах учителя резко осуждают Наркомпрос за такой учебник: «С пользой для дела учебник Шапиро может быть заменен любым дореволюционным учебником грамматики, даже самым худщим. Если Наркомпрос из сотен ученых-языковедов и многих тысяч преподавателей русского языка не мог найти лучшего автора для составления учебника, значит, это подтверждает ту характеристику Наркомпроса, которая дана ему в учительской поговорке: «Из Нарком-проса не выйдет, друг, Нарком-пшена... » Посмеялись учителя в редакции над этими язвительными письмами своих коллег. А потом спросили редакционных работников: {271} — Но почему же «Учительская газета» не напечатала ни одного из многочисленных критических писем? — А вы думаете, что мы можем делать все, что пожелаем?! — услышали учителя встречный вопрос журналистов. — Грамматика Шапиро — это официальный учебник для школ, утвержденный высшими партийно-государственными органами в стране: Центральным Комитетом партии и Наркомпросом. Поэтому нам не разрешается критиковать его в газете, публично... — Но вы все же не унывайте, — утешили в редакции на прощанье учителей. — Письма педагогов не останутся без последствий. Мы их в редакции собираем и регулярно, пачками, пересылаем Наркомпросу: для осведомления и принятия соответствующих мер. Чиновники Наркомпроса уже говорят нам, что этот «поток учительских „приветственных" писем им уже в печенку въелся...» Будем вместе с вами надеяться, что тысячи учительских писем все ж таки доконают Наркомпрос. Он не выдержит этого натиска и заявит: «Сдаюсь!».. У Наркомпроса бегемотова кожа. А за ним и над ним стоит Центральный Комитет партии, который отделен от учительских масс крепостной стеной. Поэтому очень нескоро учителя смогли «доконать» эти высокие «твердокаменные» учреждения. Долго, очень долго пришлось ожидать учителям результатов своих законнейших требований. Но они все-таки дождались этого радостного дня. Незадолго до германо-советской войны грамматика Шапиро была заменена другим официальным учебником русского языка, грамматикой ученого языковеда, профессора Бархударова. И педагоги и школьники с большим удовольствием сжигали ненавистный учебник Шапиро: тот учебник, который два десятилетия мучил учителей, школьников и родителей, выдержал 15 изданий, обошелся родителям во много миллионов рублей, развел в советской школе пышные сорняки малограмотности и вызвал у многих школьников отвращение к родному языку и неприязнь к школе... Эта смена учебников была большим школьным праздником: и для преподавателей, и для учеников, и для родителей. {272} О школьных хрестоматиях Сетовали учителя также и на школьные хрестоматии. Половина их заполнена хорошим материалом из классиков русской литературы, а другая половина — недоброкачественной, бездарной агиткой. Школьные хрестоматии политизированы пропагандным материалом. Политизированы все хрестоматии, начиная с книг для чтения в I классе начальной школы и кончая хрестоматиями для старших классов средней школы. Этот пропагандный материал имеет своей целью воспитывать у школьников чувство «советского патриотизма», т. е. духа преклонения перед всем коммунистическим, враждебности ко всему некоммунистическому. Прежние школьные хрестоматии, в большинстве, имели своей задачей: содействовать всестороннему воспитанию учащихся, прежде всего, моральному. Большое место в хрестоматиях было отведено материалам о семье и семейном воспитании. Этот материал был близок школьникам и важен для них. Стихи, рассказы, сказки рисовали образы дедушек, таких близких внукам. Эти дедушки учили внуков житейской мудрости, труду и делали им всевозможные игрушки. «Подождите, детки, Дайте только срок: Будет вам и белка, Будет и свисток». Со страниц хрестоматии вставали живые образы бабушек, которые любовно ухаживали за внучатами и рассказывали им интересные сказки. А в советских хрестоматиях дедушки и бабушки встречаются очень редко, так же редко, как в современной советской жизни. И только в одном виде: как олицетворение темноты и варварства... Старая пословица говорила: «Яйца курицу не учат...» Но советским школьникам рекомендуется обращаться со своими дедушками и бабушками по новой, советской, пословице: «Кому же и учить курицу, как не яйцам?!.» Один педагог-коммунист в Советском Союзе додумался даже до теории о «диктатуре детей в социалистическом обществе»... Подобно тому, как социальная пирамида при социалистическом строе перевернута {273} вверх ногами и в обществе установлена «диктатура пролетариата», прежнего самого низшего класса, — так и в семье, в быту, должна быть перевернута возрастная пирамида. Прежний самый низший возрастной слой, дети, должен быть поставлен на самом верху: он будет осуществлять «диктатуру детей» над всеми другими возрастными группами... Лозунг «на выучку к детям» Маяковский сформулировал в таком виде: «Безграмотная старь, Садися за букварь!... » В дореволюционных хрестоматиях было много интересных материалов: об отце, матери, взаимоотношениях детей с родителями. Эти материалы прививали, укрепляли и развивали у школьников любовь и уважение к родителям. В советских хрестоматиях материалов на эту тему вообще очень мало. А помещенные материалы говорят о том, что дети гордятся только тогда, когда родители «сознательные», то есть коммунисты, или «знатные люди», то есть награжденные, прославленные. О любви детей к родителям безо всякой политической подкладки, к простым обыкновенным людям, в советских хрестоматиях ничего не говорится. Такая обыкновенная детская любовь к своим простым родителям властью не поощряется. Если же родители «отсталые», к примеру, религиозные, тогда детям рекомендуется «перевоспитать» их. А для тех случаев, когда родители что-либо скажут или сделают вопреки указаниям партии или власти, — рекомендуется для подражания пионер Павел Морозов, который сделал политический донос на своего отца и посадил его в тюрьму. За это Павел Морозов очень прославлен в Советском Союзе: в радиопередачах, газетах, журналах, книгах. Место прежних «сентиментальных» и «аполитичных» рассказов о взаимоотношениях между родителями и детьми теперь заняли поэмы о доносчике на отца: он представляется в печати как образец для воспитания школьников в духе «советского патриотизма»... О школе, ученьи и учителе в прежних хрестоматиях было много интересных материалов: рассказов, стихотворений, воспоминаний, очерков. Самыми увлекательными из них были рассказы и стихотворения о Ломоносове, о том — {274} «... как архангельский мужик По своей и Божьей воле Стал разумен и велик». А из советских хрестоматий эта тема была выброшена. Бескорыстной любви к науке, «аполитичного», «академического» ученья коммунистические вожди не одобряют . О прошлом своей родины ученики дореволюционной школы могли в хрестоматиях прочесть много ярких, интересных материалов: былины об Илье Муромце, Добрыне Никитиче, Микуле Селяниновиче и других русских богатырях; очерки и стихи о славных эпизодах русской истории: о Ледовом Побоище, о свержении Татарского ига, о Полтаве и Бородине; рассказы и стихи о героях русской истории: о Владимире Мономахе и Александре Невском, о Минине и Пожарском, о Петре Великом, о Суворове, о Царе-Освободителе, о крестьянине Сусанине, о Сергие Радонежском, о Филарете Милостивом, о суворовских «чудо-богатырях». Но после Октябрьской революции 1917 года все эти материалы, как «несозвучные эпохе», из школьных хрестоматий были выброшены. В советских хрестоматиях из деятелей прошлого прославляются только революционеры и разбойники. О жизни в дореволюционной России советские хрестоматии дают материалы только из эпохи крепостного права, да и то описания исключительных случаев: о том, как помещица Салтыкова истязала своих дворовых девушек, как помещик заставил свою крепостную крестьянку выкармливать грудью его щенят и т. п. О жизни крестьян в свободной деревне, после отмены крепостной зависимости и до революции 1917 года, советские хрестоматии никакого материала не дают. Учебники и хрестоматии создают впечатление, что помещичье крепостное право существовало до самой Октябрьской революции и что большевики освободили крестьян от этого ярма. Материалов, которые описывают послеоктябрьский период, в советских хрестоматиях очень много. Все они рисуют советские порядки, в том числе и колхозы, как «социалистический рай земной», а всех большевиков, начиная с «величайшего из великих» и кончая председателем колхоза, изображают как «героев» и «друзей народа»... Читают голодные школьники рассказы, стихи, песни и частушки о «богатых сталинских урожаях», о «сытой, зажиточной жизни в колхозной {275} деревне», о «колхозном изобилии», о том, как «в колхозных свинарнях засияла лампочка Ильича. Читают о «колхозном рае», — и ежом шевелятся у них колючие мысли. — Живем, оказывается, в «колхозном раю». А почему же нам есть нечего?... Одеться, обуться не во что?... — В свинарнях электрические лампочки, а нам... хоть бы керосину в лавку доставили! Часто без лампы, под коптилкой дома сидим... А если школьники читают вслух славословия советским порядкам, то родители сопровождают это чтение злыми репликами. Разучивает школьник дома песню советского придворного одописца Лебедева-Кумача (в СССР его прозвали «Лебедев-Трепач») «Широка страна моя родная». Это песня, которую власть печатает в миллионах экземпляров, передает по радио и рекомендует петь и дома, и в школе, и на улице. «Широка страна моя родная, Много в ней полей, лесов и рек... » Отец школьника подает реплику: — Страна широкая, да жить негде... Оглянувшись на отца, школьник продолжает: «Я другой такой страны не знаю, Где так вольно дышит человек...» Мать не вытерпит: — Вольготней уже и нельзя: как в могиле... — Ну, а почему же они так врут?... — обращается школьник к родителям. — Писаки-то? — переспрашивает отец. — Жить хорошо хотят: вот и врут... Ты же сам вчера читал песню про Сталина в этой книжице... Как бишь его?.. — Джамбула?... — подсказывает школьник. — Да, да, он самый... Так что же сказал этот самый Джамбул? Он сказал без утайки: «Ты, вождь, мне подарил дом, коня, шелковый халат и орден. А за это я, говорит, тебя и прославлю и воспою, наше солнце, наш богатырь»... Вот, где собака зарыта... Школьница читает вслух «Колхозную плясовую», частушки, которые написаны советскими литературными лакеями, но выдаются за колхозные: {276} «Растяну гармошку шире, Пусть девчата подпоют: Чтоб узнали во всем мире, Как колхозники живут...» Родители иронизируют: — Пущай узнают: может, и у себя «колхозный рай» заведут... — Вот тогда и запляшут... «колхозную плясовую»... . Прежде, в дореволюционной деревне, и школьники, и их родители питали полное доверие и благоговейное уважение к печатному слову, книге, учебнику. Если кто-либо чему не верил, то последним и неопровержимым доказательством были слова: — Это же в книге пропечатано!... И «Фома Неверующий» сдавался. А теперь? Хрестоматии советских школ таковы, что уже школьники первого класса обязаны читать пропагандную ложь: — Мы не рабы. — Рабы не мы. — Колхозы собрали богатый урожай. — Колхозники живут зажиточно. — Мы хорошо пообедали и с песнями отправились на колхозную работу. — Советские школьники благодарят Сталина, великого друга детей, за счастливое детство!... * * * Взглянут дети на картинку — потом на свои лохмотья, на свою нищую халупу... Они рассматривают картинки, читают текст хрестоматии, сравнивают это со своей жизнью, своим опытом, и у них с первых же месяцев ученья зарождается недоверие к учебнику: там — ложь... Беседы школьников с родителями по поводу написанного в книгах это недоверие усиливают. {277} Встречая в печатных органах так много неправды, жители Советского Союза уже со школьных лет проникаются недоверием и неуважением к газете, журналу, книге. Это неуважение и недоверие к печатному слову сказывается в том обычном вопросе, с которым они обращаются друг к другу при виде печатного органа: — Ну, что там они брешут?.. Писатель М. М. Пришвин в очерке рассказал любопытный случай. Он увидел в поле знакомого подростка, колхозного пастуха, подошел к нему, присел, побеседовал. Потом предложил пастуху прочесть свой новый рассказ, только что напечатанный в советском журнале. Принимая из рук писателя журнал для прочтения, подросток-читатель сказал: — Посмотрим, что ты тут набрехал... . Возможна была бы такая беседа крестьянского парня с писателем и такое отношение вчерашнего школьника к печатному слову в дореволюционное время?!. Материально-бытовые нужды сельской интеллигенции Деревенские интеллигенты получают низкую заработную плату: агроном и врач от 250 до 350 рублей в месяц, а учителя от 150 до 300 рублей (нетто). Председатель сельсовета, партиец с низшим образованием, получает 400 рублей, то есть больше, чем получает директор школы семилетки или врач. Чтобы учесть реальную ценность заработной платы, нужно сопоставить зарплату с ценами на продукты и товары. Государственная цена в магазинах такова: килограмм ржаного хлеба — 1 рубль, килограмм картофеля — 1 рубль, килограмм мяса — 20 рублей, сала или коровьего масла — 30 рублей. Но в большинстве случаев сельская интеллигенция не может купить продукты по государственной цене: колхозное начальство редко снабжает служащих продуктами. Поэтому сельским интеллигентам обыкновенно приходится покупать продукты по базарным или спекулятивным ценам и платить за продукты в несколько раз дороже цен государственных. Так, например, государственная отпускная цена пуда колхозной ржи на месте, в колхозе, 20 рублей, а спекулятивная цена в этом районе колебалась за колхозные годы от 50 до 200 рублей, то есть она была в 2,5 или даже в 10 раз {278} выше государственной. При таких обстоятельствах семейные служащие могут кормить свою семью скудно. А государственные цены на одежду и обувь еще выше, чем на продукты: ситцевая или льняная рубашка от 50 до 100 рублей; ботинки — около 100 рублей; костюм от 300 до 600 рублей. Но по этим, государственным, ценам очень редко удается купить одежду или обувь. Чаще приходится доставать их у спекулянтов-перекупщиков или торговых работников и платить за это в несколько раз дороже. При этих обстоятельствах интеллигенты-одиночки живут скудно, а семейные — очень бедно. Прежде, до революции, сельский учитель начальной школы за свою службу получал 30 рублей (в золоте) в месяц. На эту месячную заработную плату он мог купить: 75 пудов ржи, или 100 килограммов сала, или 3 костюма. А теперь сельский учитель начальной школы за свое среднее месячное жалованье, 200 рублей (нетто), может купить по государственным ценам: только 12,5 пудов (200 килограммов) ржи; сала или масла — только 7 килограммов. А по базарным или спекулятивным ценам он может купить продуктов в несколько раз меньше. За костюм же теперь сельский учитель должен работать два-три месяца. Можно сравнить также денежную заработную плату учителей дореволюционной школы и школы советской. Учитель начальной школы в дореволюционной России получал заработную плату в размере 30 рублей (в золоте) в месяц. А учитель начальной школы в Советском Союзе получал перед войной (1941-45 года) 300 советских рублей (брутто) в месяц по высшей ставке. В те годы стоимость дореволюционного золотого рубля официально оценивалась в 150 рублей советских. Следовательно, советский учитель начальной школы получал в те годы 2 золотых рубля, или в 15 раз меньше дореволюционного учителя. Таким образом, уровень реальной заработной платы сельского учителя при советской власти понизился в 10-20 раз, по сравнению с дореволюционным уровнем. Советский учитель живет в колхозной деревне, по крайней мере, в 10 раз хуже, чем его коллега в дореволюционной деревне. Нередко выдача заработной платы учителям задерживается на 2—3 месяца. И тогда создается для них невыносимо-бедственное положение. В это время они голодают, ищут взаймы деньги, вымаливают взаймы {279} продукты. Некоторые вынуждены даже нищенствовать. Про одну учительницу рассказывали, что в такое черное время абсолютного безденежья, она ходила с сумочкой от одного колхозного двора к другому, выпрашивал у колхозников по несколько картофелин, чтобы не умереть от голода. Хлеба она не просила: знала, что его у самих колхозников нет... * * * Но даже тогда, когда деньги есть, купить продукты, одежду, обувь для сельской интеллигенции очень трудно: в колхозной деревне мало продуктов и еще меньше товаров. Чтобы купить в колхозе пуд ржи по государственной цене, за 20 рублей, учителям приходится «вымаливать хлеб, как нищим»: многократно упрашивать сельских начальников — и «голову» колхоза и председателя сельсовета. Но начальники редко идут навстречу учителям. Они предпочитают продавать хлеб не по государственной цене, а по тайно-спекулятивной: не за 20, а за 100 рублей пуд. Разница между этими ценами идет в их «личные фонды»... А у колхозников хлеба не купишь: они сами сидят без хлеба. И остальные продукты — и картофель, и молоко, и масло — в колхозной деревне приходится разыскивать с трудом. А в город ходить — далеко. — Продукты достать трудно, а одежду и обувь еще труднее, — говорят учителя. — В сельских магазинах, кроме водки, ничего нет. А в районные магазины товары привозят редко и в малом количестве. Как только привезут — горожане, обыкновенно, сразу же их расхватывают. Об этих бедствиях товарного голода учителя рассказали поразительные случаи. Износились у учителя брюки: одни, ведь, бессменные, и для будней, и для праздников. Протерлись, порвались. А зачинить нечем: тряпки для заплаты нет и купить негде. Глядя на оборванного учителя, школьники посмеиваются, подшучивают: «Не только у нас штаны худые» ...Весной, в жару, учитель приходит в класс и сидит там в пальто: раздеться невозможно... {280} У другого учителя износилась и порвалась рубаха, заменить нечем: она у него единственная. В магазинах районого и областного городов не мог найти ни мануфактуры, ни готовой рубашки. — Поверите-ли, — рассказывал учитель, — за самую плохенькую рубашку согласен был бы заплатить 100, 150 рублей, даже все свое месячное жалованье 250 рублей!... Но в магазинах нет, а спекулянты не попадаются. Тогда учитель придумал какой-то предлог, получил у начальства отпуск на три дня, съездил в Москву и вернулся с пустыми руками. Он потратил уйму денег, промучился два дня в бесконечных очередях в магазинах и рыночных ларьках, но не мог достать ни рубашки, ни метра мануфактуры... А учительница из-за галош мук натерпелась. Протерлись галоши, худые стали, а за ремонт никто не берется: нет резины. Купить галош негде. А в деревне осенью, в дожди нескончаемые и грязь непролазную, без галош обойтись невозможно. В школу приходит и домой возвращается с промокшими нотами, облепленными грязью. Отправилась в областной город. Вернулась без галош, но с синяками на лице: в очередях была такая давка, учительница упала, а ошалелая толпа помяла ее, ушибла, чуть совсем не растоптала... — Слава Богу, что сама жива осталась!... Дела с покупками немного поправились только тогда, когда в больших городах, наряду с обычными магазинами, в которых почти ничего не было, открылись государственные, так называемые, «коммерческие магазины»: там продавали товары по очень повышенным ценам. — Хоть в коммерческом магазине и дорого, но все же купить можно, — радовались учителя. — Без брюк и без рубашки, без блузки и юбки, без ботинок и галош — не обойдешься. А без масла можно потерпеть. Теперь хоть поголодаешь, но сэкономишь денег и сможешь в коммерческом магазине купить самую необходимую вещь. После этого учителя, чтобы сэкономить дорожные расходы, собирали после получки деньги и отправляли одного коллегу в большой город за покупками. Тот привозил, по заказу, самые необходимые вещи из коммерческих магазинов. Жизнь сельской интеллигенции протекает в нужде и постоянных материальных заботах: как прожить, накормить и одеть себя и свою семью?.. {281} Слова Ленина, которые часто приводятся в учительской печати: «Народный учитель должен быть у нас поставлен на такую высоту, на которой он не стоял, не стоит и не может стоять в буржуазном обществе», — звучат, как издевательство... * * * Материальное положение отдельных учителей, конечно, не одинаково. Оно зависит не только от уровня заработной платы, от числа членов семьи, но и от характера взаимоотношений с местным начальством. При неладных взаимоотношениях учителя могут бедствовать от голода и холода. Если же колхозное начальство будет благосклонно к учителю, то оно легко может обеспечить этому учителю сносное существование: продуктами из колхозного склада по государственным ценам снабдит; подыщет лучшую квартиру; обеспечит дровами; огородный участок выделит; в город свезет учителя, когда это нужно. Колхозные учителя жаловались на свое скудное питание. А две учительницы-комсомолки хвалились: — А мы как сыр в масле катаемся: пшеничный хлеб, мясо, молоко, яйца, овощи... Ларчик их благополучия открывался просто: они жили и столовались у колхозного кладовщика. Учительницы изрядно платили кладовщику за квартиру со столом, а тот не жалел для них продуктов с колхозного склада и из колхозных ферм. Учительницы оптом покупали у кладовщика наворованные им колхозные продукты. Сельские начальники обычно покровительствуют тем учителям, которые «угождают» им чем-либо: взяткой, личными услугами или своей «политической активностью». * * * Часто в деревнях эта житейски-бытовая коллизия — нужда учительниц и их материальная зависимость от начальников — приводит к такому результату: молоденькие учительницы выходят замуж за местных начальников. А начальники, разводясь со своими женами-колхозницами, {282} оставляют у них на шее кучу ребятишек, безо всякой помощи. Если же учительницы не хотят «идти навстречу» начальникам, то пьяные и всевластные «колхозные царьки» и всевозможные районные уполномоченные, словно назойливые мухи, будут постоянно донимать одиноких молодых учительниц своими любовными домогательствами, допекать их нуждой и придирками и всеми способами «портить жизнь», пока не «доконают»... Из сельских интеллигентов сносно обеспечены только те, кому местное начальство покровительствует, или те, которые имеют выгодную должность и покладистую совесть, — и поэтому могут брать взятки даже с нищих колхозников. Рассказывали об одном враче из деревенской больницы. Эта женщина-врач и ее мамаша умело «организовали» свое продовольственное снабжение. Колхозниц, которые приходили в больницу, мамаша приглашала по одиночке «заглянуть» на кухню. Там она выклянчивала у пациенток для врача-дочери продукты: яички, творог, овощи и т. п. Пациенток же, которые ничего не оставили на кухне, обычно постигала у врача полная неудача: лекарства «не было», дать освобождение от работы было «невозможно», характер заболевания оказывался «неясным», нужно было повторно приходить в больницу, ибо «надо... ж... дать»... Об участковом ветеринаре говорили, что без взятки он не выполнял никакого дела. Одна учительница рассказала о своем посещении этого ветеринара. Его «помощник» встречает каждого посетителя наедине и выспрашивает о деле. А потом говорит: «Вы должны знать, что ветеринар хочет жить. А сухая ложка рот дерет. За такую-то сумму все пойдет как по маслу и надлежащую бумажку Вы получите»... Сумма взятки точно была установлена чиновником-взяточником в зависимости от характера случая. Этой учительнице нужно было взять у ветеринара разрешение на убой своей коровы. Из-за недостатка сена семья учительницы вынуждена была сменить корову на козу. Но продать корову было очень трудно и поэтому необходимо было резать корову, чтобы продать мясо и потом купить козу. На убой же скота требовалось обязательное разрешение районных органов власти, официальная бумага участкового ветеринара. За убой своего скота без такого разрешения хозяин {283} подвергался огромному штрафу и тюремному заключению. За крупную взятку ветеринар выдал учительнице справку о том, что корова упала в яму, сломала ногу, и поэтому хозяйке дано разрешение на немедленный убой скотины. Получив изрядную взятку, денежную или натуральную, ветеринар давал частным владельцам и председателям колхозов справки о падеже скота от несчастных случаев или от «заразных заболеваний», подписывал акты об уменьшенном количестве нарождающегося молодняка и тому подобные «филькины грамоты». Путем таких хитроумных «комбинаций» некоторые взяточники умудряются «организовать» свое высокое материальное благополучие даже в нищей колхозной деревне. Неоплаченный отпуск учителей Местные учителя на Орловщине рассказали о том, что их обижают не только местные органы власти, но и правительство. Они точно узнали, что правительство предоставляет им летом отпуск неоплаченный, или, точнее, оплаченный за их собственный счет. Когда учителя ежемесячно получали свою зарплату и расписывались в получении брутто-зарплаты, расписывались за 300 рублей, а получали на руки только 240 рублей, то все учителя видели в ведомости и поэтому знали, что 20% их месячной брутто-зарплаты отчисляется на налог, жилищно-культурный сбор и заем. Но учителя, которые знали свою преподавательскую нагрузку в учебных часах и размер почасовой оплаты, — с карандашиком в руках вычисляли свою годичную и ежемесячную брутто-зарплату и устанавливали, что и брутто-зарплата их тоже уменьшена приблизительно на пятую часть. Когда многие учителя пытались этот вопрос об уменьшении их брутто-зарплаты выяснить у своих директоров или бухгалтеров, то в ответ слышали окрики, даже с политическими угрозами. — Все правильно, точно по инструкции Наркампроса. — Неужели вы думаете, что советская власть вас обсчитывает?! . — Нам некогда с каждым учителем пересчитывать его зарплату. Если находите неправильным расчет, то жалуйтесь в вышестоящие инстанции... Там дадут «соответствующий ответ» на такую жалобу... {284} И учителя умолкали. Но вот некоторым учителям удалось получить от бухгалтеров разъяснение по этому вопросу и даже посмотреть секретную инструкцию Наркомпроса. И тогда учителя поняли механику их ограбления. По Кодексу Законов о Труде все рабочие и служащие в СССР должны получать отпуск с выплатой за него зарплаты за счет государства-работодателя. Следовательно, брутто-зарплата учителей при почасовой оплате должна вычисляться так: зарплата за проработанные за год рабочие часы должна делиться на число рабочих месяцев в году (у учителей 10 рабочих месяцев и 2 месяца отпуска). Например, учитель А. имеет 1500 годичных часов, с оплатой 3 рубля в час. Итого брутто-зарплата 4.500 рублей в год. Эта годичная брутто-зарплата, разделенная на 10 рабочих месяцев, составит среднюю ежемесячную брутто-зарплату учителя А. — 450 рублей. А за два отпускных месяца государство-работодатель должно добавить 900 рублей и выплатить их учителю в отпускные месяцы. Но в действительности вычисление зарплаты преподавателям в советских школах производилось по секретной инструкции Наркомпроса совсем не так. Государство-работодатель из своих средств ничего не выплачивало учителям за время отпуска. Органы народного образования вычисляли брутто-зарплату учителям так. Часовую плату умножали на число учебных часов учителя в году (в указанном случае 3 рубля х 1500 = 4500 р.). К этой сумме зарплаты не добавляли на оплату отпуска, ни одного рубля. Эту сумму делили не на 10 рабочих месяцев, а на все 12 месяцев, включая и два отпускных месяца. В данном примере средняя ежемесячная брутто-зарплата учителя была уже не 450 рублей, а только 375 рублей, то есть на 17% меньше. При таком расчете ясно, что работодатель не оплачивает учителям отпуска из своих фондов. Правительство недоплачивает учителям ежемесячно 17% их зарплаты и за счет этих отчислений, за счет средств самих учителей, — выплачивает им ту плату, которую само оно заранее вычло из зарплаты учителей в течение года. Учителя не имели оплаченного отпуска. Отчисления от их зарплаты были очень высокие — 1/3 часть всей зарплаты: 17% тайно, по секретной инструкции Наркомпроса, и 20% из оставшейся суммы явно — по ведомости. В цифрах эти отчисления в приведенном примере будут выглядеть так. Не выплачивая учителю отпускных и вычитая эти отпускные {285} из зарплаты самого учителя, государство снижает зарплату учителя с 450 до 375 рублей в месяц. А потом, при выдаче учителю этой уменьшенной брутто-зарплаты, советское государство ежемесячно вычитает из заплаты учителя в свою пользу (на налог, на заем и на жилищно-культурный сбор) еще раз 20% от 375, то есть 75 рублей ежемесячно. В итоге таких отчислений зарплата учителя — 450 рублей — распределяется так: учитель получает на руки в этом случае только 300 рублей из 450, т. е. две трети зарплаты; а одну треть зарплаты у учителя отбирает работодатель — советское правительство. Отбирает, вопреки даже собственным законам — Кодексу Законов о Труде. Учителя, узнавши эту механику их ограбления, рассказали об этом коллегам. В центр — в адрес «Учительской газеты», Наркомпроса, в ЦК профсоюза работников просвещения — полетели многочисленные жалобы и запросы. Но ответа на свои запросы учителя не получили. Тогда они явились в эти учреждения во время сбора в столице на летних курсах Заочного Института. Началось хождение по мытарствам «от Понтия к Пилату»: из «Учительской газеты» в ЦК профсоюза; из ЦК профсоюза в Наркомпрос; из Наркомпроса — в ВЦСПС (Всесоюзный Центральный Совет Профессиональных Союзов). Там произошел интересный разговор с профсоюзными вождями. Профсоюзные «вожди» прежде всего постарались «утешить» учи- телей тем соображением, что не оплачивает отпуск не только Наркомпрос, но и другие Наркоматы. Неоплаченный отпуск имеют не только учителя, но и все те рабочие, которые получают не помесячную, но почасовую или сдельную зарплату, то есть две трети всех рабочих и служащих. — Но ведь это же противоречит Кодексу Законов о Труде? — спросили учителя. — Несомненно, — подтвердили профсоюзные сановники. — Ну, и как же вы, наши профсоюзные руководители и защитники, смотрите на то, что у нас, вопреки советскому закону, отбирают оплату нашего отпуска? — А мы смотрим на это вот так, — цинично засмеялся один из вождей и поднял перед глазами руку с расставленными пальцами: «сквозь пальцы»... . А другой добавил: — Чудаки вы, право, провинциалы!... Как же мы можем смотреть {286} на это дело иначе, ежели эта инструкция об отчислении из зарплаты утверждена ЦК партии и советским правительством?!. «Чудакам» пришлось на этом закончить свою беседу с высокими вождями профсоюзного движения и в смущении удалиться... После этого рассказа учителей, я сам попросил у знакомого бухгалтера секретную инструкцию Наркомпроса, прочел ее и убедился, что все, рассказанное этими «учителями-чудаками», не было выдумкой. Преподаватели в школах СССР, в социалистическом «государстве трудящихся», действительно не имеют оплаченного отпуска, вопреки советскому Кодексу Законов о Труде. Учителя в Советском Союзе живут в бедности и нужде, а коммунистическое правительство-дракон отбирает треть их зарплаты, ограб-ляет их средства, даже отпускные... «Общественная работа» Кроме своей служебной школьной работы, учителя должны принимать участие во внешкольной работе среди населения. Работа эта бесплатная, называется «общественной работой» и выполняется по поручению и под руководством местных партийно-советских организаций. «Общественная работа» бывает самого различного характера. Например, культурная внешкольная работа среди населения: спектакли, вечера, читки, доклады, кружки и т. п. В этой работе, близкой учителям по своему характеру, учителя охотно бы участвовали, если бы она не была так политизирована. Но она главным образом поставлена на службу пропагандным целям коммунизма, а потому потеряла для них всю свою привлекательность. Учителей часто привлекают для хозяйственной работы в колхозе. Как только где-либо в колхозе обнаруживается «прорыв» — отстает прополка или уборка конопли, картофеля, овощей, зерновых, молотьба, дороги испорчены и т. п., — сельсовет, не задумываясь, отдает распоряжение директору школы: «После уроков прислать в распоряжение председателя колхоза столько-то учеников и столько-то учителей». Директива выполняется. Но едва ли можно ожидать от учителей хорошего выполнения таких поручений, в особенности, в колхозах, где начальство совсем не заботится ни об учителях, ни о школьниках. {287} Ко самым неприятным видом «общественной работы» для сельских учителей является проведение таких хозяйственно-политических кампаний, которые ненавистны для колхозного населения: подписка и сбор «добровольно-принудительного» займа, агитация за выполнение яйцепоставок, мясопоставок и т. п.. Проводя такие кампании, учителя должны выслушивать от колхозников, родителей учащихся, горькие упреки или даже грубую ругань. — У меня больной ребенок и три голодных курицы, — заявляет мать-вдова. — Яичек не хватает своему больному малышу. А вы пришли отнимать у больного ребенка последнее яичко!.. Что же он должен есть?! И не стыдно вам, товарищи-обиралы?!. — Вот ходите вы по хатам и тявкаете, как дворняжки, уговариваете нас на заем подписаться, — обращаются озлобленные колхозники в других дворах к агитаторам: местному комсомольцу и учительнице. — С нас вы последнюю шкуру сдирать помогаете. Государство наше владеет всеми неисчислимыми богатствами нашей страны. А мы, колхозники, нищие, у нас ничего нет, нам ничего не оставлено. Кто же кому должен взаймы давать?!. Замечая, что учительница смущается, колхозник обращается к ней: — Неужели вам, учителям, за это советская власть наши народные денежки выплачивает?!. Сидели бы вы дома да занимались бы лучше своими делами: детишек хорошо грамоте да уму-разуму учили. И для вас было бы лучше, и для детишек, и для нас, родителей... Часто упреки и такую ругань учителя вынуждены были выслушивать в присутствии своих учеников... — Для комсомольцев и партийцев, с которыми мы по дворам ходили, колхозников «агитировали», такие «беседы» ничего не значат, — говорят учителя. — Как с гуся вода. Кожа у них бегемотова, совестью они не обременены. Им — все «Божья роса». А мы после такой кампании возвращаемся домой побитые и разбитые. И на другой день, в школе, ученикам в глаза посмотреть стыдно... Учителя участвуют в такой «общественной работе» вопреки своему желанию. Но отказаться от «общественной работы» они не могут: власть принуждает. А перед диктаторской властью они бессильны, бесправны и беззащитны... {288} Власть, крестьянство и интеллигенция Таковы трудные условия работы сельской интеллигенции и ее неприглядная жизнь в колхозе. В этих условиях работать хорошо и успешно интеллигенция не может. Не может она также чувствовать ни довольства жизнью, ни морального удовлетворения от своей работы. Жизнь сельской интеллигенции и населения, которое она обслуживает, такова, что интеллигенция не может стать «опорой советской власти» в деревне. Она не может испытывать уважения к порядкам социалистической деревни, не может внутренне принять коммунистическую идеологию, не может почувствовать симпатии к той власти, которая установила «второе крепостное право» и сделала жизнь в колхозной деревне такой тяжелой и мучительной. Положение сельской интеллигенции во взаимоотношениях колхозного крестьянства с антинародной коммунистической властью очень сложно и для интеллигенции мучительно. В огромном большинстве беспартийная интеллигенция стоит на стороне народа против власти, хотя интеллигенты и являются по должности государственными чиновниками. Но выявить это отношение открыто в советском диктаторском государстве интеллигенция не может: за это государственных чиновников там ожидает немедленное увольнение с работы и лагерь... . Поэтому каждый интеллигент вынужден решать эту важнейшую проблему в индивидуальном порядке: «про себя» и «для себя». В большинстве случаев беспартийные интеллигенты вынуждены как-то в самых разнообразных формах «лавировать» между государственными крепостными и «колхозными царьками», между народом, которому они сочувствуют, и властью, которой они вынуждены служить и от какой зависит их жизнь и смерть... | |
|
| |
| Просмотров: 919 | |