Это вызывает недоумение: как случилось, что в стране, обладающей обширными площадями сельхозугодий и посевов зерновых культур, лучшими черноземами, передовой агрономической наукой, вековыми традициями хлеборобства, трудолюбивым народом, нехватка продуктов питания и связанный с нею голод стали постоянными спутниками народной жизни?
Даже в мирное время наблюдаем привычную картину карточного распределения продуктов, время от времени сменяемую годами относительного благополучия, что, впрочем, вовсе не свидетельствовало об изобилии, так как продовольственный дефицит по-прежнему сохранялся. "Колбасные поезда” в Москву, которая на фоне лимитированной российской провинции выгодно отличалась относительным изобилием, — вот характерная горькая примета еще недавнего прошлого.
Хлебный вопрос всегда актуален: можно месяцами жить без многого, кажущегося необходимым, но без хлеба не проживешь. У нас трудности с продовольствием в разное время объяснялись по-разному. Школьный учебник, например, повествуя о жизни дореволюционного крестьянства, снабдил иллюстрацию такой подписью: "Один — с сошкой, семеро — с ложкой”. Рассказывая о жизни колхозников, историки уже, разумеется, не называли эксплуатацию бедных богатыми главной причиной голодной жизни людей, поскольку считалось, что с завершением социалистической революции в СССР ликвидированы эксплуататорские классы, в том числе последний — кулачество.
Однако в реальности механизм социальной селекции при советской власти способствовал расслоению общества на номенклатуру: партийную, государственную, военную, научную, творческую и проч. — и собственно "трудящихся”. Для верхов основополагающими стали слова "угадать, угодить, уцелеть”, для низов — "не верь, не бойся, не проси”.
Противоречие между земледельческим потенциалом России (бывшая мировая житница) и реальностью обычно объяснялось различными историческими "объективными обстоятельствами”: революцией, интервенцией, военными тяготами и их последствиями, неблагоприятными погодными условиями и проч. Отнюдь не отвергая данные объяснения, обратимся к истории вопроса, то есть рассмотрим, как изменялись во времени механизмы производства и распределения зерна в стране, какова была роль государства в этом деле. Наш анализ будет касаться узловых моментов истории XX века.
...Как отмечал в своем классическом труде блестящий русский экономист Н. Д. Кондратьев, до Первой мировой войны хлебный рынок в России складывался стихийно в процессе экономической жизни народа и рыночного оборота 1 . Регулятором выступала свободная конкуренция: товар свободно продвигался по рынку и также свободно, под давлением конкуренции, изменялись спрос и предложение. В условиях войны названный порядок нарушился, спрос и потребление возросли, а производство, в основном по причинам активной мобилизации, падало. Ослабление рыночных связей вызывалось и расстройством транспорта. Уже тогда единый российский рынок начинает распадаться. Вот почему в военных условиях государство взяло на себя функции регулятора рыночных отношений. Все последующее только способствовало закреплению роли регулятора за тремя весьма несхожими по своей природе правительствами: царским, Временным и большевистским. Первое вплотную подошло к хлебной монополии путем принудительной государственной разверстки, установления в 1915 — 1916 годах твердых цен на овес, рожь, пшеницу и ячмень, а также правом военных и гражданских властей на реквизицию хлеба во фронтовой полосе.
Временное правительство законодательно ввело хлебную монополию 25 марта 1917 года. В то время это означало, что крестьянин мог продавать хлеб только государству и только по твердым ценам, но принудительное изъятие хлеба у крестьян практически не допускалось. Итак, политика делалась радикальнее: если поначалу подразумевалось улучшить условия сбыта для производителя хлеба, то в скором времени выявилась надобность "заставить производителя отдать продукт, чтобы обеспечить потребителя”. Однако радикализм Временного правительства не был направлен на ограбление деревни: закон от 25 марта 1917 года, устанавливая нормы отчуждения хлеба у владельца по твердым ценам, оставлял зерно для семян в соответствии с имеющейся у земледельца посевной площадью, а также на пропитание его семьи, его работников, для прокорма скота и, наконец, страховой фонд "на всякий случай” в размере 1/10 всех перечисленных потребностей. Закон о хлебной монополии так и остался на бумаге, поскольку большинство деревенского населения было против учета запасов и излишков хлеба в своих индивидуальных хозяйствах.
В условиях продовольственного кризиса государство боролось за твердые цены на хлеб, но не регулировало цены на товары, ввозимые в деревню и необходимые ей (железо, соль, керосин, табак и др.), таким образом, разрыв между городом и деревней увеличивался. Кондратьев приводит знаменательные цифры: заготовительные планы царского правительства выполнялись в январе 1917 года на 73 процента, а у Временного — снизились в среднем до 49 процентов.
При большевиках борьба за хлеб одновременно означала борьбу за власть; голод и репрессии стали составной частью проводимой в деревне политики. "Борьбе за хлеб, — писал Н. Д. Кондратьев в 1922 году, — советская власть придает своеобразное толкование, освещая ее как одну из форм классово-политической борьбы... Вместе с тем, поощряя разложение деревни, власть будит в массах крестьянства чувство розни и склонность к доносительству: декрет (от 9 мая 1918 г.) санкционирует передачу половины стоимости не заявленного к сдаче и по доносу реквизированного у "врагов народа” хлеба доносителям” 2 . Таким образом, большевики работали на раскол: опираясь на сельский пролетариат, создали для своего режима мощную социальную базу, от них зависимую и им покорную. Не случайно Ленин ставил своей партии в историческую заслугу то, что "она "сверху” внесла гражданскую войну в деревню, расколола крестьянство” 3.
Менее чем за год произошло качественное изменение государственной политики в отношении всего крестьянства: власть присвоила себе безраздельное принудительное право распоряжения "мужиком”, в Россию пришло новое "крепостное право”. Резкое ухудшение продовольственного снабжения породило "мешочников” — так большевики стали называть не только спекулянтов, существовавших и до 1917 года, но и огромные массы народа, которые ездили за хлебом в другие районы страны. Троцким был издан приказ о расстреле на месте неподчиняющихся "мешочников”, но карательные меры оказались малоэффективны. "Мешочничество” сильно повышало нелегальные вольные цены, плодило спекуляцию и служило точным барометром неблагополучия рыночных отношений.
В Гражданскую войну крестьянам, как самому многочисленному слою российского общества, приходилось уже вести борьбу на два фронта: против "реставрации” и неизбежной в этом случае "разборки”, связанной с необходимостью возвращения захваченных ими помещичьих земель, — с одной стороны, и против беспощадного режима большевиков, цель которых с циничной откровенностью была высказана публично одним из их главарей: "...мы возьмем питерских рабочих как основу и потом ленивого мужика заставим штыком пойти в бой... Пока у нас недостаток хлеба, крестьянин должен будет давать советскому хозяйству натуральный налог в виде хлеба под страхом беспощадной расправы. Крестьянин через год привыкнет к этому и будет давать хлеб. Мы выделим пролетарские части, сотню-две тысяч для создания продовольственных базисов. И тогда, создав эти продовольственные базисы, создав возможность хозяйственной жизни, возможность общей трудовой повинности, как принудительной, при огромном значении воспитательного фактора, мы сумеем наладить наше хозяйство” (из доклада Троцкого на заседании Московского комитета РКП(б) 6 января 1920 года) 4 . За словами Троцкого стоял и опыт победоносной для большевиков Гражданской войны, и задачи на будущее; в них выражен прообраз колхозов как продовольственных, то есть сугубо материальных, а отнюдь не теоретически-доктринерских базисов мировой революции, о которой грезили большевики.
И это были не просто слова: в 1922 году в стране голодало около 36 млн. человек, но Политбюро, являющееся высшим властным органом, принимает в декабре того же года решение "признать государственно необходимым вывоз хлеба в размере до 50 миллионов пудов” 5 . Русский народ как закваска мировой революции! Как подручный материал в глобальных планах марксистов-утопистов...
Отсюда непримиримая борьба между новой властью и крестьянством, какими бы отступлениями тактического характера ни сопровождалась политика большевиков. Такой уловкой стал нэп, объявленный в марте 1921 года. Альтернативы ему, в общем-то, у большевиков не было, ибо возможности террора не безграничны; власть серьезно зашаталась под напором крестьянских восстаний. Но, давая крестьянам некоторые временные послабления (замена продразверстки продналогом), большевики ни на миг не переставали рассматривать крестьян как "мелкобуржуазную стихию”, главная борьба с которой еще впереди. Ленин неоднократно подчеркивал, что в этой борьбе не на жизнь, а на смерть государство будет бороться с растущим снизу капитализмом (именно так новая власть понимала рост зажиточных слоев деревни в результате разрешения свободной торговли) государственными мерами сверху. "Мы делаем определенный жест, определенное движение. Мы сейчас отступаем, как бы отступаем назад, но мы это делаем, чтобы отступить, а потом разбежаться и сильнее прыгнуть вперед. Только под этим условием мы отступили назад в проведении нашей новой экономической политики”. И еще одна ленинская цитата того же времени: "Величайшая ошибка думать, что нэп положил конец террору. Мы еще вернемся к террору, и к террору экономическому” 6.
Годы нэпа стали временной передышкой для обеих сторон. Правительство вынуждено было в условиях послевоенной разрухи и голода пойти на некоторые уступки деревне, чтобы оживить народное хозяйство; кроме того, оно не обладало еще всеми необходимыми рычагами для окончательного подчинения крестьян государственному диктату. Земельный кодекс 1922 года разрешал трудовую аренду земли (при подтверждении отмены навсегда права частной собственности на землю и объявлении всей земли собственностью "рабоче-крестьянского государства”), допускал применение вспомогательного наемного труда в сельском хозяйстве, закреплял принцип свободы выбора крестьянским населением форм и порядка землепользования (на практике во многих губерниях крестьянам чинились препятствия при выходе на хутора и отруба). В середине 20-х годов происходит рост числа середняцких хозяйств (при некотором сокращении удельного веса бедняцких слоев и относительно стабильном положении кулачества). Этот процесс отражал социальные последствия нэпа: сам естественный ход хозяйственной жизни выдвигал крепких зажиточных крестьян, которые, организовавшись, могли заявить самостоятельные политические лозунги вразрез с линией большевиков. Именно вторая половина 20-х годов должна была разрешить назревающий конфликт. И опять камнем преткновения между властью и крестьянством стал хлеб, а точнее, вопрос о том, какие силы будут организовывать, регулировать и контролировать хлебный рынок: экономическая рыночная стихия (колебания между спросом и предложением) или принудительные государственные меры. Экономика вновь тесно переплелась с политикой.
...Товарная продукция зерновых до Первой мировой войны составляла в России примерно четвертую часть всего валового сбора, а в конце 20-х годов — накануне сплошной коллективизации — понизилась до 19 — 21 процента. Советское государство искусственными мерами постоянно сдерживало рост товарности зажиточных крестьянских хозяйств, устанавливало определенный предел, выше которого эти хозяйства не могли развиваться.
Сдерживали рост товарного производства зерна и знаменитые "ножницы цен”, то есть промышленные товары были относительно дороги, а сельскохозяйственные относительно дешевы. Соотношение цены сбываемой крестьянами пшеницы в среднем по стране было на треть ниже цены покупаемых ими на рынке промышленных товаров. Реальное воздействие крестьянина на рыночные отношения свелось практически к одному главному способу — придерживанию зерна до лучших времен, попыткам использовать сезонные колебания цены на хлеб, поискам иных мелких лазеек и "случаев”. У сдатчиков зерна появились стимулы к задержке хлеба и дальнейшему выжиданию повышения цен. Если учесть, что в эти годы (1925 — 1927) единоличные крестьянские хозяйства давали 97 — 98 процентов ежегодных сборов зерновых культур в стране, ситуация выглядела для правительства непростой.
В заготовительную кампанию 1926/27 года оно стало вовсю использовать финансовые рычаги для вытеснения частника: заготовительные цены были понижены, прекращена практика частичного финансирования банками хлебных операций частных заготовителей, кредитование всего хлебного оборота было сосредоточено в Госбанке, другим банкам этим заниматьсям запрещалось. Товарное и полутоварное мукомолье изымалось из владения и аренды частных лиц, ограничили перевозки частных хлебогрузов по железной дороге. В следующем году ограничение частных перевозок распространилось уже и на водный транспорт, завершилось изъятие из частных рук мукомольного дела 7.
Тут берет начало новый виток экономического террора (в рамках нэпа — мы подчеркиваем это обстоятельство), о котором Ленин предупреждал своих партийных "подельников” еще в 1922 году.
Ответной мерой деревни стала знаменитая "хлебная стачка” (осень 1927 — зима 1928 года), в результате которой к январю 1928 года было заготовлено 300 млн. пудов хлеба вместо 500, ежегодно необходимых государству для обеспечения потребностей населения и промышленности (последующий нажим на деревню позволил ликвидировать хлебные затруднения в первые месяцы 1928 года). Нажим на деревню — целиком внеэкономическое средство борьбы за хлеб. "Мы хотим убить у середняка веру в перспективу в отношении повышения цен на хлеб, — сказал Сталин в январе 1928 года на закрытом бюро Сибкрайкома ВКП(б) в ходе своей секретной командировки по Сибири для преодоления затруднений с хлебозаготовками. — Как ее можно убить? Путем 107 статьи (по этой статье УК РСФСР предусматривалось за "злостное повышение цен на товары путем скупки, сокрытия или невыпуска таковых на рынок” лишение свободы на срок до одного года с конфискацией всего или части имущества или без таковой. — В. П.). Середняк как думает? Он думает: "Хорошо, если бы заплатили больше, но тут дело темное. Петруху посадили, Ванюшку посадили, — могут и меня посадить. Нет уж, лучше я продам хлеб. С советской властью нельзя не считаться”. И эта силовая аргументация производит свое влияние на середняка” 8.
Разворачивающаяся индустриализация требовала колоссальных средств, сосредоточения в государственных руках необходимых городу больших продовольственных товарных масс и удовлетворения возрастающих потребностей промышленности. Но, стремясь к полному овладению хлебным рынком, правительство не считало себя обязанным заботиться о равном продовольственном обеспечении всей страны — на централизованное снабжение были приняты только промышленные центры и крупные города, остальные потребители должны были удовлетворять свои нужды в хлебе за счет местных ресурсов.
С июня 1929 года была узаконена обязательность продажи государству по твердым ценам так называемых излишков хлеба зажиточными хозяйствами. Теперь хлебозаготовками помимо заготовительных организаций стали заниматься все партийные, советские и другие учреждения, которые не только возглавляли эту работу, но и несли полную ответственность за ее результаты. Были узаконены плановые задания конкретным селам и раскладка их по отдельным дворам. Это входило в прямые обязанности сельского актива, что вновь разжигало гражданскую войну в деревне.
Специальные обследования ЦСУ СССР, регулярно проводимые в деревне в 20-е годы, показали, что крестьянские хлебные запасы в первую очередь имели значение страховых фондов, хоть отчасти гарантирующих их на случай неурожайного года. Это в одинаковой степени относилось к деревенской верхушке, к середняцким и бедняцким слоям 9 . Поэтому принудительное изъятие этих запасов (хлеб в период так называемой кулацкой хлебной стачки забирали не только у кулаков, но и у середняков, а нередко и бедняков) ставило село на грань голода, который служил государству испытанным рычагом в борьбе за абсолютную власть в деревне. В первую очередь следовало лишить деревню ее хозяйственной верхушки — кулаков, олицетворявших для большинства сельского населения жизненный идеал, чем сводилась на нет советская пропаганда о преимуществах коллективной системы хозяйствования.
30 января 1930 года Политбюро ЦК ВКП(б) принимает секретное постановление "О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации” 10 . По данным отдела по спецпереселенцам ГУЛАГа ОГПУ, только за 1930 — 1931 годы было выселено (с отправкой на спецпоселение) 381 026 семей общей численностью 1 803 392 человек 11 . В постановлении указывалось, что члены семей высылаемых и заключенных в концлагеря кулаков могли оставаться в прежнем районе. На практике желание членов семей никто не спрашивал и все выселялись вместе. По осторожным оценкам, январское постановление 1930 года при определении "ограничительных контингентов ” кулаков, подлежащих ликвидации, почти вдвое завысило их действительное число, которое было установлено специальной переписью осенью 1929 года 12.
Насильственная коллективизация, во-первых, создала бесперебойный конвейер по выкачке хлеба из деревни, а во-вторых, сломала русскому крестьянину его "становой хребет”, закрепив в России тоталитарный режим. В 30 — 40-е годы заготовительные цены зерновых почти не менялись и возмещали колхозам только шестую часть себестоимости произведенного в этих хозяйствах хлеба. Обязательные поставки имели силу закона, виновные в их нарушении подлежали уголовной ответственности. Из каждой партии сдаваемого колхозами зерна половина зачислялась в счет обязательных поставок, а другая — в счет натуроплаты за работы машинно-тракторных станций (МТС). Размер платы устанавливался по твердым ставкам по каждому виду работ в зависимости от группы урожайности, к которой был отнесен данный колхоз. Уполномоченные наркомата заготовок распределяли колхозы по группам урожайности в большинстве случаев произвольно, без учета природно-климатических условий и экономики колхоза, что вело к искусственному завышению натуроплаты. Договор между МТС и колхозом имел силу закона; никакие отклонения от обязательств по этим договорам не допускались. Экономическое бесправие деревни подкреплялось и ограничениями личной свободы: подавляющее большинство крестьян не имело паспортов и, следовательно, возможности свободного выбора работы и места жительства. Единая паспортная система, введенная в СССР в декабре 1932 года, позволила государству осуществить принудительное прикрепление людей к колхозам.
Первоначально "коллективизаторы” видели в колхозной системе сплошные плюсы — достаточно сравнить размеры заготавливаемого зерна в доколхозный и колхозный периоды. В 20-е годы государственные заготовки хлеба резко колебались по отдельным годам и не превышали 25 — 50 процентов всех довоенных заготовок (1913). В 1930 году, после перехода к политике сплошной коллективизации, все заготовленное государством зерно уже на 4,4 процента превышало уровень 1913 года. В последующие двадцать лет (1931 — 1951) — за исключением нескольких засушливых и военных — уровень заготовок в 1,2 — 1,5 раза превышал показатель 1913 года 13 . Важен, конечно, не столько факт превышения показателей после 1930 года, а то, что весь заготовленный хлеб находился в полном распоряжении государства, распределение которого общество не могло контролировать (ведь даже та часть зерна, которая оставалась в хозяйствах, шла не на нужды колхозников, а на непрерывность поставок). И когда в 1930 году Сталин говорил о зерновой проблеме как решенной "в основном” в свете стоявших перед большевиками задач (построение социализма в одной стране), так оно и было. Отсюда — задача обеспечения самодостаточности народного хозяйства СССР и его независимости от капиталистического окружения, ставка на первоочередное развитие промышленности за счет ресурсов деревни, создание резервных фондов для устранения диспропорций в народном хозяйстве. Поэтому формирование колхозов и соответствующих производственно-распределительных отношений в стране — важное и едва ли не самое необходимое условие для успешного функционирования всей советской системы. С этой точки зрения голод начала 30-х и второй половины 40-х годов, унесший миллионы людских жизней, — явление временное ("частный случай” для государства), которое не поколебало основ созданной системы.
...Прежде чем переходить к анализу показателей зернового производства, коснемся достоверности данных советской статистики урожайности. Еще в 1950 году в февральском номере американского журнала "The Review of Economic Statistics” в статье экономиста Н. Ясного "Советская статистика” отмечалось, что с 1933 года урожай зерновых в СССР стал определяться на корню, до сбора. Если до 1937 года разрешалась поправка на 10 процентов, с учетом возможных последующих потерь, то с 1937 — 1940 годов эти скидки были отменены. Анализ советской статистики убедил Ясного, что официальные данные преувеличивали действительные сборы зерновых на 25 процентов до войны и более чем на 40 процентов после 14 . Однако если бы вся задача сводилась только к тому, чтобы с помощью приписок ввести в заблуждение собственное население и иностранцев, это можно было бы сделать с меньшими затратами сил и средств. На наш взгляд, действительная цель заключалась в том, что так называемая видовая (завышенная) оценка (урожай на корню) служила мощным средством контроля за колхозами и позволяла (именно потому, что давала представление о максимуме возможных сборов зерна) выжать из деревни все. Даже в том случае, если фактический урожай сильно отличался от видового, ситуация позволяла государству взыскивать с отстающих колхозов плановые задания на следующий год (такие хозяйства заносились в разряд недоимщиков) и/или перекладывать их в форме дополнительных заданий на передовые колхозы. В этом заключалась суть механизма регулирования хлебозаготовок в стране.
Выполняя указание правительства, главная государственная инспекция разработала знаменитый метод "метровки”, позволявший простым арифметическим действием "повышать” размеры урожайности, с которых исчислялся план хлебосдачи. "На посевной площади данного колхоза, — доносил нарком земледелия СССР Я. А. Яковлев летом 1933 года секретарю ЦК ВКП(б) Л. М. Кагановичу, — срезываются в начальный момент уборки несколько сот квадратных метров — по метру на определенном расстоянии друг от друга и срезанный хлеб вымолачивается руками, взвешивается и по весу срезанных колосьев определяется урожай с одного гектара. В тех случаях, когда эти "метровки” показывали урожайность меньше, чем раньше (она определялась по так называемым видам на урожай), Госкомиссия проводила надбавку к данным метровок” 15 . Попытки местных органов представить заниженные, по мнению госкомиссии, сведения квалифицировались правительством как направленные "против интересов государства, колхозов и колхозников”, а виновные в них строго наказывались. В черновых набросках того же Яковлева к заседаниям Политбюро за 1932 год сохранились варианты расчетов взимания хлеба с колхозов. Последний, четвертый, вариант предусматривал "вместо того, чтобы устанавливать то, что забирается у хозяйства, установить то, что у него оставляется” 16 . Понуждаемые к выполнению постоянно завышенных плановых заданий, срыв которых грозил уголовным наказанием и рассматривался как государственное преступление, местное руководство и председатели колхозов стремились изыскать хоть какие-то способы для снижения налогового гнета. Один из наиболее распространенных — искажение отчетности о посевных площадях и видовой урожайности.
Кардинальные же изменения произошли только в одном — в резком увеличении доли отчуждаемого у производителя зерна: до Первой мировой войны удельный вес заготовок составлял четверть всего фактического урожая в стране, а в 1940 году — уже 38 процентов. Вот что составляло основной "плюс” колхозной системы!
Как же отразилась на жизненном уровне людей эта система? На отчетном собрании в Яблоненском сельсовете Гремяченского района Воронежской области в октябре 1936 года выступила колхозница с требованием заменить записанное в Конституции "Кто не работает, тот не ест” словами: "Кто работает, тот должен есть” 17 . Таким образом, коренная проблема советского общества, "уже осуществившего в основном социализм” (сталинское выражение из доклада "О проекте Конституции Союза ССР”, ноябрь 1936 года), была сформулирована оставшейся безвестной для истории женщиной с замечательной простотой.
Отпуск населению хлеба по карточкам был начат с городов хлебородной Украины, а к началу 1929 года карточная система введена во всех городах страны. Городское население делилось на группы: к высшей (первой) категории снабжения относились индустриальные рабочие и приравненные к ним рабочие транспорта и связи, инженерно-технический персонал, комполитсостав армии и флота, войск ОГПУ и некоторые другие группы работающего населения. Норма снабжения рабочих Москвы и Ленинграда в 1929 — 1931 годах составляла 800 граммов хлеба в день на человека (1-я категория) 18 . Рабочие второстепенных производств и остальное городское население снабжалось по более низким нормам. В последующие годы эти нормы постоянно снижались, затем начались перебои в снабжении. Осенью 1932 — весной 1933 года в стране разразился голод, охвативший Украину, Северный Кавказ, Поволжье, Казахстан, Западную Сибирь, юг Центрально-Черноземного района и Урала, где проживало около 50 млн. человек. С осени 1932 до апреля — мая 1933 года население страны сократилось приблизительно на 7,7 млн. человек (!) (преимущественно за счет сельского населения, которое не подлежало гарантированному государственному снабжению хлебом).
О том, что голод носил рукотворный характер, а не был связан исключительно с засухой 1932 года, свидетельствуют следующие факты. Государственные заготовки хлеба в стране в 1932 году составили 1181,8 млн. пудов (83 процента от уровня заготовок в 1931 году), а в 1933 году выросли до 1444,5 млн. пудов. Таким образом, государство располагало запасами, необходимыми для прокорма голодного населения. Вместо этого за 1931 — 1932 годы было экспортировано около 70 млн. пудов зерна. Когда сотни тысяч крестьян в поисках куска хлеба начали бежать из деревни, правительство 22 января 1933 года разослало директиву партийным, советским органам и ОГПУ, в которой предписывалось не допускать массового выезда крестьян из голодающих районов 19.
Некоторые историки не относят к числу жертв политических репрессий погибших от голода в 30-е годы 20 . Подобное утверждение, однако, оставляет вне исторического контекста то обстоятельство, что коллективизация имела прежде всего идеологические, то есть и политические, корни: так называемое кулачество объявлялось советской властью подлежащим ликвидации как класс. Голод, вызванный в стране в 30-х годах, стал частью общей политики государства применительно ко всему крестьянству (шире — к народу в целом), а не только к кулачеству.
В середине 30-х годов карточная система ликвидируется, что было связано с некоторой стабилизацией экономики и ростом валовых сборов зерна. Однако перед войной практикуется закрытое нормированное распределение продовольствия (карточная система официально не вводилась ) . Весной 1939 года создается закрытая система военторгов для снабжения комначсостава армии и флота, рабочих и служащих военных строек; летом того же года вводится закрытая торговля на предприятиях важнейших отраслей промышленности 21 . Создание очередного в советской истории продовольственного кризиса было связано не только с усилением милитаризации и ростом военных расходов, но в не меньшей мере с экономической неэффективностью колхозной системы, поскольку колхозники не были заинтересованы в результатах труда в общественном производстве, сосредоточивая основные усилия в личном подсобном хозяйстве.
Такой сводный показатель социального неблагополучия общества, как уровень детской смертности в стране, характеризовался перед войной следующими цифрами. Наиболее высокая смертность детей наблюдалась в Российской Федерации: в 1935 году она составляла 16,2 процента (по отношению к числу родившихся), в 1936 году — 20,3 процента, в 1937 году — 18 процентов, в 1938 году — 17,9 процента, в 1939 году — 18,8 процента. В 1 939 году в Алтайском крае, Архангельской, Вологодской, Кировской, Пермской, Саратовской, Свердловской, Сталинградской, Тамбовской, Челябинской, Пензенской областях, Москве на 1000 родившихся умерло в среднем от 200 до 250 детей (в возрасте до года). Немногим лучше обстояло дело в других районах республики 22 . В 1940 году в Российской Федерации зарегистрировано 1,7 млн. детей в возрасте до двух лет, заболевших острым гастроэнтероколитом, что прямо свидетельствовало об употреблении в пищу суррогатов вместо полноценного питания.

Источник