За неделю, проведённую дома, у меня приключился в Покровском совершенно неожиданный роман. Ещё в прошлый свой приезд я заметил, что новая горничная Дуня стала бросать на меня нежные взгляды. Я на это не обратил особого внимания, так как уже привык к тому, что в качестве молодого кавалериста, да ещё с ореолом раненого героя, производил известное впечатление на слабый пол. В этот приезд Дуня делала всё возможное, чтобы остаться со мной наедине в комнате или встретиться в тёмном коридоре, где она каждый раз задевала меня то плечом, то бедром. Лицом она была хотя и не красива, но зато на диво сложена, с высокой грудью и очень тонкой не по-деревенски талией. Несколько раз, лёжа с книгой в постели, я поздно ночью слышал какое-то царапанье в дверь, но всякий раз принимал его за кошачью возню.

В офицерском вагоне нас оказалось всего трое: раненный в руку поручик, ходивший на ногах, я и другой «лежачий», пожилой пехотный капитан, раненный той же самой пулей в обе ноги, но не опасно, а в «говядину», как нам сообщил ходивший за ним денщик. Капитан этот оказался того самого Свирского полка, который вывел нас в Петликовцах из скверного положения и был ранен со мной в одном бою. Он видел нашу атаку и выразился, что она была сделана «очень лихо, но и очень… глупо». Капитан был весёлым и словоохотливым человеком и подсмеивался надо мною, рассказывал сёстрам и врачам всевозможные небылицы о «Дикой дивизии», которые обычно рассказывали на фронте с лёгкой руки бульварного писателя Брешко-Брешковского, как-то раз гостившего у нас в дивизии и в благодарность написавшего о ней целую фантастическую книгу.

Из писем Нилуса Алексею Васильевичу она знала, что жил он в доме священника Василия Смирнова. Два года назад, получив «минус шесть», Нилусы впервые приехали в Александров. Московские знакомые направили их в селение Велехово, к своим знакомым. Но те побоялись поселить у себя столь опасных гостей и послали к отцу Михаилу, зная, что он живет один в большом доме, и думая, что он не побоится пустить их жить у себя. Но священник испугался также. О создавшемся трудном положении он рассказал своему другу – отцу Василию. Зять последнего был большим почитателем Нилуса и, узнав обо всём, бросился в Москву, чтобы пригласить гонимую чету в дом тестя. Но Сергей Александрович уже отбыл в Чернигов, откуда прислал в ответ на пригласительное письмо благодарность и обещание воспользоваться приглашением, если будет нужда.

Только год назад говорил товарищ Ежов, что за 1935 год репрессировано 293681 человек, и поражался огромности этой цифры и ставил вопрос в этой связи о «разгрузке аппарата ГУГБ от несвойственных ему функций». И ещё не ведал сам, что через год будет произведён Хозяином в палачи, жертвы которого будут куда многочисленнее. И какие это будут жертвы! Один маршал Тухачевский чего стоит!

Варса вообще очень радовали начавшиеся наверху чистки. Старая гвардия сходила со сцены, значит, появлялись шансы занять освобождённые места молодым волкам. Но расправа над Тухачевским сотоварищи порадовала особенно. Гнев на повстанцев нисколько не мешал ему ненавидеть маршала, по указанию которого расстреляли столько его односельчан, его собственного брата, травили крестьян ядовитыми газами. А сколько наглого тщеславия, сколько надменности было в этом жирном, белом борове! Ничего, в кабинете следователя с него согнали спесь! Помни, сволочь, потравленных мужиков! Слышал Варс, что среди конвойных солдат, ведших бывшего маршала к месту расстрела, был один тамбовец. И будто бы даже напомнил он тамбовскому палачу его «подвиги». Пожалел Варсанофий, что сам не стоял в расстрельной команде – посмотрел бы в глаза свинье в последний миг…

Который день подряд, поезд, под перестук колес, все дальше уносил людей от родных мест. Они уже привыкли к установленному порядку. Ночью, в закрытых вагонах, их везли, а днем загоняли в тупик на каком-нибудь пустынном полустанке и давали возможность перевести дух. На ночь в вагоне обычно укладывались и молчали, но чувствовалось, что спят не все. Ворочались, охали, вздыхали на жестком ложе. Очевидно каждый, в одиночку переживал свое горе. Но вскоре всему этому пришёл конец. Появились больные, маявшиеся зубами, животами, головной болью. У Насти Дымковой пропало молоко, и её ребенок от голода кричал не переставая. Иван посоветовал дать ему кусок хлеба, который размочил в воде, завернув в тряпочку, но мальчик такую соску в рот не взял и продолжал надрываться от крика до тех пор, пока не охрип и стал синеть. На другой день он умер. У матери, обезумевшей от бессонницы и голода, не нашлось сил даже оплакать своего ребёнка, и она бессмысленно смотрела на его худенькое тельце, почти прозрачное и воздушное. Чульниха обтерла трупик влажной тряпочкой и завернула в лоскутное одеяльце. Отец Василий прочитал над ним молитвы, и Фёдор вынес мертвого сына из вагона. Григорий Чульнев вырыл на обочине могилку, уложил в неё мертвого ребенка и забросал его землей. Вокруг не было ни куста, ни деревца. И осталось сиротская могилка без креста и надгробья. Что ждало впереди других?

«Почему так важен пейзаж? – говорит Олег Иванович. - Художник-пейзажист изображает незамутненную природу. Человек пережил грехопадение, он очень трудно и мучительно пытается найти в себе первоисточник, Божий образ. Другое дело – природа и животные. В них больше первозданного, райского. Рано утром можно поднять себя с теплой кровати, выйти в туманное, росистое утро. А можно проспать, не увидеть ни росы, ни тумана. Все эти тонкие состояния природы постоянно меняются, не останавливаются. Говорят, что художники уже все перерисовали, в музеях полно картин… Это не так. Пытливый человек найдет себе источник для вдохновения, найдет сокровенные ощущения, которые нас всех связывают. Тонкое ощущение природы не поддается ходу времени. В ней есть что-то божественное, наитие Святого Духа, который, как сказано, будет до скончания века (ср. Мф. 28, 20). Чего всем я и желаю» .

Весело, читатель, катиться без остановки, все вперед и вперед, по степи, ровной и необозримой, как море, на четверке бойких татарских коньков в открытой коляске, в сухое и прохладное утро крымского апреля. Еще веселее, когда вспомнишь, что эта молодая, нежная зелень, эти робко пахнущие весенние цветы, это кроткое небо и ласкающий воздух - все это украдено тобой у мохнатой зимы, которая лежит теперь страшною бабой-ягою на полях родной земли твоей.

Еще две недели тому назад ты сидел по целым ночам в невылазных сугробах и мерзнул в своих тяжелых шубах; возвратись туда, и теперь та найдешь там мороз и сугробы, которые еще не скоро поддадутся весеннему теплу. Приятно сознать, что лихая ведьма обманута, что ты не в ее когтях, что ты оттягал, в пользу жизни и радости, два-три лишние месяца в год.

Вигель помнил, как кровь бросилась ему в голову, когда августовским днём он прочёл телеграмму правительства, в которой Верховный объявлялся изменником. В глазах потемнело, и на мгновение показалось, что голова вот-вот разорвётся. Николай стиснул виски и глухо застонал. А вскоре до войск была доведена телеграмма самого Корнилова, взывающая отчаянно к каждому русскому сердцу, надрывающая душу: «Русские люди! Великая Родина наша умирает. Близок час её кончины… Тяжёлое сознание неминуемой гибели страны повелевает мне в эти грозные минуты призвать всех Русских людей к спасению умирающей Родины. Все, у кого бьётся в груди Русское сердце, все, кто верит в Бога – в Храмы, молите Бога об явлении величайшего чуда, спасения родимой земли!... Русский Народ, в твоих руках жизнь твоей родины!» И залила душу Вигеля боль Верховного, рвущаяся из этих строк, и ещё невыносимее стало сознание собственного бессилия изменить что-либо.

- Стошнит!!! И это говорите мне вы – дитя своего времени?! – уже заводился он. - А где же толерантность? Где современный взгляд на вещи? Отстали от жизни, Луи? – и хрипло засмеялся. – Ваш сын в какой класс ходит?

- Во второй... При чем здесь мой сын?

- А при том, что через пару лет он будет посещать уроки, так называемого, сексуального образования. Вы слышали об этом!? А там ему на красивых пестрых плакатах будут показывать половые органы мужчин и женщин. Будут объяснять, как нужно совокупляться, учить, как пользоваться презервативом! Вы об этом не слышали? Вы не знаете, что многие страны прогрессивной культурной Европы уже ввели такую дисциплину. Больше не тошнит? Всего через два года ваш мальчик будет весь бледный возвращаться из школы и задавать вопросы. Вы будете знать, как на них отвечать?

- Через два года и посмотрим, - пробормотал Франк.

- А если вы не отпустите его на эти уроки, на вас подадут в суд и посадят в тюрьму. Прецеденты случались! В тюрьму за то, что вы не даете сыну получать образование, а, значит, подвергаете его насилию и нарушаете права! – и Дойл громко захохотал.

- Может быть, к тому времени все изменится, многие выступают против таких инноваций.

- Изменится?! Конечно, изменится! - уже орал он. - Через два года все эти плакаты выкинут за ненадобностью, и будут заставлять детей делать это не понарошку, а по-настоящему. А вы знаете, что некоторые уважаемые депутаты с высоких трибун уже лоббируют закон о защите прав педофилов? О том, что им будет позволительно проводить время с мальчиками. И с девочками! Этот вопрос обсуждают на полном серьезе! Больше вас не тошнит? Сколько лет вашему малышу?

Русские люди! Оставшись одна в борьбе с насильниками, Русская Армия ведёт неравный бой, защищая последний клочок Русской земли, где существуют право и правда.
В сознании лежащей на мне ответственности я обязан заблаговременно предвидеть все случайности.
По моему приказанию уже приступлено к эвакуации и посадке на суда в портах Крыма всех, кто разделял с армией её крестный путь, семей военнослужащих, чинов гражданского ведомства, с их семьями, и отдельных лиц, которым могла бы грозить опасность в случае прихода врага.
Армия прикроет посадку, памятуя, что необходимые для её эвакуации суда также стоят в полной готовности в портах, согласно установленному расписанию. Для выполнения долга перед армией и населением сделано всё, что в пределах сил человеческих.
Дальнейшие наши пути полны неизвестности.
Другой земли, кроме Крыма, у нас нет. Нет и государственной казны. Откровенно, как всегда, предупреждаю всех о том, что их ожидает.
Да ниспошлёт Господь всем силы и разума одолеть и пережит русское лихолетье.
Генерал Врангель

В ночь на 28 октября 1915 года полк выступил на позиции. Переночевав на каком-то брошенном хуторе, на другое утро мы по шоссе подходили к линии боёв. У Ахмета на ночёвке заболела и захромала его кляча, и мне пришлось взять на позиции обоих моих кабардинцев, чего я всегда избегал. На фронте выяснилась совершенная непригодность для боевой работы нарядного Амура, который, кроме того, не подходил и по типу к полку, сплошь сидевшему на конях кабардинской и ногайской породы. По этой причине в помощь коню, которого я когда-то купил у Агоева, я приобрёл у Шенгелая, барышничавшего лошадьми по-любительски, вороного кабардинского жеребца-иноходца, нарядного и замечательно спокойного под седлом. Выступая в это утро с хутора, я принуждён был дать под седло Ахмету кибировского верблюда, сам сев на вороного.

Весна в этом году пришла рано. Солнце стояло высоко и сильно прогревало. Поля обнажились, и только кое-где в лесных чашах лежал желтый осевший снег. По лощинам сочились говорливые ручейки. Дали расширились, засинели. Все обновлялось, все тянулось к жизни. По дворам курился навоз, распространяя вокруг себя крепкий и пряный запах. Сергей, лежа в запечье, вдыхал этот знакомый с детства запах и какая-то нестерпимая печаль точила его грудь. Он изнывал от скуки, его тянуло в поле, лицом к лицу с воскресающей природой и тихая печаль томительно преследовала его. Его с женой и мальчиком приютила чета Володякиных. Бабушка Варя и дедушка Митрофан были людьми набожными. Они не только предоставили Сергею кров, но и кормили в силу своих возможностей. И теперь, лежа в чужой избе, он изнывал от безделья и бессилия, слушая хлопотливое кудахтанье кур и, звонко оглашавшего двор своим пением, петуха. Ему хотелось дела, суеты, шума и движения. А в это время в селе накалялись, кипели страсти, и никому не было никакого дела до Сергея Пономарева с его переживаниями и волнениями. Село бурлило, грозя перейти в бунт. Необходимо было срочно принять какие-то меры, чтобы утихомирить мужиков. Для выработки этих мер с утра в сельсовете собралось все сельское начальство.

Ничего нет прекраснее июньского утра. Самого раннего, когда, лишь немного вздремнув короткой ночью, солнце дарит свои первые, ещё робкие, ещё матерински-нежные, не обещающие дневного жара лучи. Когда воздух чист и пропитан росистой свежестью и ароматами трав настолько, что не хватает лёгких, чтобы вобрать его, и, кажется, что лопнет грудь от восторженно-упоённого вздоха. Когда дневная суета ещё не вторглась разноголосым гомоном в величавую тишь первозданного царства природы, и лишь щебет птиц услаждает слух…

«Вот ты умрёшь завтра. Ты готов предстать перед Богом с этими своими работами? Готов увидеть святых - Сергия Радонежского, Николая Чудотворца, Георгия Победоносца, апостолов? А ты увидишь их! И о чём ты будешь говорить? О неисполненных задумках? О том, что мог бы, да не успел? Станешь искать оправдания? Судорожно начнёшь отговорки придумывать?»» - эти слова были сказаны Павлом Рыженко своему ученику Владимиру Кирееву. Сам мастер жил именно так – словно всякий день в его жизни был последним, всякий день предстояло ему дать отчёт в исполненном не перед кем-либо, но перед Высшим Судиёй, строго взыскующим с тех, кого оделил талантом.

Творчество Рыженко отличает поистине богатырский размах, с которым он год за годом, холст за холстом воскрешал перед нами события нашей истории, забытой и оболганной, восстанавливая порванную нить, что связывает день сегодняшний с минувшим, без которого завтрашнего нам не видать. Своей кистью Павел Викторович возвращал нам тот прекрасный и героический мир, который потеряли мы в годы лихолетья, нашу Великую Родину. В ней черпал он вдохновение и через свои работы передавал его нам. В том и состояло главное призвание его – собирать камни, склеивать осколки разбитого прошлого и являть его нашим глазам уже целым, не изуродованным, но таким, каким оно было.

Украина, если она даже отделится от России, никогда не будет самостоятельной. В ней воцарится хаос, чтобы установить элементарный порядок, нужна будет внешняя сила. Прежде такой силой были поляки, но они погубили своё государство именно отсутствием сильной центральной власти, шаляхтой, сеймом, вносившим лишь хаос в жизнь Речи Посполитой. Потом была Россия. Россия гибнет. По той же причине. Мы отвергли сильную центральную власть, предпочтя несчётное количество говорунов, которые митингуют теперь на каждом шагу и ведут страну к полному распаду. Украина сама по себе существовать не сможет. Ей нужен хозяин. И этим хозяином будут в ближайшее время немцы. Ваш Шевченко болван, хотя и талантлив. Но слушать следовало бы не его, а Гоголя. Гоголь не одобрял Шевченко, Гоголь говорил, что не может быть Украина оторвана от России, потому что это будет трагедией для обеих… Гоголь предвидел всё это, предвидел эту проклятую путаницу… Собрались бить антихриста, а побили неантихристов… Помнишь? Вот она – всевеликая русская путаница, в которую все втянуты, все запутаны, и не найти ни концов, ни начал! Помните юрисконсульта? «Спутать, спутать - и ничего больше, ввести в это дело посторонние, другие обстоятельства, которые запутали бы сюда и других, сделать сложным, и ничего больше». Вот, и спутали! Всех спутали! Всё спутали! И только бьёмся мы беспомощно в чужих липких сетях, всё более запутываясь, и нет спасения…

Опять дорога, дорога!.. Это не 1,500 верст по железным дорогам Европы, не переезд Атлантики на ливерпульском пароходе, не то, одним словом, что называется нами путешествие; нет, это простая поездка по русским дорогам, через русские губернии, из одного русского города в другой русский город; это наше домашнее, ежедневное дело. Да, хорошо говорить: через русские губернии, по русским дорогам... Но ехать, на деле, читатель, ощущать эти дороги и эти губернии! Церковь недаром возносит ежедневно молитвы о плавающих, путешествующих, недугующих и страждущих. Я уверен, что под всеми этими эпитетами она разумеет просто одних нас, проезжающих по русским дорогам, которым приходится столько же плавать и страдать, сколько путешествовать. Вы едете из-под Москвы зимою по шоссе, на котором ежеминутно останавливается ваш грузный экипаж, въезжая подрезами на голый камень. Около Курска вам угрожают совершенной остановкой, и требуют, чтобы вы постановились на колеса (колеса, разумеется, должны быть с вами). Вы молите богов, как бы вам дотащиться санями хоть до Харькова; и вдруг за Курском застреваете в таких снежных сугробах, откуда вас не в силах вытащить девять лошадей.

Вековая просинь,
Наша сторона...
Если Пушкин - осень,
Ты у нас - весна?

В мыслях потемнело,
Сердце бьет бедой.
Что же ты наделал,
Раскудрявый мой?!
Эти стихи посвятил памяти погибшего друга Пётр Орешин, проходивший с Есениным по «делу четырёх поэтов».

- А хотите я вам прочитаю новость, которую очень скоро напечатают в этой газетенке?
- Попробуйте! – засмеялся мужчина
- Старик взял из его рук газету, уставился в нее, словно читал текст, и начал шевелить губами:
- В парижском парке развлечений во время бомбежки армией боевиков были убиты дети. Двое из них были совсем маленькими. Девочка лет шести и мальчик девяти. Совсем еще юные создания. Мина разорвалась неподалеку и они погибли от одного осколка, который поразил их крошечные тела...
- Прекратите! – в ужасе воскликнул мужчина, вырывая у старика газету. – Так не шутят!
- А я не шучу! – спокойно произнес старик. – Кто вам сказал, что я шучу?

Мы, добровольцы, были на рубеже смены времён и упразднения человеческих идеалов и, не желая, как все, плыть по этому новому течению, пошли против него и, конечно, не осилили его. Мы остались в своём старом мире и со своим прежним лицом, вместе со своей непоколебленной верой и верностью. Правильно ли это или неправильно – другой вопрос. Не теперь об этом судить: это станет известно много позже. Но известно всё же то, что такое дерзание, такой путь – достойны сильных духом людей и украшают мир, всё больше и больше тускнеющий. Победа в практической жизни достаётся тому, кто беспринципнее, бессовестнее, кто в разбойничаньи достиг «высшей формы», кто попирает всё и всех в угоду себе и своим целям. Это относится и к людям, и к государствам.

А знаете, господа, что такое Россия? Россия – страна плачущих ангелов. Есть такая легенда, что к каждой церкви приставлен для охраны её ангел. Если церковь разрушена, осквернена, если ангел не уберёг её, то он обречён оставаться над тем местом, где она стояла, и плакать о ней до той поры, пока она не будет возрождена. Сейчас осквернённых, запечатанных и разрушенных церквей всё больше. И над каждой из них плачет ангел. И над каждой душой погибшей. И над всей Россией, которая единым храмом была. Может быть, пройдёт много лет, и эти слёзы, как живая вода, дойдут до сердца России и оживят его, и оно забьётся вновь, чистое, здоровое сердце нашей Родины, и тогда, только тогда возродится она.

Охотничьи хозяйства поставлены прекрасно, заботливо и рационально. В окрестностях Демковцев, например, все леса принадлежали польскому пану Журковскому, который в виде исключения не граф. Все паны лесничие и «подпанки побэрэжники», конечно, также поляки. Галицийскому «быдлу» здесь, в своей собственной стране, не было места. Что всего хуже, это то, что польские паны в большинстве случаев не жили в своих галицийских «маетностях», пользуясь лишь доходами с имений, да являясь летом на пару недель на охоту. Свою феодальную власть над галицийским крестьянством, находившимся от них почти в крепостной зависимости, паны-графы всецело передали в руки еврейских арендаторов, которые, пользуясь этой «передоверенной» властью, зажали русинское крестьянство, что называется, в кулак. Раболепство опутанного еврейскими экономическими сетями крестьянства перед польскими панами доходит до того, что при встречах газды целуют у поляков руку и что ещё хуже, то же самое проделывают и с грязной лапой «пана-жида» − панского фактотума.

ОТЕЧЕСТВО! С чего оно начинается? Оно начинается, в том числе, со своего родного уголка. У каждого есть или был земной отец, которого дети должны почитать, чтобы долго жить на земле. Вдумайтесь, если все почитают, то будет ли зло на земле, войны, глады, мор, болезни, язвы и прочие гибельные непотребства в таких масштабах как сегодня? И, конечно, же Отечество начинается с того самого места, где ты родился, воспитывался и рос, где Господь поставил тебя служить Ему и людям, а не просто, чтобы есть, дышать, работать и спать. «О Русь, покойный уголок. Тебя люблю, тебе и верую» (С.Есенин). Что это, как не продолжение знаменитого Тютчевского: «В Россию можно только верить!»

Украину нужно освободить от власти ее поработителей – олигархов и их западных кураторов. Существующий на ней режим несет прямую и явную угрозу ее безопасности, да и безопасности во всем мире. Никакие мирные соглашения с «украинскими властями» невозможны, поскольку они и поставлены править Украиной ради войны с Россией. И первый, и второй «Мински» означали вовсе не мир, а нарастание войны. Ибо за время передышки киевские террористы только накапливали силы, чтобы сильнее ударить по Новороссии.

Идет война за мировое господство, и Россия – последнее крупное препятствие для захвата всего мира реальными правителями стран НАТО и их сателлитами. Украина понадобилась им как рычаг против России, как плацдарм для атаки на нее. Дело явно идет к Третьей Мировой войне, но мы можем ее, по крайней мере, отсрочить, укрепить за это время свою армию, если сменим режим Вальцмана-Гройсмана.

Но пока что, этого, к сожалению, не будет, поэтому эскалация конфликта неизбежна, и она уже началась, что и я, и Стрелков, и другие объективные наблюдатели не раз предрекали.

После всех потерь казалось Арсентьеву, что больше нечего терять ему. А эта утрата острым ножом полоснула по сердцу. Так не должно было быть! Не такой безвременно ранней, напрасной гибели заслуживал Сергей Леонидович. Самых лучших воинов и командиров похищала смерть, и душа содрогалась: если так беспощадна судьба, значит, и Бог – не с нами?.. Зияющая пустота владела сердцем Ростислава Андреевича. И одно сожаление жгло, что не было его в том роковом бою, где нашла смерть Маркова, выходившего невредимым из стольких гибельных сражений. Что теперь нет его на фронте, чтобы бить красную сволочь. Проклятая инвалидность удерживала Арсентьева в Новочеркасске, лишая последнего утешения в искалеченной его жизни – сражаться с врагом, гнать его насколько хватит сил, а однажды сложить и свою голову, которая и так слишком задержалась на плечах…
Послышались негромкие голоса. Ростислав Андреевич поднял глаза и увидел приближающегося генерала Алексеева. Арсентьев отступил. Михаил Васильевич подошёл ко гробу, перекрестился. По впалым щекам его текли слёзы. Некоторое время он стоял неподвижно, молился, затем отвесил земной поклон и покинул церковь. Ростислав Андреевич также поклонился своему погибшему командиру и вышел следом за Алексеевым.
Хотелось Арсентьеву долго-долго идти пешком, уходить боль, но нога лишала его такой возможности. Доковыляв до ближайшей скамейки, опустился на неё. Сияло в июньском, жарком небе чему-то радостное солнце, ничуть не гармонируя с царящим в душе трауром. Снова и снова билась в голове неотступная мысль последнего месяца: на фронт! На фронт!!

На личную храбрость всадников, конечно, жаловаться не приходилось, и в условиях партизанской войны, где не требовались действия большими строевыми массами, полки Туземной дивизии были на высоте. В отдельных боях, где требовалась инициатива, ингуши не раз выказывали большое хладнокровие, мужество и самую беззаветную храбрость. Отношения между офицерами и всадниками в полках Туземной дивизии сильно отличались, конечно, от таковых в регулярных полках кавалерии. В горцах не было заметно ни выправки, ни раболепства перед офицером, они всегда сохраняли вид собственного достоинства во всех случаях жизни и не считали начальство за высшую расу. Благодаря тому, что ингуши, будучи очень небольшим народом, почти все находятся в родственных связях друг с другом, взаимоотношения в полку базировались не столько на чинопочитании, сколько на уважении старших по годам. Службу в полку ингуши считали за честь, и самым большим наказанием считалось увольнение из полка «в первобытное состояние». Это не мешало отдельным людям время от времени без спроса уезжать на Кавказ, оставляя за себя в полку обязательно отца, брата или кузена. Понятия о дисциплине были также своеобразные, честь всадники отдавали только офицерам своего полка и никому другому.

Занятие Предместья не принесло победителям ожидаемого удовлетворения: словно вода сквозь сито утекли москали из их тисков, и опять гудели нацгвардейцы о том, что «командиры предали и договорились с сепаратюгами». Правда, раненых своих последние забрать не успели: их вместе с тяжело контуженым хирургом добили сразу.
Сенька Головатый вразвалочку расхаживал между уложенными в два ряда страшно оскаленными, изуродованными телами, щерил желтые зубы, сплёвывал и фотографировал каждый труп, приговаривая: «Ось, вам, сволочи кацапські, отримуйте. На хріна ви приперлися сюди? Могли б ще пожити! А раз на нашу землю прийшли, то в ній і залишитеся. Всіх вас і ваших посібників, і шлюх ваших в неї зариємо! Це вам за наших братів! Це вам за Сивоконя!»
Нацгвардеец Сивоконь в мирной жизни был заведующим гей-клуба и носил кличку «Ляля». «Лялю» убили несколько дней назад. Герою были устроены торжественные проводы с проникновенными речами сослуживцев, а затем не менее торжественные похороны на малой родине с гражданской панихидой в Доме офицеров, почётным караулом  и военным оркестром.

Когда ушёл Хозяин, он не плакал, как миллионы сограждан, но, возможно, как никто из них, переживал утрату. Он не был псом, чтобы любить Хозяина, к тому же давно забыл, что означает это чувство, и, как все другие, боялся и подчас ненавидел его, но вместе с тем восхищался. Полунищий мальчишка из города Гори, он сумел подняться на самую вершину власти, переиграть всех своих противников, искушённых, опытных и не уступающих ему ни в одном пороке. Почти три десятилетия он держал эту власть неослабно, став для народа великим идолом, сумев самого себя подменить мифом о себе, тенью своей, которая в вечерний час кажется особенно огромной в сравнении с маленьким человеком. Как же не восхищаться им? Как не стремиться следовать по его стопам, учась премудростям игры со всеми и против всех? И тем более зло берёт, когда теперь, взобравшись на трибуну, безобразный Хрущёв, первый из прощелыг и двурушников, обличает Хозяина, как злодея, клеймит культ личности, которому сам же служил с таким рвением, что никто не мог превзойти его в лизоблюдстве, когда он произносил здравицы «величайшему из великих». Вот бы кого под нары загнать следовало – да не успелось…  
Варсонофий Викулов не грезил однажды стать земным «богом». Трезво оценивая самого себя, он ставил себе задачи более скромные и достижимые. И ведь достигались они! Ни одной осечки не дал Варсонофий, ни разу не споткнулся. К 1941 году он уже имел чин комиссара государственной безопасности 3-го ранга. С ускорением карьерного роста поспособствовал тесть. Правда, после разоблачения товарища Ежова позиции его сильно зашатались, и Варс, чувствуя, что тестя непременно «вычистят», а тогда несдобровать и ЧС, сработал на опережение. Донеси первым и неизбежно окажешься в выигрыше – этому «золотому правилу» Викулов следовал всегда, и оно ни разу не подвело.

«Я русский, - писал Тютчев в письме к Густаву Кольбу, - русский сердцем и душою, глубоко преданный своей земле, в мире со своим правительством и совершенно независимый по своему положению. Стало быть, мнение, которое я попытаюсь здесь высказать, - мнение русское, но свободное от всяких расчетов. И не опасайтесь, чтобы в качестве Русского я ввязался, в свою очередь, в жалкую полемику, вызванную недавно одним жалким памфлетом… Книга г. Кюстина служит новым документом того умного бесстыдства и духовного растления (отличительные черты нашего времени, особенно во Франции – прим. авт.), благодаря которым дозволяют себе относится к самым важным и возвышенным вопросам более нервами, чем рассудком, дерзают судить весь мир менее серьезно, чем бывало относились к критическому разбору водевиля. Что же касается до противников г. Кюстина, до так называемых защитников России, то они, конечно, искреннее его, но они уж слишком просты… Они представляются мне людьми, которые, в избытке усердия, в состоянии поспешно поднять свой зонтик, чтоб предохранить от дневного зноя вершину Монблана!.. Нет, милостивый государь, мое письмо не будет заключать в себе апологии России. Апология России… Боже мой! Эту задачу принял на Себя Мастер, Который выше нас всех и Который, мне кажется, выполнял ее до сих пор довольно успешно. ИСТИННЫЙ ЗАЩИТНИК РОССИИ – ЭТО ИСТОРИЯ; ею в течении трех столетий неустанно разрешаются в пользу России все испытания, которым подвергает она свою таинственную судьбу…»

Первый день моей окопной жизни прошёл благополучно. Днём мы разобрались в расположении нашего сотенного участка и нашли хороший офицерский блиндаж, в котором расположились. Обстрел австрийцами нашего расположения был опасен только на крайнем левом фланге сотни, где окопы упирались в реку. Со стороны неприятеля в этом месте траншеи также подходили к Днестру очень близко, почему оба противника хорошо видели друг друга. Между нами и австрийцами на берегу Днестра была расположена деревушка Самушин, покинутая жителями, куда на ночь оба противника высылали заставы, между которыми каждую ночь происходила перестрелка.

В августе 1934 года в Европе произошло событие, которое определило её судьбу на ближайшее будущее. На исторических путях время от времени встречаются развилки, оказавшись на которых, ещё возможно изменить маршрут. По прошествии же оных чреда событий, расположенных Провидением на избранном пути, оказывается неизбежной. Август стал для Европы именно такой точкой невозврата. Второго числа скончался президент Германии Гинденбург, а две недели спустя по результатам плебисцита при поддержке 85% граждан президентство было упразднено, и полномочия главы государства были переданы Адольфу Гитлеру как «Фюреру и Рейхсканцлеру».

Странная психологическая особенность масс: они никогда не станут слушать разумные и взвешенные речи мудреца, но с восторгом пойдут за сумасшедшим или одарённым паяцем, умеющим громко и вдохновенно кричать то, что массам хочется слышать. Так русские в Семнадцатом пошли за визгливыми и бессовестными агитаторами. Так немцы пошли за Гитлером, давшим им надежду на реванш и возрождение растоптанной и униженной по итогам Первой Мировой Германии. Впрочем, Гитлер в отличие от большевиков обращался к патриотическим чувствам своих сограждан. Его государственное мышление и антикоммунистические взгляды принесли ему уважение среди многих эмигрантов. Правда, сам фюрер пока присматривался к ним и не спешил доверять. Более того, после его прихода к власти генерал фон Лампе, председатель берлинского отделения РОВС, был арестован на три месяца, а Иван Александрович Ильин – уволен из берлинского Русского научного института, ещё раньше лишившегося финансирования, и подвергнут преследованию гестапо.

Всё же фигура Гитлера и Муссолини обольщали многих – особенно, из числа молодёжи. Фашизм становился моден, и харбинская организация была лишь частью этого течения в русской эмиграции.

Генерала Тягаева тревожили нарастающие профашистские настроения, и от встречи со Смысловским он не ждал ничего хорошего. По совести, ему и вовсе не хотелось встречаться с Борисом Алексеевичем. Да и с другими – тоже…