Вывод напрашивался очевидный: перед Россией был противник умелый, жестокий, нацеленный на упорное сопротивление и не испытывающий нужды ни в самых современных вооружениях, ни в опытных военных консультантах, ни в финансах, наконец. А последние, как бы ни умолял их роль Евгений Месснер в своей бурно обсуждаемой в последнее время оригинальной концепции мятежевойны, как раз во все возрастающем количестве требовались для продолжения войны диверсионно-террористической. Притом — все более интенсивно трансформирующейся в планетарный, глобальный феномен. Обе чеченские войны и, конкретнее, обе операции по взятию Грозного уже убедительно показали это — так же, как и то, что «чеченский феномен» изначально встраивался в системное целое, достаточно подробно описанное выше.

Вторая чеченская война лишь еще больше развила и укрепила эти связи. Причем одновременно с наращиванием их в мусульманском мире (не говоря уже о смыкании экстремистских группировок между собой), отнюдь не пренебрегали и Западом. Уже в январе было известно, что во Франкфурте-на-Майне действует некое «Представительство исламского движения талибов в Германии», выдающее паспорта исламистам, желающим попасть в Афганистан. Собственно, информация об этом прошла в немецкой печати еще до вторжения боевиков Хаттаба и Басаева в Дагестан. Однако после того, как стало известно, что бен Ладен принял в Кандагаре двух посланников от Басаева и Хаттаба, а также после признания талибами государства Ичкерия, она приобрела специфический интерес для России.

А вот фрагмент (запись от 9 декабря 1941 года) дневников сотрудника Смольного, инструктора отдела кадров горкома ВКП(б) Николая Рибковского: "С питанием теперь особой нужды не чувствую. Утром завтрак - макароны или лапша, или каша с маслом и два стакана сладкого чая. Днем обед - первое щи или суп, второе мясное каждый день. Вчера, например, я скушал на первое зеленые щи со сметаной, второе - котлету с вермишелью, а сегодня на первое суп с вермишелью, второе - свинина с тушеной капустой". Весной 1942 года Рибковский был отправлен "для поправки здоровья" в партийный санаторий, где продолжил вести дневник. Еще один отрывок, запись от 5 марта: "Вот уже три дня я в стационаре горкома партии. Это семидневный дом отдыха в Мельничном ручье (курортная окраина города. - Ю.К.). С мороза, несколько усталый, вваливаешься в дом, с теплыми уютными комнатами, блаженно вытягиваешь ноги... Каждый день мясное - баранина, ветчина, кура, гусь, индюшка, колбаса; рыбное - лещ, салака, корюшка, и жареная, и отварная, и заливная. Икра, балык, сыр, пирожки, какао, кофе, чай, 300 грамм белого и столько же черного хлеба на день... и ко всему этому по 50 грамм виноградного вина, хорошего портвейна к обеду и ужину... Я и еще двое товарищей получаем дополнительный завтрак: пару бутербродов или булочку и стакан сладкого чая... Война почти не чувствуется. О ней напоминает лишь громыхание орудий...". Данные о количестве продуктов, ежедневно доставлявшихся в Ленинградские обком и горком ВКП(б) в военное время, недоступны исследователям до сих пор. Как и информация о содержании спецпайков партийной номенклатуры и меню столовой Смольного.

Известный военный журналист Александр Жилин в свое время предпочел использовать эвфемизм, отметив, что «эскалация боевых действий на Северном Кавказе носит (так в тексте — К. М.) не военный, а политический характер» ( «Московская правда», 27 октября 1999 года). Это, разумеется, не меняет существа дела, тем более что сам Жилин прямо указал на источник и первопричину этой «политической мотивации» — приближающиеся выборы президента РФ и сопряженный с ними клубок интриг. Основные нити этих интриг держал в своих руках Б. А. Березовский, озабоченный тем, чтобы не допустить к власти Примакова. Многое разворачивалось буквально на глазах у страны — то есть у телезрителей; другое происходило «за кадром», но и на это, закадровое, открыто намекала пресса. И даже не только намекала.

Речь прямо шла о заказном характере и войны в Дагестане, и дальнейшей ее эскалации в Чечне, и даже московских взрывов жилых домов, ставших непосредственным поводом к этой эскалации. Первый взрыв, однако, прогремел еще 4 сентября в Буйнакске и унес жизни 64 человек, на что москвичи, с привычным для них равнодушием ко всему, происходящему в «горячих точках», почти не обратили внимания. Два других — 9 сентября на улице Гурьянова и 13 сентября на Каширском шоссе — произошли уже в самой столице; погибли, соответственно, 96 и 130 человек. Завершил череду взрыв в Волгодонске 19 сентября, число жертв — 17.

Речь идет не о Мальчике-с-Пальчике и не о Ване и Маше, а о детях 11-14 лет из поселков Чер-кесск и Каригод. Это школьники. Они обязаны рабо­тать на лесоповале.

Специальной детской нормы нет, а выполнить обычную человеческую норму, которую справедли­вость требует назвать буквально «нечеловеческой», разумеется, им не под силу. Эта работа дает детям право купить себе пайку хлеба в 700 грамм. Но даже если бы они предпочли свой иждивенческий паек хле­ба в 150 грамм, им бы этого не разрешил леспромхоз, чьими крепостными является все местное таежное население.

Больно смотреть на этих малышей в отцовских кар­тузах и материнских кофтах, ловко орудующих ло­патами и поразительно сноровисто откатывающих стягами лесины!

Четырнадцать таких мальчишек и девчонок даны мне для выполнения вспомогательных работ на про­кладке узкоколейки.