"Много сейчас говорят о монархии, эти монархисты теперь… Мне, например, когда я приехал, говорят:

-Почему Вы не вступаете в монархическую партию?

Я говорю:

-Только потому, что я монархист. Разве когда-нибудь можно думать, что монархия – это партия? Это идея, а не партия! Что я – социалист-революционер? У вас: разделились вы на всяких монархистов, каких только у вас нет. Нет, я никогда у вас нигде не буду. Я – монархист, но я не желаю быть партийным монархистом. Что это значит?"

...

В 1812 году ополченец-Вяземский участвует в Бородинской битве, где под ним были убиты две лошади и тем самым ему приоткрылось таинственное попечение Промысла. В потрясенном и растерянном состоянии поэт пишет послание «К моим друзьям Ж<уковскому>, Б<атюшкову> и С<еверину>» (октябрь 1812; Вологда):

Давно ль, с любовью пополам,
Плели нам резвые хариты
Венки, из свежих роз увиты,
И пели юные пииты
Гимн благодарности богам?
Давно ль? – и сладкий сон исчез!
И гимны наши – голос муки…

Наполеоновские офицеры свидетельствуют: «Среди вражеских стрелков, засевших в садах на правом берегу Днепра, один в особенности выделялся своей отвагой и стойкостью. Поместившийся как раз против нас, на самом берегу за ивами, и которого мы не могли заставить молчать ни сосредоточенным против него ружейным огнем, ни даже действием одного специально против него назначенного орудия, разбившего все деревья, из-за которых он действовал; он всё не унимался и замолчал только к ночи. А когда на другой день по переходе на правый берег мы заглянули из любопытства на эту достопамятную позицию русского стрелка, то в груде искалеченных и расщепленных деревьев увидали распростертого ниц и убитого ядром нашего противника – унтер-офицера егерского полка, мужественно павшего здесь на своем посту»^[1].

...

...

Нам нечего спрашивать себя: чье это высокое я, которое, не дожидаясь столпов и мелких пирамид, само ставит себе памятник и оставляет народную незаростаемую тропу к нему? Этот величавый голос несмолкаемой песнею шумит над нашими головами. Мы знаем его.

Это - он, старший брат между нами, и его старейшинство не гнетет нас: оно словом расходится по миру, и слово живое живую душу животворит в нас. Как золотая пчела, может быть, сосавшая яд в цветах, внутри себя обращает его в капли чистейшего меда: так слово поэта, какой бы горечи ни была исполнена его грудь, стекает нам с вдохновенных уст его вдохновенной песнею, истинно более сладкою меда и сота. Невыразимое горестей, радости, славы, - святое души нашей, высокое нашего бессмертного духа выражается поэтом, и мир Божий со всем величием красоты и жизни его, от кедра до иссопа, со всеми льющимися голосами вселенной - от таинственной музыки сфер и грома небес до жужжанья пчелы над розой алой - входит в живую, чуткую душу поэта, как разоблаченная великая тайна присущей мысли Создателя в неисповедимой красоте и неизсякаемой жизненной мощи Его творений.

Тих, ласков и прост — непререкаемый авторитет, патриарх русской литературы и в зарубежье, и в СССР. Изысканно интеллигентен, — не спеша «попивая» обожаемое красное, — он словно сошёл с картины Нестерова: нежные, трогательные черты на фоне тонких берёзок и просвечивающегося лучистой голубизной «бледного северного неба» и пятен талого снега на земле.

Вносивший покой одним только личным присутствием, — всем всё простив: — завещал нам, читателям и поклонникам, безграничные веру, любовь и надежду.

Олег Константинович Антонов был настоящим русским интеллигентом в истинном значении этого слова, и поражал всех, кто с ним сталкивался (даже накоротке) высочайшей внутренней культурой, необыкновенной эрудицией и диапазоном своих интересов и увлечений.

Год 1996-й ознаменовался для России унизительным поражением в Чечне. Тогда многим казалось, что ценой стыда и срама покупается мир. Быстро выяснилось, что за такую сомнительную валюту мир купить невозможно.

Боевики начали вторжение с Цумадинского района. Это достаточно глухие места на границе с Грузией. Первые отряды джихадистов, вошедшие в Дагестан, состояли в основном из местных жителей. Несколько сел Цумадинского района они захватили спокойно, даже буднично. Убивали милиционеров, но поначалу насилие этим и исчерпалось. Ваххабиты успели пустить здесь корни. Новоприбывшие не ожидали сопротивления: считалось, что Цумада станет еще одной Кадарской зоной.

Осенью 1999 года российские войска втягивались на территорию Чечни. Уже тогда по обе стороны фронта понимали, что легкой новая война не окажется ни для одной из сторон. Однако реальность оказалась более суровой, чем можно было бы предположить. С октября 1999 по март 2000 года в Чечне развернулась жестокая и бескомпромиссная кампания. Ко второй войне стороны успели узнать — и по-настоящему возненавидеть друг друга.

адение Грозного поставило чеченцев в крайне опасное положение. Отряды боевиков откатывались в южную часть Чечни, с собой они тащили множество раненых, а сразу разойтись по районам и перейти на нелегальное положение у них не было возможности. К тому же именно на юге республики располагалась основная часть инфраструктуры, там же содержались пленные и заложники, и, наконец, связь с внешним миром тоже шла через границу с Грузией. Строго говоря, бои в рамках наступления на горную Чечню начались еще во время сражений вокруг Грозного.

В марте 2000 года казалось, что с Чечней покончено. Крупные силы боевиков полегли в Грозном и Комсомольском, ваххабиты не контролировали ни один аул, небольшие отряды инсургентов повсеместно сдавались в плен. Однако у чеченцев остался испытанный метод борьбы, отлично сработавший в предыдущую кампанию — партизанщина. Первые восемь месяцев оказались только кровавым прологом к настоящей войне.

Вторая война в Чечне ознаменовалась несколькими резонансными уголовными делами против российских солдат. Эти дела и стоящие за ними трагедии интересны и сами по себе, и как характерные примеры. Чечня стала тяжким испытанием — для армии, для судебной системы, для психики и морали самих бойцов.

С Патриархом я была лично очень хорошо знакома, это был добрый, умный, но не сильного духа Глава Церкви. Он сам не чувствовал себя способным к такому ответственному делу, о чем не раз говорил, и если б была его воля и он не прошел бы по жребию, он никогда добровольно не взял бы этого креста на себя, т. к. благодаря слабоволию мог быть причиной несения креста другими. Так и случилось в вопросе по изъятию церковных ценностей. Он не взял на себя декретом отказать в святых ценностях большевикам, а указом дал каждому священнику право — действовать по личному усмотрению. И вот тех, кому Святые Чаши были дороже жизни, погнали тысячами на мучение в Сибирь, эти люди стали первомученниками во второй эре христианского мученичества в мире. О судьбе Патриарха Тихона и его мученической кончине, и издевательствах, и поруганиях над ним я узнала только за границей из изданных записок и воспоминаний очевидцев.

...политика наша должна зиждиться на чётком сознании: Россия есть государство русского народа. Да, испокон веков в нашем Отчестве живёт много других племён, чьи представители являются такими же гражданами России, как и русские, с такими же правами и обязанностями. Но эти племена, даже все взятые вместе, составляют абсолютное меньшинство от общего населения России. Соответственно, при всём желании отдельных «толерантных» деятелей невозможно утверждать, будто бы Россия государство татарское, ингушское или же якутское. Нет, но именно русское.
Если государство русское, то государственная политика должна быть нацелена, в первую очередь, на блюдение интересов русского народа. В этом опять-таки нет никакого ущемления народам иным, ибо аксиома: если худо народу, образующему государство, то хиреет и само государство, а это не замедлит ударить и по остальным племёнам его населяющим.

Новочеркасск. Звонкие дисканты кадет уже в поезде и на перроне. Проверка документов. Вежливо, серьёзно. Винтовка в полтора раза больше «сражателя». Надувшиеся щеки, вздернутые плечи, сдвинутые брови, часто «самокрутка», чтобы выглядеть старше, «солдате» и воинственнее. Сапоги – солдатские, шаг – детский – мягкий и малый.

И радостно, и стыдно. Больно тоже. Докатилось «яблочко»… Разве не страшно, что детям вместо колыбельной песни поют панихиды, иногда по телефону, иногда только вьюга, вместо теплой кровати – снег Лихой, Зверево[1] (одни названия чего стоят!), вместо ласковых материнских рук – костлявые объятия небытия.

– Умирать, конечно, рано и не хочется, а надо… – говорят они, стараясь сказать это серьезнее, по-мужски.

После падения военно-монархической диктатуры Примо де Риверы (1930 год) Испания погрязла в серии "Временных Правительств", "свободных выборов" (с пистолетом леворадикала у виска) и прочего либерального и социалистического безумия. Различные анархисты, сталинисты, троцкисты и другие красные зверушки устраивали забастовки, восстания, политические убийства, взрывы в общественных местах, пока испанские Керенские и Львовы сидели и молча наблюдали за шабашом. Испанские офицеры тем временем открыто обсуждали, как бы убрать и либералов, и коммунистов, и наконец установить нормальную военную диктатуру, прекратив весь этот красный позор. Ситуация продолжала обостряться: ежедневные уличные бои и убийства с обоих сторон предрекали большую кровь. Точка невозврата была пройдена после убийства популярного консервативного политика Хосе Кальво Сотело (13 июля 1936 года) боевиками республиканского правительства. Этот дерзкий акт политического терроризма толкнул офицеров на военный путч, который поддержали военизированные отряды монархистов-карлистов. Началась Испанская Гражданская Война.

Если принято считать, что половина или даже три четверти успеха военной или военно-морской силы зависит от личного состава, то нет никакого сомнения в том, что суть силы и успеха личного состава более чем на три четверти заключается в офицерах от самых низших до наивысших рангов. Поэтому ясно, что они должны составлять для нации самую дорогую и почитаемую часть армии или флота, если, конечно, они заслуживают уважения не только своим отличным знанием службы, но и поведением как в военное, так и в мирное время. И если они действительно мастера своего дела, равно носители настоящих рыцарских традиций, то все остальные граждане должны их особенно почитать как людей, каждую минуту готовых принести в жертву свою жизнь за родину, иначе говоря, — для защиты тех же граждан.

Имя офицера так же высоко, как доктора или священника, так как его обязанности для государства, да и для отдельных граждан, не менее важны, чем обязанности врачей, телесного и духовного. Вследствие этого офицеры всегда и везде должны себя держать с достоинством, но без заносчивости, памятуя, что они служат не только Государю, но и народу, главою которого является Государь.

России нужно русское национальное образование. Школа должна воспитывать, в первую очередь, мыслящего человека и гражданина своей страны – воспитывать русским. Есть много важнейших и нужнейших предметов, но первые два предмета, которые должно знать русскому человеку – это русский язык и русская история. И лишь затем всё прочее. Сегодня ведутся споры о том, нужны ли знания иностранных языков, не вредны ли они. Ответим: человеку, воспитываемому русским, знание чужого языка повредить не может. Получающий же «общечеловеческое» воспитание и образование и без чужих языков русским не станет – он просто не будет знать ни своего языка, ни чужого. Поэтому повторим ещё раз: важно знание ребёнком своего, любовь к своему, а не незнание чужого.

Размежевание на патриотов и западников существовало в 1970-е годы не только в оппозиционно настроенных кругах внутри СССР: ещё отчётливее и жёстче оно проявлялось в эмиграции.

В Российском Зарубежье тех лет западническое, демократические течение в основном было представлено так называемой «третьей волной», включавшей в себя выпущенных за «железный занавес» диссидентов, а также представителей этнической еврейской эмиграции.

Время шло, как снег, как эшелоны на фронт. С ними уходили прапорщики. Провожали с молебном, музыкой; расставались со слезами, но приезжали новые прапорщики, ещё моложе и нежнее, свежие, как весенний салат, и слезы высыхали, и опять былой молодой смех звучал в квартире моей хозяйки.
Меня на фронт не отправляли из-за моей медицинской категории, а так как я уже Высочайшим приказом был переведён в полк, в другую часть перевести или к ней прикомандировать меня могли только с согласия командира полка. Фадеев же, попав в разряд «незаменимых», говорил, что война – это для малограмотных, люди же с высшим образованием чересчур дороги, чтобы их расходовать как простых прапорщиков. Вся эта тыловая установка и искреннее убеждение в справедливости её меня взвинчивала и преисполняла злобы не только за себя, но и за моих фронтовых соратников.

...

В России у Веры осталась семья, которую очень она любила: отец (особенно ей близкий), мать и три брата. Во Франции из близких или ближайших — моя Вера. С Россией переписка в те годы нелегкая, с Парижем совсем просто. Ни той, ни другой Веры нет уже в живых, но из грасских писем, моею Верою сохраненных и недавно предо мной целиком всплывших, так явно почувствовалось былое, дорогое и близкое, что вот появилось желание помянуть Веру Бунину, со всеми ее Скатертными переулками, безответным отцом, братьями, матерью, со всей грасской жизнью под началом Ивана с редкостной его талантливостью, но и трудностью, и с неиссякаемой любовью Веры к моей Вере, в которой, конечно, для Ивановой Веры сосредоточилась на чужбине чуть не вся Москва и юная жизнь с курсами Герье, вечерами на Спиридоновке, Литературным кружком, Палестиной и Розой Иерихона. «В знак веры в жизнь вечную, в воскресение из мертвых, клали на Востоке в древности Розу Иерихонскую в гроба, в могилы. «Роза» эта — скромный волчец, сухой стебель. Но обладает чудесным свойством: пролежать годы, а если опустить концы в воду, начинает зеленеть, распускаются мелкие цветочки бледно–розового цвета». Вот и пачка писем, будто незаметный и иссохший стебель, но любовью внутренней оживленной, раскрывается и расцветает в писании одной Веры к другой.

В последней половине XVIII столетия в Германии появилось много педагогов — учителей воспитания, которые называли себя высоким именем филантропистов, то есть друзей человечества. Они хотели воспитывать детей, как они говорили, не христианами того или другого вероисповедания, но чистыми, натуральными людьми, и при этом они мечтали доставлять детям знания, воспитывать в них добрые качества самым приятным способом, без всякого принуждения и без слез, так сказать, играя. Само собою понятно, что при таком просвещенном искусстве телесные наказания и вообще наказания детей не могли быть признаны за воспитательные средства. К счастью, это направление в деле воспитания детей скоро было изменено и здравый разум снова вступил в свои права. Скоро заметили, что при воспитании детей, как всегда учила христианская педагогика, не всегда можно ограничиваться только ласкою и добротою, но вместе с любовью необходимо употреблять при этом как полезное средство и строгость, вместе с наградою — и наказание.